Обзор ТОПа поэтических переводов за октябрь 2024

Дата: 01-12-2024 | 00:58:54


Имя Патрика Генри Пирса известно всем ирландцам. Национальный герой, сложная и многогранная личность, Патрик Пирс получил звание бакалавра искусств современных языков (ирландский, английский и французский) в Королевском Ирландском университете. Был принят в дублинскую адвокатскую коллегию и провел свое первое и единственное дело в качестве судебного адвоката в 1905 году. Это было знаменитое дело Нейла МакБрайда, фермера и поэта-песенника, получившего обвинение за “неподобающие” надписи на своей телеге; причём под “неподобающими” понималось “сделанные на ирландском языке”. Пирс не смог выиграть дело и поставил крест на адвокатской крьере. Он вступил в Гэльскую Лигу, созданную для сохранения ирландского языка, и начал писать стихи и рассказы на английском и ирландском языках, а каждое лето выезжал в сельские регионы Ирландии, где ещё говорили по-гэльски.
Столь пламенная любовь привела Парика Пирса в ряды руководителей национально- освободительного движения Ирландии и к гибели в возрасте 36 лет.

В стихотворении «Последние строки», представленном Владимиром Корманом, Патрик Пирс предстает лиричным, тонко чувствующим слово, поэтом. Он видит красоту в самых простых и обычных вещах, трогающих и волнующих его. Стихотворение пронизано чувством любви ко всему живому, обостренным чувством и печалью человека, который отдает жизнь за свои убеждения.

Бывало сердце радостно стучало,
когда я белку видел на стволе
да любовался божьею коровкой.
Я видел зайца в поле вечерком,
когда уж солнце было на закате.

В стихотворении нет надрыва, хотя весь тон его говорит об ощущении поэтом близости гибели.

Я удручён мирскою красотой.
Она уходит.

Но он полон любви, спокойного достоинства и принятия своего пути, хотя и скорбного. Перевод Владимира Кормана позволяет почувствать и эту любовь и эту скорбь, и я признательна переводчику за соприкосновение с мироощущением и многогранной личностью поэта.

И.Бараль



Этот фрагмент поэмы посвящен животворящей и созидательной силе слова. На заре человечества, до появления членораздельной речи, человеческие племена влачили бедственное существование:

Когда был разум нем, в глубокой тьме веков
Для выражения себя не зная слов,
Природы девственной не покидая лона,
Скитался человек без права и закона,
И если кто-то был особенно силён,
Мог безнаказанно творить убийства он.

Все изменилось с появлением звучащего Слова:

Но гармоническим осмысленным глаголом
Счастливо удалось покончить с произволом:
Разрозненных племен лесной разрушив плен,
Он города возвел под стражей крепких стен,
Свирепость укротил, расплату обещая,
Невинность слабую законом защищая.

Красота и гармония утверждали и спасали мир:

И совершилось так благодаря стихам –
Рождающимся в мир властительным волнам,
В гористой Фракии излившимся Орфею,
Что тигров усмирял кифарою своею;

Так росла цивилизация и расцветали искусства.

За охранение от распри и разлада
Обожествила муз счастливая Эллада,
Воздвигнут не один величественный храм,
Где им у алтаря курили фимиам.

Но, увы, на смену счастливым временам приходят времена упадка, и описываемое в поэме Николя Буало звучит сегодня на редкость современно и узнаваемо:

Но нищета, увы, притягивает скотство,
И позабыл Парнас былое благородство.
Наживы мерзостной бессовестный призыв
Заполонил умы, писанья осквернив.
И тысячи словес, одно другого гаже,
Рождались во грехе для выгодной продажи.

И.Бараль



Провиденс – родной город Лавкрафта, здесь он появился на свет в 1890 г. и с небольшими перерывами жил до самой смерти в 1937 г. Стихотворение написано в 1924 г., когда писатель на некоторое время переехал к жене в Бруклин. Возможно Лавкрафт написал его как прощанием с городом, который Лавкрафт, судя по искреннему и теплому тону, любил – или как воспоминание о нём.

Слово Providence означает провидение, промысел божий.
Первое поселение на месте нынешнего города основал Роджер Уильямс, пуританин, изгнанный из Массачусетса. В 1636 году он купил землю у индейцев, с которыми наладил дружеские отношения. По преданию, увидев подходящий участок, Уильямс воскликнул: «Милосердный промысел Божий!» («God’s merciful Providence!»).

И в представленном стихотворении основоположника философии космицизма в переводе Андрея Гастева город предстает именно таким:

Мой Провиденс! Залив, река,
Лес хмурою грядой,
Холмы, лагуны, облака
И храмы над водой.

Но это не просто пейзажное описание: Лавкрафт проникает в душу города и открывает ее читателю:

В извивах улиц и аллей
У городской черты
Живут и боги дикарей
И тайных лож мечты.

И все это вместе гармонично и притягательно, так же как и язык стихотворения, описывающий это место, которому благоволит Господь:

Здесь древней магии места!
Под веерным окном
В глубинах ниш спит Красота
Георгианским сном.

По мере движения в русле этого стихотворения, оно как будто бы наполняет читателя энергией, чтобы завершиться замечательным жизнеутверждающим финалом:

Ты ночь на звездных остриях
Проносишь, день маня,
В нас Дух один – в любых боях
Ты будешь за меня!

И.Бараль



Стихотворение одного из организаторов белорусского литературно-художественного объединения «Маладняк» Александра Александровича Дайлидовича, белорусского советского поэта, критика, романиста, переводчика, работавшего под псевдонимом Алесь Дударь, расстрелянного по обвинению в участии в «антисоветской объединённой шпионско-террористической национал-фашистской организации» в числе 36 человек в ночь с 29 на 30 октября 1937 и реабилитированного посмертно 21 сентября 1957 года, в переводе Галины Бройер не получило призового места, но, безусловно, заслуживает внимания. В нем отражено настроение поэта по отношению к начинающейся индустриализации, наполненное еще не оформившемся в уверенность у активного участника процесса предчувствием беды. Об этом говорят тревожащие образы в общей тональности победного энтузиазма, принятой в то время за генеральную линию. Это и «огненный паук» солнца, желающий опутать своей оптимистической паутиной начатую стройку, напоминающую ассоциативно платоновский «Котлован», но безнадежно сам запутавшийся в ее проводах. Это и резво бегущий, но дребезжащий и лязгающий, трамвай. И успехи железобетонного посева – о будущих всходах предоставляет додумать многоточие:

Гей, раздолье удалое!..
Над рекой сутулый клён!..
Сеем в полюшко земное
мы железо и бетон...

Стихотворение создает ощущение, как если бы в мажорный лад вкраплять минорные ноты. Строится нечто новое, неуклонное – за что боролись, следовательно и приветствуемое, но кем же надо быть, чтобы не жалеть погубленных лоз, потревоженного лесного простора, попранного полюшка земного…
Надо отметить, что Галина Бройер, при внимательном следовании за авторскими образами, вводит исподволь собственное эмоциональное их прочтение, но делает это гармонично, не нарушая, а подчеркивая эмоциональный настрой: это и «полюшко», и есенинская «голубень»:

За моим окном – обрывы,
под балконом скачет тень...
Не вплетёт весна игриво
Цвет кленовый в голубень.

Мне осталось только добавить от себя: Катится-катится, лязгая, трамвай…

И. Бараль



Поэзия Лины Костенко, строгая и изысканная, напоминает о принадлежности поэтессы к аристократам духа, на протяжении всей жизни сохраняющим гордую осанку. Ее жизненные ориентиры отразились в размышлениях о музе и судьбе.

В представленном стихотворении в переводе Екатерины Камаевой Лина Костенко передает образ своей музы через мельчайшие художественные детали, придавая весомый смысл и легоньким сандаликам музы, и плащику, едва накинутому на плечи. Индивидуальность стиля Лины Костенко в поразительной смелости многих ее образов. Размышления о музе поэтесса воплощает в форме монолога, обращенного к очень близкой собеседнице:

Ты снова здесь, тоскующая муза.
Не бойся, я опять найду слова.
Плывёт над миром осень, как медуза,
и льнёт к брусчатке мокрая листва.

Существенна художественная деталь, выраженная сравнением «как медуза» - и переводчик бережно ее сохраняет. Это слово создает стилевой колорит, воспроизводит печальное осеннее настроение лирической героини в то время, когда музу она даже не ждала, но та пришла. Здесь важна эмоциональная окраска, в которой автор синтаксически и логически мотивировано располагает три вопросительных и одно восклицательное предложение, что скрупулезно передано в переводе:

О, как ты в слякоть шла в такие дали-то,
совсем одна в такой-то поздний час!
Была ты во Вселенной или в Спарте?
Каким векам маячила во мгле?
И по какой невероятной карте
находишь ты поэтов на земле?

Лина Костенко размышляет о музе не только в поэзии, но и в статье "Эволюция музы –
от античной до Ахматовской": "вспомним греческих муз... музы Эллады пели, смеялись, не знали страха. Они были вдохновительницы искусства и его покровительницы. Они были всецело – гармония и радость. Эволюция от радостных и прекрасных греческих муз к музам в крови и сеченым плетью. Атрибуты современной музы – не флейта, не лира и не цитра, а – кнут, которым страшная и темная невидимая сила свистит над искусством. А ХХ век добавил к образу музы, кроме кнута, удавку, пули в сердце, а стольким поэтам – преследование, скитания, клевету.» Перефразируя слова Лины Костенко об Анне Ахматовой, можно сказать и о самой Лине Костенко, что ее муза обладает красотой, достоинством, строгой гармонией и благородством классической музы, а замечательный поэт Екатерина Камаева прекрасно передает эти качества поэзии Лины Костенко по-русски.

И.Бараль



Это конкурсное стихотворение является хорошим примером того, как талантливое переосмысление делает иногда возможным и даже необходимым отклонение от общих правил перевода, в данном случае формальных, чтобы стихотворение на русском языке представило собой нечто большее, чем копия, пусть даже хорошая. Решить, когда это возможно и стоит делать, может подсказать только поэтическая интуиция. Для того, чтобы пояснить подход Александра Шведова к этому переводу, я воспользуюсь его собственным комментарием к оценкам конкурсных работ.

«Кажется мне, что выбор для переводческого конкурса как бы простенького стихотворения Германа Лингга о соловье, цветке и девушке сыграл со многими переводчиками злую шутку. Но может, в этом и сложность. Как из него сделать конфетку? Большая часть представленных переводов как будто написаны под копирку, и их прочтение скорее вызывает разочарование.

Ну зачем многие злоупотребили глагольными рифмами. Да, срифмовать так проще, но не лучше… И шесть раз «берегись» в конце строчек... Я понимаю, что в оригинале тоже шесть раз Hüte dich! Но чтобы этот приём работал, нужно, чтобы остальные строчки были безупречны… Не единственный участник конкретизировал цветок. Ничего не имею против, но если «роза» затем оказывается в конце стихотворной строки, авторы должны очень сильно постараться, чтобы уйти от веками заюзанных рифм к этим самым розам. «Охами » и «ахами» – я бы не злоупотреблял.  

В результате перевод Александра Шведова получился ярким и живым, «с лица необщим выраженьем», и, хотя и не победил, но достоин приза читательских симпатий.

И.Бараль



«Русский» Набоков – крепкий поэт, но далеко не первостатейный. Его позиция «над схваткой», да еще и в условиях, когда автор профессионально занимается энтомологией, требующей, очевидно, более вниматрельного отношения к бабочкам, нежели к человеческим судьбам, поневоле накладывает жесткие ограничения как на выбор тем для стихотворений, так и на эмоциональную составляющую стихов. Как известно, поэзия – это запись эмоционального состояния ментального ландшафта. Чем выше градус эмоциональности, чем глубже постигается окружающая действительность и происходящие в ней процессы, тем выше ценится поэзия. Естественно, влияет и авторский язык, кодирующий ландшафтно-пейзажную среду и передающий эмоции, но владеют-то своим языком все крепкие поэты, а лавры достаются наиболее продвинутым единицам. Вот на это «владение языком» и обращает прежде всего внимание поэт Владимир Набоков (1899-1977) в начале своего весьма успешного литературного поприща:

     Расшатывая сумрак бурый
     огнями, жестяным горбом,
     на шинах из слоновой шкуры
     гремящий прокатился дом.
...
     - пожарище тысячелетий,
     душа дремучая моя,
     отдай же мне огонь и ветер,
     грома иного бытия!
...
(фрагменты из стихотворения «Автбус», 1923)
Молодой Набоков пишет в акмеистической манере, отчасти даже будучи подражателем Ник. Гумилева, хотя к этому времени и Ахматова, и Мандельштам уже вошли в силу и значительно расширили горизонты акмеизма. Если зачинатель этого поэтического направления, Н. С. Гумилев (1886-1921) основывает поэтику на ситуационных контрастах (у Набокова отчетливо виден контраст между современным автобусом и историческими мамонтами, на анализе которого и построено стихотворение), более молодые последователи акмеизма, включая, на мой взгляд, и некоторых авторов, не входивших непосредственно в объединение «Цех поэтов», опираются на контрастные семантические ряды, что позволяет им более тесно контактировать с послевоенной реальностью Европы и России, буквально «внедряясь» в нее своими текстами.
То, что молодой Набоков остается на позициях чистого искусства, в отличие, скажем, от таких его современников, как Г. Иванов или Б. Поплавский, в значительной мере снижает градус эмоциональности его стихов, написанных на русском. Все эти стихи хороши стилистически, но страдают так называемым мелкотемьем, ибо не спустившись из башни в мир, нельзя постичь его разнообразия. Думаю, все эти вполне замечательные «Ночные бабочки» и Невесты рыцарей, написанные Набоковым в 20-е, самим поэтом воспринимались как нечто незавершенное. Иначе бы он не стал в более поздние годы менять манеру, которая, впрочем, все еще остается отчасти подражательной. Вот еще пример (1942 год):

     И вот, как на колесиках, вкатывается ко мне некто
     восковой, поджарый, с копотью в красных ноздрях,
     и сижу, и решить не могу: человек это
     или просто так - разговорчивый прах.
     Как проситель из наглых, гроза общежитий,
     как зловещий друг детства, как старший шпион
     (шепелявым таким шепотком: а скажите,
     что вы делали там-то?), как сон...,
     (начало стихотворения «Слава», 1942)

Не поэтому ли с начала 40-х Набоков все чаще переходит на английский язык, в котором, по-видимому, видит меньшую возможность для заимствований чужой лексики и чужих для него способов стихосложения? А вот что пишут историки об этом периоде его литературной биографии: «В конце октября 1941 года Набоков задумал написать новый англоязычный роман; при этом он признался Алданову, что тоскует по русскому языку и по России... Также впервые со времен юности Набоков написал стихотворение на английском языке, прощаясь с «Языком нежнейшим»:

     То all these things I've said a fatal word [proshchai, farewell]
     using a tongue I had so tuned and tamed
     that — like some ancient sonneteer — I heard
     its echoes by posterity acclaimed.
     But now thou too must go; just here we part,
     softest of tongues, my true one, all my own…
     And I am left to grope for heart and art
     and start anew with clumsy tools of stone.
     [Всем этим вещам я сказал роковое слово [прощай, farewell]
     на языке, который я отладил и приручил
     до такой степени, что — как древний песнопевец — я слышал,
     как отзвуками его восторгаются потомки.
     Но теперь и тебе пора уходить; вот здесь мы расстанемся,
     нежнейший язык, не изменивший мне, только мой…
     Я остаюсь искать на ощупь сердце и искусство
     и начинать все заново с помощью грубых каменных орудий.]»
     (Брайан Бойд. Владимир Набоков: американские годы)

То, о чем говорит Набоков, все эти «отладил и приручил» - это гладкопись, необходимая поэту-середняку, но крайне опасная для поэта, стремящегося выйти в лидеры поколения. Или хотя бы просто стремящегося к недостижимому совершенству. А таковое действо невозможно без преодоления сопротивления языка, на котором поэт пишет. Родной язык – родные опасности (банализация языкового кода), чужой язык – чужие (косноязычие и речевые неточности, искажения и пробелы в передаче сообщения).
Переводчик всегда имеет дело с чужим языком. И неважно, стремится ли переводчик к буквализму, будто бы перед ним Священное писание, или позволяет себе разного рода лингвистические шалости. В том-то и дело, что оригинальный текст скрывает в себе некое информационное сообщение, заключенное столько же в форме передачи информации (авторская манера, интонация, специфика речи), сколько в содержании, насколько вообще оба-два могут быть вычленены из самого сообщения. Если стихотворение переведено так, что из него можно вытащить достаточное количество цитат, поясняющих оригинальный текст, скорее всего, в переводе будет унижена поэтическая составляющая. Такой перевод несет учебную нагрузку, не более того. Если в переводе искажен авторский образный строй, такой перевод следует отнести к разряду вольных. Вольный перевод допустим в том случае, если лингво-эстетические возможности переводчика и значимость последнего для текущего литературного процесса выше, нежели в свое время были у автора оригинала. Ясно, что это крайне редкий случай!
Стихотворение Набокова «Softest of tongues» один в один соотносится с той сверхзадачей, а отчасти имеет то же содержательное наполнение, как и текст, приведенный в книге Бойда. Другое дело, что тут имеет место оригинальная поэтическая структура, самим фактом своего существования в конкретном воплощении меняющая поэтическое сообщение, существенно расширяя при этом рамки авторского высказывания. Воплотить структуру на чужом языке можно лишь в форме интерпретации, а никак не полностью. Опытный переводчик отбирает главные элементы, опуская (с его точки зрения) второстепенные моменты. Тут-то чаще всего и зарыта собака! У одних опытных мастеров перевода (слово «мастериц» меня никак не устраивает!) это, скажем, вальяжный породистый дог, у других – быстрый фокстерьер.
Перевод Наталии Корди очень хорош! Не берусь определить, дог у нее или фокстерьер, не будучи англоязычным собаковедом, но все остальные критерии выполнены на «отлично». А кстати, каковы они, эти пресловутые критерии поэтичного и при этом точного перевода? С моей точки зрения, все определяется «школой» или переводческим методом. Для буквалистов – одни критерии важны, для переводчиков советской школы, ориентирующихся на прагматизм, например, для Чуковского или Маршака – другие. Для переводчиков-прагматиков менее важны формальные соответствия, но зато ясность поэтической речи стоит на первом месте. Для Бориса Пастернака, по-видимому, на первом месте стояла лингво-эстетика, а все остальное зачастую отходило на задний план. Зоилы Пастернака, думаю, применяли к его переводам свои собственные критерии, зачастую, как в случае с Г. Шенгели, весьма умозрительные. В переводе Наталии Корди на первом месте тоже стоит лингво-эстетика. Вот начало:

<Я ухитрялся губы обмануть:
без них и без усилий для гортани,
сказать «prash-chai» (или «гуд-бай» – не суть) –
молочным буквам, тающим в тумане,>

Конечно, пуристы могут придраться к «без них», спросив, а как это говорить без участия губ? Но тут играет роль то доверие читателя к автору, о важности которого говорил незабвенный Лотман. Тут либо-либо: либо текст воспринимается легко, на ура, либо начинается долгий и нудный разбор, а можно ли «так говорить вообще». Оставим подобные споры самым дотошным критикам.  
Между тем и общая структура строфы, например, игра с варваризмами, и общее содержание сообщения (желающие могут обратиться к подстрочнику) переданы с максимальной успешностью. Если начало перевода соответствует оригинальному началу, то довести все остальное до ума для опытного переводчика дело профессии. Пуристы опять-таки могу сказать, что в первой строфе перевода нет ни квартир, ни улиц, этих реалий быта, по которым Набоков поясняет читателю, какую картинку (ментальный ландшафт!) тому предстоит опознать. Но не стоит забывать, что именно переводчик опознает (как ему кажется) главное событие, базовые элементы строки, строфы, текста, опираясь на которое можно передать как эмоцию, так и контуры ландшафтно-пейзажной среды. Надо только согласиться с тем, что потери тут неизбежны.
Перечисление бытовых реалий в переводе начинается со второй строфы:
         <домам, вагонной блёклости в окне,
главе романа, прерванной в тоннеле,
деревьям от мельканья в рябизне,
и кожуре банана на панели;>

Дома из первой строфы перекочевали во вторую, при этом можно представить, что выражение «вагонной блёклости в окне» переводчик относит именно к домам (квартирам), из чьих окон видны пробегающие поезда. У автора в оригинале есть «к тусклым образам, которые привычка редко видит», то есть метафора, которой ни структурно, ни содержательно нет в переводе. Упущение ли это? Но в случае лингво-эстетического перевода, присутствие черт которого в переводе Корди мы отмечаем, такие смысловые потери неизбежны. Зато сказано на чистом русском (что для поэтики акмеизма крайне показательно!), как сказал бы молодой Набоков, о «кожуре банана», антиэстетическое наличие которой можно заметить из окна вагона. Между тем, сама антиэстетичность реалии для Набокова – определенное новаторство, говорящее о том, что ему хочется уйти от привычной «гладкописи мировидения», а не только от гладкописи языка, пусть и нежнейшего в мире. Но вот продолжение перевода:

    <портье, под стать унылым номерам,
     зажившему порезу на коленке,
     и более лирическим вещам –
     протянутой руке в тугой митенке.>

Н.Корди сохраняет лингво-эстетический стиль, что крайне точно соответствует идеям Набокова, его представлениям о задачах литературы. Лингво-эстетика – очень характерная черта не только для поэзии, но и для прозы Владимира Набокова. Именно в зримости, в сочности литературных образов, описываемых им в русскоязычных произведениях (ну, вероятно, и в англоязычных, иначе бы откуда взяться его мировой славе?), сила этого писателя. Важны ли для него детали антуража? Вот тут как раз следует обратить внимание на особенности лингво-эстетического метода, ярко проявлявшиеся, в том числе, и в творчестве Пастернака, которые частью критиков воспринимаются как недостатки. О митенке – перчатке с дыркой на месте большого пальца – я мог бы не упомянуть, как о необязательной для максимально точного перевода, но в этой строфе, как бы между прочим, проявляются очень важные элементы авторского сообщения. Переводчица придает митенке смысл любовного термина, поскольку в оригинале упоминается универсальность языка литературы, как и языка любви. Тогда нагрузка на какую-то там перчатку с дыркой (о чем мельком упоминается в оригинале) становится колоссальной. Но почему именно тугая митенка есть символ любви? Тугой может быть лайковая перчатка, а вот митенки чаще шерстяные, чем лайковые... Ну, это – кмк, без претензий!
Впрочем, концовка перевода вновь очень хороша эстетически и вполне повторяет оригинал информационно. Поэзия, как известно, это лучшие слова в лучшем порядке. Для переводческого искусства этого, впрочем, недостаточно. Но и объять необъятное, то есть, достичь той же степени совершенства, как у автора, и сказать именно то, что автор сказал, а то и хотел сказать, да не получилось, вряд ли возможно в принципе. Но стараться надо!

И.Белавин


Сын ремесленника, Август Фройденталь окончил педагогическое училище и несколько лет работал по этой профессии, затем стал сотрудником, а затем и редактором различных бременских газет. В 1880-е гг. он основательно изучал свой край – обширную Люнебургскую пустошь
на северо-западе Германии. Изданные им в четырех томах путевые заметки считаются и сегодня важным документом того времени. Он написал также несколько пьес, но больший успех имели его лирические стихи, некоторые из которых были положены на музыку.

Сюжет представленного стихотворения можно отнести к вечным темам – поэт и время, попытка ответа на вечные вопросы в споре с судьбой.

К морю времени в печали
Мчится дней моих чреда.
Тот же спор, что и вначале;
Та же боль, что и всегда!

Вторая строфа конкретизирует причину обиды и боли – потеря родственной души:

Там, где двое повстречались,
Слившись душами в одну,
Вскоре чувства прочь умчались,
Потеряли глубину!

Но, несмотря на боль и горечь, последняя строфа неожиданно перекликается со строчками другого поэта (Не говори с тоской: их нет; /Но с благодарностию: были.) – и в этом жизнеутверждающая сила лирического стихотворения Фройденталя:

Пусть осталась в сердце метка
Жгучим шрамом навсегда;
Чудный час ценней нередко,
Чем все прежние года!

Спасибо переводчику Вячеславу Маринину за напоминание об этом.

И.Бараль




Ирина Бараль, 2024

Сертификат Поэзия.ру: серия 1183 № 186343 от 01.12.2024

7 | 34 | 309 | 21.12.2024. 19:49:02

Произведение оценили (+): ["Екатерина Камаева", "Александр Шведов", "Корди Наталия", "Сергей Шестаков", "Надежда Буранова", "Вяч. Маринин", "Барбара Полонская"]

Произведение оценили (-): []


Спасибо авторам обзора октябрьского ТОПа поэтических переводов! Особо выделю и рекомендую участникам и гостям нашего сайта аналитические рассуждения Игоря Белавина к переводу стихотворения Владимира Набокова «Нежнейший язык» (автор перевода – Наталия Корди) и анализ  перевода стихотворения Лины Костенко «Ты снова здесь, тоскующая муза», выполненный Ириной Бараль (автор перевода – Екатерина Камаева).

Вяч. Маринин

Здравствуйте, Игорь! Благодарю Вас за вдумчивый полноценный разбор стихотворения Набокова. 
Я свою концепцию всегда выражаю переводом. Сделав его, не пытаюсь прозой объяснить, что хотела сказать, что значит то или иное выражение. Для меня очевидно одно: если стихотворение понятно читателю на эмоциональном уровне, если на вербальном уровне не вызывает вопросов к смыслу, значит перевод состоялся. Сергей Леонидович на заре моей деятельности часто говорил: не понятно. Это означало одно- нужно переписать. В данном стихотворении, к примеру, я "обманула губы" тем, что не использовала их при произнесении слова "прощай". Действительно, когда мы по-русски это произносим, губы раскрываются и всё. Они остаются полуоткрытыми. Так просто, на одном дыхании произносится это роковое слово.  Набоков подчеркивает лёгкость, с которой произносятся слова, оставляющие в душе неизгладимые раны. Блоковское "все, что любимо, все мимо, все мимо..." Если мне удалось в этом стихотворении затронуть нужные струны, я рада. Ещё раз благодарю Вас и Ирину Бараль за то, что обратили внимание на этот перевод.  

Здравствуйте, Наталья
У аналитической критики, которой я занимаюсь, другие задачи, нежели у переводчиков-практиков. Я не учу других, как им переводить то или иное стихотворение. И все же такие книги, как например "Высокое искусство" Чуковского необходимо штудировать, чтобы сориентироваться во всей массе разнообразной переводческой продукции. Иначе каждый переводчик  станет с пеной у рта доказывать, что его переводы - верх мастерства, а все другие нелепы. Я же стою на позиции разных переводческих "школ", и исторически и практически ставящих во главу угла разные ценности. Мне кажется, что Вы в своем переводе выразили ту ценность, которой дорожил Набоков, переходя с русского на английский. Мне не хватает тонкостей в понимании английского текста, чтобы утверждать наверняка, будто английские стихи Набокова менее подражательны, нежели русские. Передаю эстафету знатокам английского!
Ваш И.Б. 

"Высокое искусство" мне дал почитать институтский приятель в далёкие 70-е. А учились мы с ним в техническом вузе)). Прочитала я её тогда без восторга в связи с критикой Корнея Ивановича любимых мною авторов в русских переводах. Но именно тогда впервые возникло  желание сравнить переводы с оригиналом (школьные экзерсисы с шекспировскими сонетами не считаются). Сравнение было не в пользу самого Корнея Ивановича, кстати. Но кто я такая, чтобы судить? Когда я прочитала сонет Китса в его переводе, даже не поняла сразу, что это Китс. Я не говорю о культуре стиха. Речь о звучании. А Пастернак выиграл от сравнения. Прошу не обижаться за Чуковского. Я говорю только о своих ощущениях ранней юности. 
В Ваших устах часто слышу "школа". А мне кажется, мы переводим на слух и интуицию. Очень важно слышать музыку стихотворения, а не только слова. И без музыкального слуха, кмк, в поэзии делать нечего. Аллитерации нужно слышать. Слова ложатся на музыку, а не наоборот. И если слово "выбивается", его нужно заменить. Это не значит, что перевод - всегда мелодия. Он может быть и какофонией, если в этом замысел автора. 

Дело не в том, Наталия, что мнения Чуковского это Священное писание. Однако он впервые (!) отчетливо поставил вопрос,  чем отличается буквалистский перевод (а во времена Чуковского именно такие переводы превалировали среди обычных переводчиков, вынужденных гнать вал - 25 строк в день как минимум) и перевод с поэтическим настроем. С другой стороны, именно в 70-е возникла целая волна "научной" критики переводов Пастернака. А в 90-е появилась масса переводчиков-практиков, тот же Витковский, в частности, которые утверждали, что Пастернак вообще не переводчик, а так погулять вышел. Надо всегда помнить, что в конкурентной борьбе никто никого не щадит.
Однако аналитическая критика помогает разобраться в этой каше мнений и найти объективные критерии оценки.
Верно, что переводчик-практик переводит на слух. Но странен тот музыкант, который не знает нот. А кроме того, у всех профессионалов слух есть, а переводы разные. С чего бы это?
    

Пол Маккартни раскололся на очной ставке: он знает ноты...

Уважаемый Косиченко Бр!
своими пассажами Вы показываете незнание того,
о чем мы с Наталией говорим
Отец Пола Маккартни был джазовым пианистом, а в джазе по нотам не играют (про самого Пола надо говорить отдельно)
Если поэт пишет джазовую импровизацию,  ему не смысла знать, что такое ямбы и хореи. Но переводчик, как правило, переводит в рамках традиции, а тогда ее надо знать. А с Вашей точки зрения, перевод стихов Лермонтова верлибром допустим?


да что там Пол, а Джимми Хендрикс, Курт Кобейн и Роберт Плант с Раммштайном не говоря уже о Стиви Уандере, не видевшие ноты и в глаза?

Уважаемая Алена!
Всем советую учить матчасть. Вот как был развенчан
миф о незнании нот Полом Маккартни:

Он знает ноты

Дата:1 апреля 2019 г  Источник:Thesun.co.ukТема:Пол Маккартни - разное
По многочисленным свидетельствам Пол не только знал ноты и и играл по нотам классику.
Про остальных поищите сами
Ваш И.Б.      

Игорь, знание нотной грамоты (букв алфавита и слов из них) условие необходимое, но недостаточное). Примеры тому - многочисленные  беллизмы на странице наследников из серии оне). 

Пока разговор идет на уровне "капитана очевидность". Естественно, переводчику нужен поэтический талант. Ряд переводчиков, которых я знал, обладали недюженными способностями, но их оригинальные стих мало кому нынче интересны. Я не могу себе представить серьезного поэта, который пишет с ошибками. Может, Ксения Некрасова да, пожалуй, Александр Еременко. У переводчиков-профессионалов (не путать с пишущими стиховоды людьми типа Чиванкова, Ганса Сакса или Славянки) техника обычно выше, чем у оригинальных авторов. Но это ничего не говорит о том, что переводчик имярек может плодить конгениальные переводы, сравнимые с оригиналом. Копия чаще всего хуже оригинала и с этим ничего не поделаешь. 

ну например, Тилль Линденманн: с детства занимался плаванием и чуть не попал в сборную ГДР на олимпиаде в Москве. После ухода из плаванья в 1979, учился в техникуме на столяра-плотника. ... работал по профессии, по совместительству подрабатывая плетением корзин три дня в неделю, хотя это и не вызывало у него сильного интереса и являлось лишь ещё одни способом заработка денег. Позднее он работал плотником, техником в картинной галерее и даже устроился на работу в культурной ассоциации замка Вилград... пытался научится играть на бас-гитаре, однако у него это выходило с трудом, из-за чего тот отбросил эту идею. какое-то время играл на барабанах в First Arsch, пока не стал вокалистом в Rammstein.
его мама как-то сказала: «Ты издаешь только шум, попробуй научиться петь».
и он таки брал уроки вокала два года у оперной певицы, звезды оперы Гершвина «Порги и Бесс» — она его заставляла петь, держа стул над головой... уже после того как «Rammstein» стал популярной группой и скатал в турне с первым альбомом.

Роберт Плант никогда не учился пению – он просто пел:  «У нас не было ничего, никаких истоков, кроме тех радиосигналов, то появляющихся, то пропадающих вокруг дома твоих родителей. Мы слышали всю эту музыку и хотели играть так же. И, если честно, бесславно проваливались в этом плане»... «На самом деле, то чрезмерное использование вокала, которое я впоследствии выработал у себя, зависело от того, в какой тональности написана песня», говорит Плант. «Много песен были написаны в ми-тональности или ля-тональности – если вы их исполняете, вам волей-неволей нужно вытянуть это ми...»
и т.д. :)

А какое отношение имеют певческие способности
Линдемана, возможно, и выдающиеся, к искусству перевода и "переводческим школам"? Кстати, если Линдеман брал уроки вокала, то и нотную грамоту знал. Или оперная певица ему что-то иное преподавала, нежели пение по нотам?

речь идет о музыкальном образовании, без которого люди прославились на весь мир как музыканты и вокалисты, Игорь Олегович, это, кмк, покруче нотной грамоты. и да, иное, нежели :)

Вы пишете, Алена
"речь идет о музыкальном образовании, без которого люди прославились на весь мир"
Сначала надо определить, что такое "музыкальное образование". если речь идет о джазовых музыкантах, например, то образование свое они получали вживую, от других джазменов. Это тоже "музыкальное образование", вполне себе достойное. 
Думаю, это разговор о мифах, гуляющих по тусовке Инета. Надо ли поэту заканчивать Литинститут? Если такой поэт хочет побыстрее войти в литтусовку, то корочка не помешает. Но и большой роли в мировой славе автора тоже не сыграет.
Можно всю жизнь учиться неофициально.
Но с чем я никогда не соглашусь, что вот приходит некий уникум и начинает кропать переводы пачками, а у самого три класса образования. Теоретически это возможно (для оригинального поэта), но на практике случай почти невозможный.   

и не только теоретически:
«Посредине урока в восьмом классе он встал из-за парты и вышел из школы — и больше не возвращался. Он не закончил школы, не учился в университете. Он просто встал и вышел.» -- Вы же знаете, о ком это, Игорь Олегович?

Вы сказали:  "...странен тот музыкант, который не знает нот." -- и мы видим, они не только не знают нот (изначально), но и не учились музыке вообще (петь, играть, сочинять). но с успехом делают это.
можно ли назвать "музыкальным образованием" -- слушание музыки? можно ли назвать "литературным образованием" -- чтение стихов или переводов? по-Вашему? думаю, Ваши джазмены учились по большей части на практике.

Думаю, Вы верите сказки, Алена, кмк.

Я в сказки не верю уже довольно давно, лет эдак 50. Поэтому скажу

буквально пару слов.

Как я уже упоминал, Пол Маккартни нотную грамоту знал и даже играл на рояле. Уж точно сэр Маккартни не жил на улице. И да, он учился музыке, хотя может Вы скажете, что не той музыке, которую потом играл. Его новаторской музыке не учат в консерваториях. Он учился игре на рояле – и только. Новаторской музыке вообще не учат. Однако не всякий джазмен – новатор. Большинство (середняки) импровизируют вполне заучено.

Возможно, Вы об Иосифе Бродском. А возможно о Евг. Евтушенко (тот правда продвинулся по официальной школьной программе немного дальше). Так вот, это все сказки, к реальному Бродскому прямого отношения не имеющие. Как и сказки о Поле Маккарти, всю жизнь вешавшем лапшу на уши толпе.

Не «слушанье музыки» образовывает, но подражание учителям, конечно, не слепое.

Засим разрешите откланяться.

Тилль Линденманн, по всей видимости, подражал своей оперной певице...
вот только не знаю, кому подражал Бродский.
всех благ, Игорь Олегович!

Уважаемый Игорь Белавин!
У меня были не "пассажи", а один маленьнький пассажик. При чём здесь отец, джаз и Лермонтов я не понял (в силу, видимо, незнания), а про Пола, как я понял, Вы уже выяснили.
Да, и передайте великой переводчице всех времён что у неё на  20 заголовков 10 O!, хотя в оригиналах ни единого... 
 

Как Вы сами понимаете, уважаемый Косиченко Бр,
в местные дрязги я стараюсь не влезать
не влезай - убьет!

O! Не смешите меня, я сам могу... Дрязги...

O! (читая заголовки) - поделки по мотивам Эдны Элизабет Сент-Винсент Браунинг

Ща,...Айн момент


О Сердце благородное! Виват!...

Ты вызволил из кельи нестерпимой

Надменный прах! Однажды, рад не рад?

Не лекарь время. Я неисцелима!

 

Зови меня, как дома звали мило.

О сводник душ и тел! Любви князёк!

О ты, кто мне дороже этих строк,

О, неужели, если я - в могилу!

 

О, пусть любви всесильная рука -

Зверь, плоть мою терзающий, когтист -

Моя рука с пером, чернящим лист..

Прости меня! Твой образ из песка -

В те дни, когда на сердце суховей,

Узнай случайно - я из новостей.


согласие слышу я в криках верблюдов
(Шицзин. Сяо я)

- Слюноотделение у этих друзей человека повышенное, - согласно покивали верблюды. - Оне волнуются )

Эта пустыня Муе широка, широка,
всяка верблюдица в этой двуколке крепка
(Шицзин. Да я)

Ирина Ивановна, передайте любительнице кущ в персиках, чтобы она меня письмами не забрасывала, ибо любовь у нас  безответная...

Забрасыванием письмами вы называете отображенный в вашей почте ответ на ваш коммент в стиле пасквиля? В своем ли Вы уме?

Не знаю, что Вы имеете в  виду под "пасквилем", но во всяком случае я Вашей протеже писем не пишу, ибо не имею такой возможности, я лииь читаю хамоватые реплики.

О! Ира, оказывается, меня читают! Это лучше, чем впихивать текст Белли в промт и выдавать за перевод. О! Это не поделки, это Бр что такое! - вот и примеры: недавний "адвент Мадонна в ночь на сносях ждёт"; и сегодняшний свежевыпеченный: "пусть сам обрат свой тухлый ест пастух". Как говорится, без комментариев...
 
Вот на этот перевод мне сказали - "О!" )):

"Звезда! ты остаёшься неизменной –
И мне бы жить незыблемо века,
Но не отшельником в скиту Вселенной
Следить бессонным оком свысока
За бденьем вод, несущих терпеливо
Земного омовения обет,
Или взирать на снег, укрывший гривы
Холмов и дольний вересковый цвет –..."

Если уж зашла речь о Браунинг: слово "love" в её сонетах:

в 13-м - 3 раза, в 21-м - 6 раз, в 35-м и 36-м - по 4 раза, в 38-м - 3 раза. Кто хочет перевести 21-й сонет с 6-ю лавами в тексте? Есть желающие? Шляпу сниму перед этим человеком. Так что, Ира, передай этому безответно любящему, чтобы молча переживал.
 

 


 

 

Ир, спасибо за « талантливое переосмысление».
Придумал новые термины — «ШВЕДЕВРАЛЬНО» и «ШВЕДЕВР»:)))

Саша, прости за то, что встреваю, но желаю тебе вернуться к китайцам и создавать очередные шведевры). Подстрочник тебе предоставлю с комментами))

Ирина, от всей души благодарю за внимательную и чуткую рецензию♥ И очень откликнулось всё сказанное Вами о поэзии Лины Костенко.

Екатерина, всегда рада Вашему участию в рубрике.