Наталья Хаткина – хрупкая женщина-поэт, прожившая большую часть жизни в Донецке, 14 августа 2009 года покинула этот мир, ушла тихо, во сне… Осталось великое множество стихотворений, разрывающих сердце, пророческих текстов: о любви и войне, которая и началась-то только через пять лет после смерти Натальи, но Хаткина высмотрела её приближающуюся скорбную смертельную фигуру на донбасских дорогах:
Воздушная тревога. И в какой
подвал сойти со шкаликом чадящим,
немеркнущей лампадой спиртовой?
Присядь, скрипя, в углу на старый ящик
и слушай вой. В ушах? Над головой?
В тревоге воздух. Медный купорос –
голубизны отравная истома.
Придёшь домой – воронка вместо дома,
и только ветер треплет, точно пёс,
какие-то листки из старого альбома…
«Наталья успевала писать не только стихи, но и прозу, пьесы, журнальные и газетные статьи, была в эпицентре культурных событий не только Донецка, но и Москвы, Киева, Одессы, зарубежья, – вспоминает Светлана Куралех. – Чтобы выжить, Наталье приходилось писать километры заказных текстов, но в любой литературной работе она оставалась профессионалом, Литератором с большой буквы. Из её стихотворных экспромтов можно было бы составить отдельную книжку… Главное – стихи, в которых слышится дыхание Серебряного века, пульсирует боль отпущенного ей времени... А ещё есть сказки и проза. Её рецензии бережно хранят художники, актёры, музыканты, поэты, звучат песни на её слова, в театрах идут спектакли по её пьесам. Натальи нет, а перед юными зрителями порхает придуманная ею Стрекозесса-поэтесса, квакает Жаб Жабыч – обыватель, и маленькая героиня на ниточках судьбы ищет дорогу к своему счастью…»
Гудзенко был высоким, широкоплечим, спортивным парнем. В июле ему удалось записаться в ОМСБОН: Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. При отборе ценилась не только физическая выносливость, но и самообладание, творческий склад ума, способность быстро принимать решения. Студент второго курса литфака Гудзенко обладал этими качествами.
2 февраля 1942 г. Гудзенко был ранен в живот осколком мины. Кто-то из друзей потом заметил: «пушкинское ранение»…
21 апреля 1943 г. - вечер Гудзенко в столичном Клубе писателей. Об этом вечере потом рассказывали легенды. В зале собралась тогда вся литературная Москва. Представляли 21-летнего поэта Антокольский и Эренбург. Опытные литераторы, люди, много повидавшие на своем веку, чрезвычайно волновались - это чувствуется по сохранившейся стенограмме. Когда он заговорил, в зале установилась мертвая тишина. Молоденький парень, вчерашний студент, рассказывал такие вещи, о которых фронтовики предпочитали не вспоминать и много лет спустя после войны. Уже после того, как Семён прочитал стихи, одна писательница сказала: «Как будто с человека содрана кожа…»
С 9 мая 1945-го прошли считанные месяцы, а Гудзенко с горечью пишет в дневнике о том, что скоро развеют по России «пепел фронтового братства»…
Его упрекают в том, что он задержался на войне, призывают сменить интонацию. Редакторы откладывают новые стихи Гудзенко в сторону. Они боятся их. В 1943 году на вечере в Доме писателей однополчанин Гудзенко сказал: «Стихи Гудзенко обладают большой взрывчатой силой».
Война прошла. Взрывчатая сила осталась.
Александр Тихомиров родился в 1941 году и погиб, сбитый электричкой, в 81-м, немного не дожив до сорока.
Сегодня не Сашино время. Но и «вчера» – в 1960–1970-е – было не его время. А значит, он вне времени. Или же все времена – его. Он нужен всегда… А ведь это самое трудное – говорить тихо, но так, чтоб тебя слышали.
Отчего голова поседела?
Вроде б не с чего ей поседеть.
За меня вся родня отсидела –
Так что мне не придётся
сидеть…
Из чего эти стихи? Из тихих слов и глагольных рифм, но ничего другого не надо. Все сказано... Слов мало, но вполне достаточно, чтоб перехватило дыхание. И плох тот мир, который не способен услышать такие стихи… А тем более сегодня, когда децибелы шума таковы, что ничего не стоит потерять слух. Сашины тихие стихи могут помочь его вернуть. Вообще он знал, с кем быть на «ты»: с березой, с коровой. Короче, с фауной и флорой, для которой он тоже всегда был своим…
Во сыром бору-отчизне
Расцветал цветок,
Непостижный подвиг жизни
Совершал, как мог…
Вот в какое интимное окружение поместил поэт высокие слова «подвиг жизни». В этом весь Саша – не греметь словами, не бряцать. Авось, услышат и так. Очень хочется, чтоб услышали...
Из всех, встреченных мною в жизни ценителей поэтического слова, Владимир Переверзев был, пожалуй, одним из самых остро чувствующих, схватывающих в слове то самое сокровенное и неуловимое, что делает стихотворные строки подлинно поэтическими:
…Что если смотреть, не мигая,
Сквозь эту болотную мгу,
Почудится, верно, другая
Россия на том берегу.
У ней в рукавах по жар-птице
И в синих цветах сарафан,
С которым, наверно, сравнится
Один мировой океан.
У ней драгоценный кокошник
И русые косы у ней, –
У той, что не топит, не крошит,
Не душит своих сыновей.
…Переверзев работал редактором на орловском телевидении и подготовил целую программу для фильма о поездке с нами по памятным литературным местам: Спасское-Лутовиново, Клеймёново, Никольское-Вяземское… Тургенев, Фет, Толстой… А в Орле – музеи Лескова, Андреева, Бунина… Довелось мне с ним и путешествовать на Монерон, на Курилы, на маленькую таёжную речушку в предгорьях Сусунайского хребта. И всё-таки для меня несомненно: в этих наших вылазках и даже вовсе без них он был не путешественником, а странником. Путешественник возвращается в итоге в то же самое место, откуда вышел. А со странником ничего не известно. Он может и остаться где-то или продолжать странствовать, кочевать, не помышляя о возвращении. Владимир Переверзев не был путешественником: родился и умер в Орле, прожив несколько лет на Сахалине. Но «странником по звёздам» он точно был…
Ангажированность для
таланта литературного смерти подобна, и те, кто шёл на компромисс с
господствующей идеологией, расплачивались потом за это всю жизнь. Но Заозёрная
школа возникла не как кружок ниспровергателей и нонконформистов - сам факт её существования
являлся отрицанием тоталитарной литературы, пускай и в отдельно взятом регионе…
С годами "Заозёрная
школа" и археологический музей Танаис стали синонимами. И, как синонимы,
они записаны в скрижалях российской контркультуры, упорно не замечаемые
штатными литературоведами и критиками, которые в угоду конъюнктурному эстетству
и заумной псевдоинтеллигентской вкусовщине пестуют и подсаживают невесть откуда
взявшихся литературных выкидышей и отморозков.
В "Заозёрную школу" невозможно "вступить", как в союз писателей, или быть из неё исключённым; она - как древний клан, как маленькое племя, и выбыть из неё можно только в мир иной. Но и там твою грешную усталую душу то и дело будут окликать отсюда оставшиеся, будут читать твои стихи и рассказывать про тебя всяческие небылицы… Как же всё-таки всем нам повезло друг на друга: ни деньги, ни бедность, ни слава не смогли разорвать наш круг. Мы стали со временем видеться реже, но невидимая дольнему миру связь между нами со временем становилась всё крепче…