Это стихотворение стало широко известно, будучи положено на музыку Ф.Листа. Трудно, наверное, найти человека, который не слышал этой музыки и этих слов: "Люби, люби, пока любить ты можешь, пока любить ты рад" (перевод В.Коломийцева). Лист написал свою “Канцону” или "Грезы любви", читая сонеты Ф.Петрарки к Лауре, и эта музыка вторит настроению сожаления о несбывшихся желаниях, которые не повторятся.

Люби, пока любить ты можешь.

Иль часъ ударитъ роковой,

И станешь съ позднимъ сожалѣньемъ,

Ты надъ могилой дорогой.

О сторожи, чтобъ сердце свято

Любовь хранило, берегло, —

Пока его другое любитъ

И неизмѣнно и тепло.

Это строки того же стихотворения в более раннем переводе А.Плещеева. (Здесь можно сказать, что стихи Ф.Фрейлиграта, особенно раннего, романтического периода, переводили на русский язык М.Михайлов, А.Михайлов (Шеллер), Д.Михайловский, Ф.Миллер).

А.В.Флоря предлагает свою трактовку “Грез любви”, в которой уже привычное и не однажды повторенное получает свежее звучание и новые акценты:

Люби, люби! До самой смертной грани

Любовь продлить сумей.

Люби, люби! Придёт черёд рыданий

По умершей по ней.

Люби светло, люби, себя сжигая.

Неси свои огни.

Твоей душе откроется другая.

Она тебе сродни.

 

Вопреки появляющимся иногда мнениям-сомнениям в пользе новых переводов когда-то переведенных стихотворений, выскажу мнение противоположное: новые переводы нужны, особенно по прошествии долгих временных отрезков, когда неизбежно обновляется язык, и прежние трактовки остаются в своем времени, в котором они могли по-настоящему волновать умы и сердца, а в наши дни они уже воспринимаются принадлежностью прошлого.

В переводе А.В.Флори в полную силу звучит страстный лирический голос поэта-романтика:

Люби, люби! Служи любви единой.

Хранить её умей.

Люби, люби в преддверии годины

Тебе грустить по ней.

…

Люби, люби и делайся честнее.

Ты горя через край

Принёс любви. Давно прощённый ею,

Себя ты не прощай.

Люби, люби, покуда жизнь продлится,

Исполнена тепла.

Люби, люби, пока ещё гробница

Любви не отняла.

Совсем недавно миновал праздник Пасхи, и многие из нас, возможно, не в первый раз задавались подобными вопросами:

Быть может, по делам воздал,

Ты тем, кто сирых попирал?

 

Иль смертью смерть поправ, быть может,

    Ты и воистину воскрес?

Тогда взгляни на нас, о, Боже!

    На храм Господень! Кто в нём днесь,

Верша лукавый произвол,

К рукам прибрал Святой престол!

 

Кто благочестием торгуя,

    Небесным Царствием прельстит,

Твоим глаголом нас бичует,

    Твоим глаголом нас клеймит,

Твоих страстны́х мучений жар

Пьёт, как живительный нектар?

И для многих ответ на них не был умиротворяющим и внушающим надежду:

Как Дух Святой Тебя стыдится,

    Так Ты взывать к Нему стыдись,

Коль Царству Божьему не сбыться,

    И Ты от Бога отрекись!

Сойди с Голгофы, нимб отринь,

Изыди прочь! Исчезни! Сгинь!

Святотатственные, вызванные предельным отчаянием слова – отчаянием, порожденным железобетонным цинизмом, меркантильной расчетливостью и равнодушной жестокостью мира, проявляемой в наши дни, очевидно, не менее, чем во время написания Суинберном этого произведения, которое, избегая открытого дидактизма, остро затрагивает темы, провоцирующие на моральные размышления.

Русский текст перевода в полной мере передает и богатую образность, и трагизм, и эмоциональность подлинника, так что “нельзя не оценить талантливости, как автора, так и переводчика”, как написано в первом комментарии к этому переводу.

Это предпоследнее из стихотворений, вошедших в песенный цикл мелодий композитора Рейнальдо Хана “Серые песни”, объединивший в литературном ключе семь стихотворений Поля Верлена, входящих в разные сборники. Оно представляет собой 2 четверостишия, составленные из чередований александрийских и семисложных стихов, в женских рифмах. Эпиграф Сирано де Бержерака, поэта XVII века, который через образ соловья на ветке рисует аллегорию поэта, осужденного смотреть на воду. Эта аллегория развивается в тексте, Верлен заменяет соловья горлицами и использует образы деревьев и реки, чтобы прийти к образу траура, грусти и гибели надежд, утонувших в непрозрачной и зеркальной атмосфере.

В этой авторецензии я приоткрою “секреты” переводческой кухни, в данном случае конкретно этого перевода. Базовое и главное требование к результату всегда одно: недопущение так называемого “русского переводного”, специфического языка, который время от времени характеризует переводы с иностранных языков, сводя на нет и точность, и эквиритмичность, делая их мнимыми своей искусственностью, которая даже в малых дозах действует как отравляющее вещество.

Сравним построчный перевод стихотворения с поэтическим результатом перевода на русский язык.

Тень деревьев в туманной реке                                Тени деревьев, скрытых туманом речным,

Умирает, как дым,                                                      Тают как дым,

В то время как в воздухе, среди реальных ветвей, В воздухе, заполоняя реальные кроны,

Жалуются горлицы.                                                   Горлиц слёзные стоны.

Как, о путешественник, этот бледный пейзаж        Как же, прохожий, сам в этой бледной картине

Отразит твою собственную бледность,                   Бледен ты ныне,

И как грустно плакали в высокой листве                И как печален в листве отголосок стенаний

Твои утонувшие надежды !                                      Твоих утонувших мечтаний !

Это стихотворение отражений: тени деревьев отражаются в реке, бледность пейзажа отражает бледность путешественника.

В первой строке “туманная река” оригинала в переводе трансформируется в “речной туман”. Самое трудное место перевода – с наибольшей естественностью передать контраст неясного, затуманенного леса и его же реального существования, для чего я сочла необходимым сохранить “реальные кроны”.

Во второй строфе, в качестве компенсации несохраненного взаимного “отражения” бледности пейзажа и прохожего, я ввожу “отголосок стенаний” как вариацию отражений.

Этот круговой плач, продолжающий или перекликающийся с текстом Сирано, говорит о неумолимом притяжении смерти в размышлениях поэта и путешественника.

В представленном сонете объектом неисчерпаемо убийственной сатиры Белли предстает на этот раз Банк Романа – бывший папский государственный банк, который всем бы хорош, но изъян найден и выставлен на обозрение: тамошние служащие, как мы узнаем, не владели итальянским языком, т.к. основателем банка явилась компания французских акционеров. Таким образом название банка – “народный” – оказалось в парадоксальном противоречии с образом его функционирования, о чем мы узнаем из темпераментного монолога очередного персонажа, созданного поэтической фантазией Д.Д.Белли и переданного по-русски переводчиком Александром Косиченко  – переданного, надо сказать, весьма стройно и внятно. Попутно читатель узнает немало интересных вещей, связанных и с топографией итальянской столицы, и с разновидностями итальянских монет.

 

Эта очередная объемная часть Овидиева труда, представленная нашему вниманию, как нельзя более насыщена батальными сценами, изобилующими детальными подробностями происходящих умерщвлений, которые описаны столь зримо, что невозможно ощущать себя посетителем музея, а как будто свидетелем того, как на твоих глазах “раздвигаются швы черепные”.

Понимаешь, как можно не абстрактно, а вовлеченно “любить Гомера, Феокрита”, да и чтение Адама Смита в современных реалиях может обернуться неожиданным “открытием” заново того, “как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет”. Но я отвлеклась от Овидия, а ведь это именно он в переводе Вланеса натолкнул меня на эти мысли.

Тема трансформации у Овидия выходит за рамки физической метаморфозы – цивилизации также проходят через трансформации.

Это стихотворение, Эрика Кестнера, немецкого писателя, поэта, сценариста и кабаретиста, датированное 1928 годом, является образцом сатирической поэзии на злободневные темы, сделавшее Кестнера популярным. Оно насквозь пронизано иронией, заключенной уже в названии. Речь идёт не о конкретном человеке, но обо всём человечестве. Человек добр, но “Einschränkungshalber spricht man zwar von Kriegen” (Правда, есть уточнение: войны):

Одна лишь незадача, правда: войны.
Последняя вот только что была...
Но обошлись с калеками достойно?
А вдовам даже пенсия пошла!

Человек добр, без сомнения, но “Der schlechte Kerl kommt hoch – der Gute fällt” (Плохой парень поднимается на вершину, а хороший падает):

Мораль в законе тяготенья учит:
плохому – вверх, а добрый – мордой в пол.

Он, конечно же,  добр, но “Denn wenn´s ihm besser ginge, wär er böse.” (Если сделать ему лучше, это испортит его) – поэтому человеку всегда должно быть плохо, вот так-то!:

Добр человек. И потому в нужде.
Живи он лучше, был бы зол и гадок.
Молите: «Власть, держи нас всех в узде!»
Так хочет бог. Велик его порядок.

Добр человек. Ему по морде дайте!
Устройте так, чтоб не видал добра!

В переводе Дмитрия Тульчинского сатирические постулаты Кестнера переданы абсолютно убедительно.

Подготовила Ирина Бараль