Теофиль Готье. Поэма женщины (Паросский мрамор).

 Тому, кто грезил ей любовно -

Всё сокровенное открыв,

Она доверила стиховно

Телесной прелести порыв.

Сперва она инфантой пышной

Вступила гордо свысока,

И течью бархатно-неслышной

Шлейф плыл за ней издалека;

И блеск кровавого подбоя,

Венчающий её проход,

Был темой флейты и гобоя

Хвалебных италийских од.

Затем художественно чисто

Над тяжким бархатом взошла

И в светлом облаке батиста

Свой гордый контур обвела.

Сорочка с плеч скользнула книзу,

На бёдрах в складки собралась;

У ножек белых по капризу

Голубкой белой улеглась.

Оживший мрамор Клеомена

На апеллесовый сюжет;

Венера Анадиомена -

В прибрежной пене силуэт.

По коже атласной прохлады

Не влага каплями текла -

Большие радужные грады 

Венецианского стекла.

О! Восхитительные тезы

В её священной наготе...

О, позы! - строфами поэзы,

Могучим гимном красоте!

Так лобызают волны сонно

Песок под трепетной луной -

Так благодать её бездонна

В изгибах плавных над волной...

Но утомленной от античных

Венеро-фидиевых поз,

Красы нагой и строф пластичных

Иной ей мил апофеоз.

То на кашмир султаншей гибкой

Она в серале возлегла,

И уст коралловых улыбкой

Вгоняет в трепет зеркала;

А то грузинкой в тюркской позе -

На пышных бёдрах, как в седле -

Она в мечтательном серьозе

Враскачку тянет наргиле;

То сочной энгрской одалиской

С роскошной тыльною дугой -

Наперекор морали склизкой,

Ущербной скромности нагой...

Назад, ленивицы в сералях!...

Стой, время!... Вот её портрет -

Излом лучей в алмазных гранях,

Любви божественный секрет!

Грудь воздымается стесненно,

К спине склоняется глава...

В объятьях грёзы упоенно

В подушки пала чуть жива;

В глазницах глобусы закрылись

По серебро - крылами век,

И очи зримо устремились

В безбрежье материнских нег;

Туман британской плащаницей

Её красоты скрыл во мгле;

И от блаженства мёртвой птицей

Экстаз прибил её к земле.

Что ж - ей букетов поминальных

Фиалки пармские милей,

Где всякий жемчуг слёз прощальных

Искрится россыпью по ней,

Где по ночам в гробнице снежной

У ложа мягкого, как пух,

Её поэт, молитвой нежной

О двух коленях, грезит вслух.

LE POÈME DE LA FEMME

Un jour, au doux rêveur qui l’aime,
En train de montrer ses trésors,
Elle voulut lire un poème,
Le poème de son beau corps.

D’abord, superbe et triomphante,
Elle vint en grand apparat,
Traînant avec des airs d’infante
Un flot de velours nacarat:

Telle qu’au rebord de sa loge
Elle brille aux Italiens,
Écoutant passer son éloge
Dans les chants des musiciens.

Ensuite, en sa verve d’artiste,
Laissant tomber l’épais velours,
Dans un nuage de batiste
Elle ébaucha ses fiers contours.

Glissant de l’épaule à la hanche,
La chemise aux plis nonchalants,
Comme une tourterelle blanche
Vint s’abattre sur ses pieds blancs.

Pour Apelle ou pour Cléomène,
Elle semblait, marbre de chair,
En Vénus Anadyomène
Poser nue au bord de la mer.

De grosses perles de Venise
Roulaient au lieu de gouttes d’eau,
Grains laiteux qu’un rayon irise,
Sur le frais satin de sa peau.

Oh! quelles ravissantes choses,
Dans sa divine nudité,
Avec les strophes de ses poses,
Chantait cet hymne de beauté!

Comme les flots baisant le sable
Sous la lune aux tremblants rayons,
Sa grâce était intarissable
En molles ondulations.

Mais bientôt, lasse d’art antique,
De Phidias et de Vénus,
Dans une autre stance plastique
Elle groupe ses charmes nus:

Sur un tapis de Cachemire,
C’est la sultane du sérail,
Riant au miroir qui l’admire
Avec un rire de corail;

La Géorgienne indolente,
Avec son souple narghilé,
Étalant sa hanche opulente,
Un pied sous l’autre replié,

Et, comme l’odalisque d’Ingres,
De ses reins cambrant les rondeurs,
En dépit des vertus malingres,
En dépit des maigres pudeurs!

Paresseuse odalisque, arrière!
Voici le tableau dans son jour,
Le diamant dans sa lumière;
Voici la beauté dans l’amour!

Sa tête penche et se renverse
Haletante, dressant les seins,
Aux bras du rêve qui la berce,
Elle tombe sur ses coussins;

Ses paupières battent des ailes
Sur leurs globes d’argent bruni,
Et l’on voit monter ses prunelles
Dans la nacre de l’infini.

D’un linceul de point d’Angleterre
Que l’on recouvre sa beauté:
L’extase l’a prise à la terre;
Elle est morte de volupté!

Que les violettes de Parme,
Au lieu des tristes fleurs des morts
Où chaque perle est une larme,
Pleurent en bouquets sur son corps!

Et que mollement on la pose
Sur son lit, tombeau blanc et doux,
Où le poète, à la nuit close,
Ira prier à deux genoux!