Стихи Иосифа Бродского – не самое простое чтение даже для искушенного читателя. Существует масса литературоведческих исследований творчества поэта, аналитических статей, касающихся самых разных его стихотворений. Источник не иссякнет.

      Попробуем прочесть одно из библейских стихотворений Бродского, которое лично у меня каждый раз, когда я к нему возвращаюсь, вызывает мурашки по коже и ком в горле. Отчего так происходит, что за сила слова, или, может быть, Слова, сокрыта в этом не слишком, на первый взгляд, замысловатом, обусловленном небольшим библейским сюжетом стихотворении.

                    Сретение
                                Анне Ахматовой

Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: Он — Твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:

«В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

16 февраля 1972 [Бродский, 1992]

Стихов на библейские темы у Бродского не так много. Это – «Исаак и Авраам», на ветхозаветный сюжет, это – Рождественский цикл, начиная с совершенно гениального «Рождественского романса», написанного поэтом в 21 год, и далее стихи, которые писались к празднику Рождества из года в год с небольшим перерывом, заканчивая «Бегством в Египет» в 1995 году, незадолго до смерти поэта. И это – «Сретение». В июне 1972  года он покинет Родину, а в феврале пишет стихотворение. Он доверяется библейскому сюжету, описывая обряд посвящения младенца Иисуса – Богу на сороковой день после Рождества. И практически цитирует Новый завет (Лк.2:29-32), передавая слова Старца Симеона Богоприимца, которому было пророчество от Ангела, что он не умрет, пока не увидит Спасителя, - обозначив таким образом важную для Христианства веху – Сретение – встречу человечества с Богом, событие, которое по сути знаменует наступление эры Христианства и Нового Завета.

В  срединных строфах стихотворения Симеон, провидя будущее Божьего Сына, пророчествует уже сам, опять же согласно Евангелию (Лк.2 34-35), и его слова здесь, в сердце стихотворения, отделяют первую, сюжетную часть стихотворения, от второй, которая, отойдя от цитирования, вся целиком посвящена уходу Старца.

      Мы рассмотрели, о чем написано это стихотворение, теперь давайте попробуем разобраться, как оно написано, - какими средствами автор достигает воздействия на читателя, побуждая его остановиться среди житейской суеты и заглянуть в Вечность?

Стихи написаны четырехстопным амфибрахием со смежной рифмовкой. Размер достаточно редкий в творчестве Бродского, который выбирал для своей интеллектуальной философской поэзии не отвлекающий от смысла пятистопный ямб, в более поздний период предпочитая для той же цели дольник. Трехсложным размером написано и близкое по времени написания к «Сретению» – стихотворение «24 декабря 1971 года»:

«В Рождество все немного волхвы.

В продовольственных слякоть и давка…» [Бродский, 1990].

А в декабре  1972 года, уже покинув родину, поэт отражает дольником свое изменившееся мироощущение:

«Сердце скачет, как белка, в хворосте ребер.

И горло поет о возрасте.

Это — уже старение.

Старение! Здравствуй, мое старение!

Крови медленное струение…» [там же].

Стихотворение так и названо: «1972 год», ставший для Бродского, по-видимому, во многом переломным.

       «Сретение» стихи хотя и выделяющиеся в поэтике Бродского, в первую очередь тем, что они подчинены Евангельскому сюжету, который, в свою очередь обуславливает соответствующую лексику, церковную, устаревшую и возвышенную: ведать, поведано, свершилось, реченное, рамены, человеки, одежды, чело, твердь, дотоле... В стихотворении нет и характерного для поэта стилистического смешения возвышенной лексики с разговорной, заниженной. Тем не менее, поэтический голос его вполне узнаваем. Здесь это излюбленные автором анжамбеманы и инверсии, последних, впрочем, не слишком много, но при этом довольно значимых; не брезгует Бродский и повторами.

Давайте посмотрим, как это работает:

Буквально с первой строки мы встречаемся с переносом очень значимого в этих стихах слова – «Дитя», и в следующей строке – слова «люди». Оба эти слова выделены междустрочной паузой с одной стороны и повтором. Повтор здесь выглядит некоторой даже небрежностью поэта: «находились» - «находившихся», и может быть оправдан, наверное, только именно этой целью – выделить два семантически значимых для стихотворения слова, обозначающих основную идею стихотворения – встречу Сына Божьего и человечества. В следующей строфе мы видим аналогичный анжамбеман, выделяющий и сближающий таким образом Мать и Дитя, что поддерживается тут же явленным образом, или даже, точнее сказать, Образом. Потому что фраза «три человека вокруг Младенца стояли, как зыбкая рама» изображает некое подобие иконы, еле видимой «в сумраке храма». Но далее образ разворачивается, словно складень, и храм представляется лесом, который, «сумев распластаться», укрывает нашу троицу и «от взоров людей и от взоров небес», все это, несомненно, чтобы выделить, высветлить то, что открывается нам в центре воображаемой иконы. Не укрыт от взора Неба Младенец, «случайный» луч падает Ему на темя (инверсия в этой части предложения: «на темя случайным лучом

свет падал Младенцу», передвигающая значимое слово в конец предложения, также высветляет его для читателя). Далее в стихотворении этот луч образует сияние вокруг головы, подразумевая Нимб вокруг Спасителя на нашей  «иконе», - источник Истинного Света, всепроникающей Божественной благодати.

Далее идет очень поэтичное переложение Евангельских строк, и здесь выделяется перенос между строфами, который создает довольно значимую паузу: «И старец промолвил: «Сегодня…». В сочетании с вышеупомянутой «смертной тьмой», это необыкновенно ярко подчеркивает: пророчество свершается – здесь и сейчас. Не случаен и анжамбеман в следующей строфе, пауза, разрывающая к тому же явно неслучайно инверсированное словосочетание: «света // источник», что обозначает и выделяет сквозной образ стихотворения: Сына Господня, как Светильника. Далее следует еще один поэтичный образ, отделяющий явленное пророчество от провидения Старца: эхо слов кружит под сводами храма подобно птице, что вероятно символизирует здесь Святого Духа, снизошедшего на Симеона и дарующего Старцу Дар пророчества, в котором Святой Симеон вещает об ожидающей Сына Божия искупительной жертве и победе Его над смертью…

      Все дальнейшее, скрупулезностью  и виртуозностью описания наводит на мысль, что для поэта именно оно было более значимым в плане размышления на тему, занимающую его на протяжении всего творчества, тему смерти и поиска какого-то прозрения для себя в ней. Вспомним Нобелевскую речь Бродского: «Существуют, как мы знаем,  три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым  пользовались библейские  пророки  -- посредством откровения. Отличие  поэзии от  прочих форм  литературы в том, что она  пользуется сразу всеми  тремя (тяготея преимущественно ко  второму и третьему),  ибо все  три даны  в  языке;  и  порой  с  помощью  одного  слова,  одной рифмы  пишущему стихотворение  удается  оказаться  там,  где  до него  никто не бывал, --  и дальше,  может быть, чем он  сам бы желал» [Бродский, 1997].

Итак, Старец, исполнив предначертанное, уходит. Он идет умирать, и поэт посвящает этому уходу 7 строф из 18 в стихотворении. Что примечательного в этом описании? Опять же с помощью анжамбемана поэт акцентирует внимание читателя, если не сказать зрителя, на обозначенной перспективе «картинки»: «Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле…». Строка после паузы, обозначенной переносом, уточняет «для двух этих женщин», но поздно, «картинка» уже проявилась. Далее несколькими штрихами рисуется характер Старца перед лицом смерти: «он шел молча» «поступь была стариковски тверда». Словно в замедленной съемке, мы видим буквально каждый его шаг, каждое мгновенье его пути, поэт, чтобы создать такой эффект, прорисовывает каждую деталь,: «он шаг придержал свой немного», «И дверь приближалась», «Одежд и чела уж ветер коснулся», - можно прямо-таки увидеть, как они колышутся, услышать приближающийся у выхода «шум жизни за стенами храма». Дальше идут нагнетающие трагическое напряжение повторы: «Он шел умирать», «Он шагнул», ярче и глубже рисуются обстоятельства этого неумолимого движения: «глухонемые владения смерти» - точный и емкий эпитет «глухонемые владения». Кульминацией этого движения: «Он шел по пространству, лишенному тверди, он слышал, что время утратило звук» - тонко и точно обозначившей неуловимый переход Святого в Иное, нездешнее, неведомое. Описание обрывается, мы не знаем, что ждет нас за тем порогом… Но поэт прозревает: там, в этой «черной тьме» теперь, после явления человеку Мессии, как никогда дотоле, душа человеческая не одинока, с ней образ Сына Божьего, дарующий надежду, дарующий Свет, чудесным образом меняющий перспективу: «Светильник светил, и тропа расширялась». И мы видим, вместе с поэтом мы чувствуем и проживаем это откровение, в котором нуждается и которого жаждет каждая человеческая душа.

Так поэт, обратясь к библейскому сюжету, посредством своего Дара от Бога, поэтического мастерства, ищет и находит ответы на волнующие его вопросы о сущности бытия, пути человеческой души.

                                          Список литературы:

1.    Иосиф Бродский. Назидание. СП "СМАРТ", 1990.

2.    Иосиф Бродский. Неизданное в России. "Звезда". 1997. № L С. 3–4

3.    Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.