Э.А. По. Улялюм

Тоска плыла в небе высоком,        
Листья хрустко шуршали и сухо,
Листья грустно шуршали и сухо
В эту ночь в октябре одиноком,
В этот год, что для памяти мука,
Там, где озера мутное око,
В чащах Уэйра туманно и глухо,
Возле топи Обера глубокой,
В дебрях Уэйра, обители духов. .

Здесь как-то дорогой титанов
Среди кипарисов я шел,
С Психеей, душой моей, шел.
Мое сердце кипело, как рана,
Раскаленный плавильный котел,
И огнем извергался котел,
Как потоками серы и лавы
Там, где полюс безлюден и гол,
Извергается кратер кровавый
Там, где лед был извечен и гол.

Говорили о мрачном, высоком,
Но слова шелестели сухие,
Тлела память - обрывки сухие.
Позабыв приближение срока,
Мы забыли октябрь, мы забыли
Ночь ночей, что темна как в могиле,
Мы не вспомнили мутного ока
(Хоть однажды к нему подходили),
Мы не помнили топи глубокой,
В дебри Уэйра дорогу забыли.

Но вдруг, когда ночь понемногу
Старела, на звездных часах -
Предрассветных созвездий часах -
Шло к утру, вдалеке над дорогой
Родился просвет в небесах.
Сквозь него диадемы двурогой
Светился алмазами знак:
Астарта в короне двурогой
Явила сияющий знак.

Я сказал: «Милосердней Дианы,
Вращаясь в эфире скорбей,
Восходя над пространством скорбей,
Она видит - ведь светит в глаза нам -
Мы в слезах до скончания дней.
Сквозь созвездие Льва неустанно
В путь к покою зовет нас - за ней,
В путь к летейским блаженствам - за ней.
И, Льва не боясь, неустанно
Льет нам свет путеводных огней,
Через логово Льва проходя, - но
Там любовь – в этом свете огней».

Психея перстом погрозила:
«Не верю ей – слишком бледны
Те лучи, чрезмерно бледны.
О, скорее! Бежим что есть силы!
Улетим же скорей, мы должны!»,
Но в ужасе никла бескрыло,
Крылья, смертной тоской сведены,
В придорожной пыли волочила,
Перья стали от пыли темны,
Горько, траурно стали темны.

Я сказал: «Эти страхи – пустые.
Поспешим же на трепетный свет!
Окунемся в сверкающий свет!
Там в сиянье пророчества стынет
Красоты и Надежды ответ.
Посмотри! В небе виден просвет!
О, давай ей доверимся ныне!
Не пугайся – ловушки там нет.
Пойдем! Обретем мы твердыню,
Не погибнем – нас выведет свет!
Ибо в небе зияет просвет.

Поцелуем ее успокоив,
Одолел я тоску ее дум,
Отогнал я тоску ее дум.
Вот пришли мы. Но место глухое,
Двери в склеп. И преткнулся мой ум,
И тоской захлебнулся мой ум.
И спросил я: «Сестра! Что такое
На дверях? Цепенеет мой ум...».
Прошептала она: «Улялюм!
В этом склепе твоя Улялюм!».

О, как в пепельном небе высоком,
В сердце листья взметнулись сухие -
И опали все листья сухие...
Вспомнил я – в октябре одиноком,
В эту самую ночь, обессилев,
Был я здесь! Я спускался к могиле!
С ношей страшной спускался к могиле,
Черной ночью – к могиле глубокой…
Что за демоны нас возвратили?
Вспомнил озера мутное око,
Чащи Уэйра – туманны и стылы,
Берег топи Обера глубокой,
Духов Уэйра и дебри лесные.

Мы вздохнули: «Возможно ли это,
Чтобы духи лесов и озер,
Милосердные духи озер,
Путь сюда оградили запретом
Помнить то, что хранит этот дол,
Сокровенно хранит этот дол,
И вызвали призрак планеты,
И из лунных чистилищ взошел
Призрак падшей, греховной планеты -
Или с адской орбиты сошел?


Ulalume
Edgar Allan Poe

The skies they were ashen and sober;
The leaves they were crisped and sere —
The leaves they were withering and sere:
It was night, in the lonesome October
Of my most immemorial year:
It was hard by the dim lake of Auber,
In the misty mid region of Weir —
It was down by the dank tarn of Auber,
In the ghoul-haunted woodland of Weir.

Here once, through an alley Titanic,
Of cypress, I roamed with my Soul —
Of cypress, with Psyche, my Soul.
These were days when my heart was volcanic
As the scoriae rivers that roll —
As the lavas that restlessly roll
Their sulphurous currents down Yaanek
In the ultimate climes of the Pole —
That groan as they roll down Mount Yaanek
In the realms of the Boreal Pole.

Our talk had been serious and sober,
But our thoughts they were palsied and sere —
Our memories were treacherous and sere;
For we knew not the month was October,
And we marked not the night of the year —
(Ah, night of all nights in the year!)
We noted not the dim lake of Auber
(Though once we had journeyed down here) —
Remembered not the dank tarn of Auber,
Nor the ghoul-haunted woodland of Weir.

And now, as the night was senescent
And star-dials pointed to morn —
As the star-dials hinted of morn —
At the end of our path a liquescent
And nebulous lustre was born,
Out of which a miraculous crescent
Arose with a duplicate horn —
Astarte’s bediamonded crescent
Distinct with its duplicate horn.

And I said — “She is warmer than Dian;
She rolls through an ether of sighs —
She revels in a region of sighs.
She has seen that the tears are not dry on
These cheeks, where the worm never dies,
And has come past the stars of the Lion,
To point us the path to the skies —
To the Lethean peace of the skies —
Come up, in despite of the Lion,
To shine on us with her bright eyes —
Come up through the lair of the Lion
With love in her luminous eyes.”

But Psyche, uplifting her finger,
Said: “Sadly this star I mistrust —
Her pallor I strangely mistrust:
Ah, hasten!-ah, let us not linger!
Ah, fly! — let us fly! — for we must.”
In terror she spoke, letting sink her
Wings till they trailed in the dust —
In agony sobbed, letting sink her
Plumes till they trailed in the dust —
Till they sorrowfully trailed in the dust.

I replied: “This is nothing but dreaming:
Let us on by this tremulous light!
Let us bathe in this crystalline light!
Its Sibyllic splendor is beaming
With Hope and in Beauty to-night: —
See!-it flickers up the sky through the night!
Ah, we safely may trust to its gleaming,
And be sure it will lead us aright —
We surely may trust to a gleaming,
That cannot but guide us aright,
Since it flickers up to Heaven through the night.

Thus I pacified Psyche and kissed her,
And tempted her out of her gloom;
And conquered her scruples and gloom;
And we passed to the end of the vista,
But were stopped by the door of a tomb-
By the door of a legended tomb;
And I said-”What is written, sweet sister,
On the door of this legended tomb?“
She replied: ”Ulalume-Ulalume! —
‘T is the vault of thy lost Ulalume!“

Then my heart it grew ashen and sober
As the leaves that were crisped and sere —
As the leaves that were withering and sere;
And I cried: ”It was surely October
On this very night of last year
That I journeyed — I journeyed down here!
That I brought a dread burden down here —
On this night of all nights in the year,
Ah, what demon hath tempted me here?
Well I know, now, this dim lake of Auber —
This misty mid region of Weir —
Well I know, now, this dank tarn of Auber,
This ghoul-haunted woodland of Weir.“

Said we, then-the two, then: ”Ah, can it
Have been that the woodlandish ghouls —
The pitiful, the merciful ghouls —
To bar up our way and to ban it
From the secret that lies in these wolds —
From the thing that lies hidden in these wolds —
Have drawn up the spectre of a planet
From the limbo of lunary souls —
This sinfully scintillant planet
From the Hell of the planetary souls?