Лалла Рук Гл III Обожатели огня (01) (Т.МУР)

 

           *   *   *

 

«И это, - возмутился Фадладдин,-

Поэзия? Монументальность? Вечность?

Фантазии больной непрочный плод!

На фоне гениев литературы –

Не больше, чем златая филигрань

На фоне вечных пирамид Египта!»

Эпиграф этой речи камергер

Заранее, как видно, подготовил,

И, лишь продекламировав его,

Он перешёл к подробному разбору,

Как опытный, безжалостный мясник,

Поэму принародно расчленяя,

Тупым, немилосердным топором

Жестокой и расчётливой цензуры.

«Расхлябанность стиха и лёгкий ритм –

Таков поэмы главный недостаток,

И если сей порок не обуздать,

То вскоре племя бардов наводнится

Бесчисленным количеством певцов,

Талант которых столь же полноводен,

Как тысячи никчемных ручейков,

Наперебой плаксиво верещащих

В предместьях Басры [ 1 ] раннею весной,

Но летним солнцем тотчас иссушенных.

И те, кто в этом стиле преуспел,

Достойны не похвал, а порицанья,

Подобно бранных баловням побед,

Над доблестью ревнителей свободы

В сражениях неправедной войны!

Что ж говорить о нашем горе-барде,

Дерзнувшем вольностью своих стихов

Сравниться с дерзкими сынами песни,

Чей грациозно-экспрессивный стиль

Достоинством питает и небрежность?

Он дротик вольнодумства в нас метнул!

К несчастью своему он промахнулся.

Хотя, - повысил голос камергер, -

Быть бдительными вас я призываю.

Крамолы опьяняющий обман

В душе у вас оставил отпечаток,

Заворожил и лёгкостью прельстил,

Подобно дивам, блещущим бесстыдством,

Пытавшимся принцессу развлекать

Языческой распущенностью танца

И пошлым легкомыслием одежд.

И это, полагаю, лишь пролог

К серьёзной критике фантазий Пери,

И суетных, меж небом и землёй,

Немыслимых скитаний и полётов».

Не в силах охватить был Фадладдин

Фантазией своею приземлённой,

Как грешными руками чудеса

Легко творить была способна Пери;

Как каплю крови, слёзы или вздох

Она вручала Ангелу у двери

В святой Эдем. «Всё – ложь, - воскликнул он,-

И пальцем пригрозив, сказал: «Не верю!

Я думаю, что славный наш певец

Совсем не заслужил того вниманья,

Которое ему уделено.

Судить столь легкомысленные вирши –

Суть время драгоценное терять!

Он столь ничтожен, столь неизлечим,

Что только лишь Баньянская больница, [ 2 ]

Для насекомых, страждущих душой,

Его от легкомыслия избавит».

Принцесса тщетно делала попытки

Безжалостную критику смягчить.

Она красноречиво, но банально

Внушала камергеру, что певцы

Так робки и обидчивы, талант

Нельзя равнять с травой в долине Ганга,

Которая, чтоб благовоньем стать,

Должна растоптанною быть и смятой, [ 3 ]

Поэта же не должно унижать,

Так можно растоптать саму возможность

Для самосовершенствованья, ведь

К нему, как будто, страстно побуждает

Поэта строгий критик Фадладдин?

Стремленье к совершенству бесконечно,

Как высоты познанье и глубин.

Не станет очевидней аксиома,

Чем взгляд того, кто истину внушил!

Быть может, это был счастливый случай

Для Фадладдина прелесть углядеть

В отеческом порыве одобренья,

Иль в том, хотя бы, чтобы проявить

Терпимость в отношении к поэту?

Терпимость, к сожаленью, не была

Достоинством учёного болвана,

Поэзии и Вере жизнь отдав,

Он ничего не понимал в прекрасном,

Возвышенном, но очень преуспел

В преследованьях, травле и гоненьях,

Он презирал язычество во всём,

Без разницы в предмете поклоненья –

Эрато? Терпсихора? Всё - одно.

Поэту ли? Танцору? Нет спасенья!

 

 

Тем временем роскошный караван

Достиг великолепного Лахора,

Где мавзолеи, храмы и дворцы

Бесчисленны и гордо величавы,

Где спорит Смерть со славою Небес.

Лахор привёл принцессу в восхищенье,

Хотя переживаниям земным

Принцесса отдавала предпочтенье,

Охваченная ими целиком.

В Лахор к ней прибыл вестник из Кашмира,

Поведавший торжественно о том,

Что царь Бухарский, прибывший в долину,

Уже готовит дивный Шалимар

К приёму обожаемой невесты.

И сердце девы таяло в груди

От тайного, тревожного смятенья.

Так, радостно вступая в новый мир,

Принцесса с тенью грусти понимала,

Что прошлый мир уходит навсегда,

Что никогда к ней больше не вернутся

Забавы, игры во дворце отца,

Девичья беззаботная свобода,

Но главное, что навсегда уйдёт

То, в чём самой себе нельзя признаться –

Томительная первая любовь

К прекрасному и юному поэту.

О, как ей больно было сознавать,

Насколько это чувство безысходно!

Как тяжко и мучительно любить,

Но всё ж молчать, любви не зная вкуса…

 

Не менее страдал и Ферамор,

Лишённый сладостных минут общенья,

Когда стихи и музыка в ладу

С божественными сценами природы

Рождали близость их младых сердец,

Подогревая в них готовность к страсти,

Которая, как страуса птенец,

Для жизни пробуждалась только взглядом. [ 4 ]

Она была невестою и выход

Был в этой ситуации один –

Невинною оставшись, быть несчастной.

Отныне никогда в её шатёр

Поэт не должен больше быть допущен,

Чтоб попусту себя не искушать,

Бродя в потёмках лабиринта страсти,

И сердце жениху своё отдать

Холодным и истерзанным, но чистым.

А Ферамор забудется, как сон,

Мираж песков безжизненной пустыни,

Сады Ирим – привиделись лишь раз,

ТотчАс же в жарком мареве растаяв…

 

 

Прибытие процессии в Лахор

Народ воспринял, как великий праздник.

Осаживая резвых жеребцов,

Раджи, эмиры и князья степенно,

Как требовал придворный этикет,

Сопровождая паланкин принцессы,

И только своевольный  Кедер-хан

С могучими гвардейцами охраны,

Пылая спесью, рядом гарцевали.

В ответ на проявления восторга,

Принцесса приказала наградить

Всех жителей достойного Лахора.

И сладости, и тысячи монет[ 5 ]

В бурлящую толпу летели градом.

Ремёсел всевозможных мастера,

Воспользовавшись праздничным гуляньем,

Устроили на людных площадях

Дешёвую товаров распродажу.

Так красочно и ярко разлилась

Вокруг домов, дворцов и минаретов

Весёлая горластая толпа,

Что будучи ещё под впечатленьем,

Когда настало время продолжать

Свой долгий путь, идя судьбе навстречу,

Принцессе не хотелось покидать

Такой гостеприимный, чудный город.

Прощаясь с ней, у крепостных ворот

Весь цвет Лахора головы склонил.

Прелестные нарядные детишки

Разбрасывали на её пути

Сияющие золотом тарелки

И серебром блестящие цветы.

 

 

Шли дни, уже давно за горизонтом

Исчез вдали восторженный Лахор.

Принцесса под предлогом нездоровья

В шатре не принимала никого.

Но вскоре и больною притворяться

Ей стало совершенно ни к чему:

Неторная дорога утомляла,

И в отдыха короткие часы

Ей было просто не до развлечений.

К болтанке не привыкший Фадладдин,

В душе предал проклятью Джехангира,

За то, что тот, прокладывая путь,

Не выстроил дорогу до Кашмира. [ 6 ]

А фрейлины, не смевшие роптать,

Всё ж пребывали в мрачном настроеньи,

Лишь веерами взмахивая в такт

Камням, дорожным ямам и ухабам,

А кислыми гримасами они

Выказывали крайнюю усталость,

И кажется готовы были вновь

В ночной тиши послушать Ферамора.

И, как-то раз, вечерний моцион,

Скача верхом принцесса совершала,

И к тихой роще лёгкою рысцой

Направила она свою лошадку,

Как вдруг, в густой листве напевный звук

Её остановил. Звучала лютня

С нездешней грустью. Боже! Как знаком

Ей был высокий, звонкий, чистый голос…

 

«Твои слова о счастье мне

Успокоенья не приносят,

Сгораю я в твоём огне

Когда душа блаженства просит.

 

О, молнии прекрасных глаз,

Вы жарче и острее стали,

Мне лучше быть вдали от вас,

Чтоб раны сердца заживали.

 

Тот, кто уверовал в любовь,

Обман познает и страданье,

И не решится больше вновь

Впадать в любви очарованье.

 

Пред кем в пустыне, средь песков,

Мираж оазиса возникнет,

Скорей погибнет, чем брегов,

Прохладой дышащих достигнет…»

 

В душе её слились и грусть и сладость,

Страдающее сердце излечить

Она была не в силах, к сожаленью,

Но то, как пылко юноша влюблён,

Её девичье сердце согревало…

 

Когда же, наконец-то, караван

На длительный привал остановился,

Та местность, где их лагерь был разбит

Была полна таинственных загадок.

Неподалёку, в рощице, росли

Деревья тамаринда и корицы,

И кроны шелковичные видны

Меж веероподобною листвою

Высоких пальм, где гроздьями цвели

Сияя многоцветным опереньем,

Как сказочные, яркие плоды

Бесчисленные гнёзда попугаев.

Шатёр принцессы установлен был

Вблизи пруда, где буйно расцветали,

Как алые костры средь хладных вод

Бутоны лотоса, а в отдаленьи,

Как эхо незапамятных времён,

Забытой и таинственной культуры,

В руинах храм языческий стоял. [ 7 ]

Средь прелестей природы и цветенья

Он с грустью о себе напоминал

На языке печали и забвенья.

Старинный храм, конечно, вызывал

У всех несказанное любопытство,

Но при дворе принцессы не нашлось

Историка, кто мог бы всем поведать,

Когда и кем поставлен этот храм.

Какому божеству здесь поклонялись?

Вопросы эти даже Фадладдин,

Кичившийся учёностью всезнайка,

Конфузливо молчаньем обходил,

Считая храм осколком предрассудков

И темных суеверий этих мест,

Реликвией, оставленной в наследство

Язычеством, что процветало здесь,

Святому просвещённому Исламу.

Одна из фрейлин смела намекнуть:

«Коль скоро всех снедает любопытство,

Так, может быть, опальный Ферамор

Ответит на столь сложные вопросы?»

Но Фадладдин ответил резко: «Нет!»,

Невежество своё предпочитая,

Возможным поучениям юнца.

Принцесса тоже вяло возражала…

Но кем тогда был призван Ферамор?

Мгновенья  ждать себя он не заставил -

Тотчас возник, взглянув на Лалу Рук

Печальными несчастными глазами.

И этот взгляд, измученный, больной,

Заслуживал раскаянья принцессы

В жестокости, с которою она

Так долго Ферамора избегала.

 

 

«Сии руины, рассказал поэт,-

Почтенные останки храма гебров,

Народа обожателей огня,

Бежавших от захватчиков-арабов,

Свободу предпочтя и свой алтарь

В чужих краях - неволе и забвенью

Своей религии в краю родном.

Свирепые злодеи растоптали

Огонь полей горящих под Баку,

Но гебры тотчас пламя возрождали

В других местах. И так пришли в Кашмир.

В священную цветущую долину,

Она им стала родиной второй.

Однако, беспощадный меч арабов

И здесь настиг и уничтожил их. [ 8 ]

Когда я вижу царственные храмы

Упрямых обожателей огня,

Я чувствую любовь и состраданье

К изгнанникам и ненависть к тому,

Кто лезвием меча в другую веру

Пытался гордых гебров обратить.

 

 

Впервые Ферамор презренной прозой

Свои решился взгляды изложить,

И речь его в защиту иноверцев

Повергла Фадладдина в страшный гнев.

Он в ужасе застыл, ушам не веря.

Любовь к язычникам! Каков наглец!?

Как правоверных мусульман посмел он

Свирепыми злодеями назвать?

А Ферамор от дерзости хмелея,

Пока почти безмолвный Фадладдин

Способен был лишь с яростным пыхтеньем

В поэта взглядом молнии метать,

Признался чуть смутившейся принцессе,

Что драму из истории борьбы

Отважных гебров за свою свободу,

Свободу верить и свободу жить,

Он тотчас с удовольствием исполнит,

Принцессе стоит только захотеть.

Она была не в силах отказаться

И взгляда оторвать от этих глаз,

Сверкавших, как в эфесе Соломона

Пылающий волшебный талисман.

Она ему кивнула благосклонно,

И Фадладдин не смел уж возражать,

И с ненавистью к каждой новой строчке,

Он вынужден был всё же укротить

Свой гонор, спесь и дух противоречья.

А песнь об обожателях огня

Уже, на волю вырвавшись, звучала.

 

 

 

[ 1 ] - Говорят, что реки Басры пересчитали и их количество составило сто двадцать тысяч потоков. (Ибн Хакал) (Т.М.)

 

[ 2 ] - …это вызвало желание посетить больницу Баньяна, поскольку я часто слышал о внимании, которое оказывали там ко всем видам животных, которые были больны, или хромы,  или слабы, от старости или в результате несчастного случая. По прибытию туда, я увидел много лошадей, коров, и волов, в одном помещении; в другом - собак, овец, коз, и обезьян, с чистой соломой, на которой они отдыхали. Выше по лестнице были расположены хранилища для многих видов семян, и плоские, широкие блюда для воды, для пользования птицами и насекомыми. Говорят, что все животные знают Баньян, и  что даже самые робкие приближаются к больнице без страха, и поэтому, больные птицы прилетят скорее туда, чем к другим людям.  ( Путешествия Парсона) (Т.М.)

 

[ 3 ] - Очень ароматная трава с берегов Ганга, которая в некоторых местах покрывает целые акры, и в скошенном состоянии распространяет сильный аромат.(Т.М.)

 

[ 4 ] - Аравийцы полагают, что страусы выводят своих птенцов, не высиживая яйца, а только глядя на них. (Т.М.)

 

[ 5 ] - Разменные монеты, отштампованные с изображением цветка. Они все еще используются в Индии, для акций милосердия и раздачи милостыни. (Т.М.)

 

[ 6 ] - Прекрасная дорога, построенная императором Джехангиром от Агры до Лахора, с деревьями, посаженными на каждой стороне. Эта дорога - 250 лиг в длине. Вдоль неё установлены «небольшие пирамиды или башенки, - говорит Берниер - через каждые пол- лиги, и частые колодцы, для утоления жажды и поливки деревьев.» (Т.М.)

 

[ 7 ] - Большая пагода с водоёмом, в котором растёт множество восхитительных красных лотосов - цветок более крупный, чем белые кувшинки, и является самым прекрасным из тех, которые я видел. (Т.М.)

 

[ 8 ] – В Кашмире были свои собственные принцы за 4000 лет до его завоевания Акбаром в 1585. Акбар имел бы большие проблемы с завоеванием этого Индийского рая, расположенного в окружении гор, но ее монарх, Юзеф-хан, был бесчестно предан своими приближёнными.(Т.М.)

 

Глава третья

Обожатели огня.

 

I. Над тихой заводью Востока , [ 9 ]                                                                                      
Взошла луна. Жемчужным оком
Окинув пальмы островов,
И  выбелив фасад дворцовый,
Посеребрила глянцем снов
Альков эмира изразцовый.
Там днем был слышен зов трубы,
Там звуки приторные зели [ 10 ]

В вечерних сумерках гудели,
Тушуя след Златой Арбы, [ 11 ]
Свой путь стремящей к горизонту,
Неся с собой напевы див
И соловьиные экспромты...
Всё стихло - берег и залив.
И лёгкий бриз, подобно сну,
Ни лист не тронет, ни волну...

 

[ 9 ] - Персидский залив, иногда называемый Оммановым морем, который разделяет берега Персии и Аравии.(Т.И.)

[ 10 ] - Мавританский музыкальный инструмент.(Т.И.)

[ 11 ] – Солнце.(Т.И.)

II. Едва заметный вздох зефира
Не освежит палат эмира,
И «страж ветров» к светилу перст                                                                                  
В надежде тщетной простирает,
Ловя дыхание Небес. [ 12 ]
Тиран спокойно отдыхает,
В то время, как проклятья меч
Уж вынут прочь из душных ножен,
Сатрап быть должен осторожен,
Чтоб голову свою сберечь.
Повергнутое в рабство племя
За свой позор готовит месть.
И место выбрано, и время,
И саблю перерубит плеть!
Ту саблю, с коей на Иран [ 13 ]
Ярмом арабским лёг Коран.

 

[ 12 ] - В Персии, строили башни с целью «поймать ветер» для вентиляции жилищ.(Т.И.)

[ 13 ] - Иран - истинное название Персидской империи. (Т.М.)

III. Но слёзы дев и вдов Ирана
Приятных снов Али-Гассана
Не потревожат. Сладок сон.
Ему неверных чужды муки,
И в час намаза сей дракон,
Омыв горячей кровью руки,
Святое осквернит. Легка
Строка священной партитуры -
И он сочтёт строку из суры
С немилосердного клинка [ 14]
Жила в нём хладная манера -
Он даже букву подмечал,
Когда с искусством изувера
До буквы этой погружал
Булат в сердца своих врагов -
Юдоль языческих богов.

 

[ 14 ] - На лезвиях ятаганов арабы имели обыкновение гравировать стихи из Корана (Рассел). (Т.М.)

( Продолжение следует)

Трояновский Игорь Дмитриевич, поэтический перевод, 2017

Сертификат Поэзия.ру: серия 64 № 130593 от 13.11.2017

2 | 6 | 1013 | 17.04.2024. 02:35:22

Произведение оценили (+): ["Владимир Корман", "Сергей Шестаков"]

Произведение оценили (-): []