Чарльз Кингсли (1819-1875). Андромеда (I)

За морем, далее Крита, южнее Сирийского брега,
В землях обильных живёт эфиопов народ темнокудрых,
Знающих ткацкий станок, иглу и пурпурную краску,
Робких же в сердце своём, олимпийских богов не познавшем:
Туч собирателя Зевса и светлой Афины Паллады,
Дух укрепляющей в битве, наставницы мудрой героев,
Гермеса, славного ковом, и Феба, искусного в пенье.
В страхе небесных светил и вод солёных теченья,
В страхе всего, чему жизнь морская дарует пучина,
Рыб не едя по сей день, не тревожа простор океана
На черногрудых судах, они претерпели на суше
Землетрясенье, пожар и потоп - Посейдоновы кары.
Руша жилища людей и труд быков тихоходных,
Лён и ячмень на полях погубив, землепашца заботу,
Вплоть до лоз виноградных, на холмах высоко растущих,
Воды поднялись, а с ними чудовищный зверь появился,
Видом подобный червям, коих Нил семиустый рождает.
Каждую ночь уплывал зверь в открытое море,
Паки с зарёй возвращаясь, насытить бездонное чрево,
Лучших коров, и детей, и прекраснейших дев пожирал он,
В страхе доколе народ с царём не бежал от прибрежья.
Есть на высокой горе, посреди чудотворной дубравы,
Храм, посвящённый издревле морским божествам беспощадным,
Чтут в нём бессмертную рыбу, живущую в озере тёмном,
Десять ей служат жрецов, питая отборною снедью.
Рыбе взмолился народ, царящей в палатах из кедра,
Тучные бёдра тельцов три дня возжигая усердно.
В день четвёртый жрецы, искушённые в разных гаданьях,
Кинули жребий, дабы преступленье народа изведать.
Жребий метали весь день, и выпал он дому Кефея,
Дому царя - омрачились печалью лица сограждан.
Снова жребий метнули - выпал он Кассиопее,
Царской жене - Аполлон, прозревающий с высей всю землю,
Часто не мог оторвать от неё восхищённого взора,
Дочь её только одна превзошла своей красотою.
Встала от сонма она, величием равная Гере -
Боги встают перед ней, царицей бессмертных и смертных,
Если чертог золотой, устроенный сыном Гефестом,
Свой оставляет она, восходя на вершину Олимпа -
Так с безмятежным челом и чудесно возвышенным станом
Встала она пред людьми и крылатое бросила слово:
"Нет на руках этих крови, и сердце в груди беспорочно,
Помню одну лишь вину за собой, единое слово;
С берега видя, как дочь моя радостно плещется в волнах,
Молвила я безрассудно - увы мне, море всё слышит -
Краше её назвала, возгордившись, самой Атаргатис.
В этом ли грех мой иль нет, но иного греха я не знаю."
Речи скончала царица, чело окутав покровом,
Молча стояла она, и безмолвно внимали ей мужи.
Се возвестили жрецы: "Неразумных простят ли нас боги?
Слова назад не вернуть, и царица морская во гневе,
Гневен и брат её, Солнце, пастырь овец белорунных.
Дочерь ты с нею равняешь? Горе, о, горе несчастной!
Горе тому, кто нечестьем станет богам ненавистен,
Горе тому, кто богов оскорбит ненароком гордыню,
Ибо ему суждено испытать неоскудную ярость.
Кто уподобится богу? Невиданный страх, безобразный
Ужас о тысяче рук, пребывающий вечно во мраке.
Проклята наша земля, проклят народ здесь живущий.
Ныне бери свою дочь, о, злосчастная Кассиопея,
Ныне веди её к нам, как утонет луна на закате;
Свяжем цепями её и несытому зверю добычей
Бросим на дальней скале, разбивающей шумные волны;
Жизнь её примет богиня, и люди заслужат прощенье,
Кровью грехи искупив: покоритесь веленью бессмертных."
Горестно прочь удалились Кефей и Кассиопея,
Горько им было в душе, и сердца трепетали как листья.
Всё же разумный Кефей, как отец и пастырь народа,
Дочери жизнь уступить порешил, дабы лиха избегнуть.
Ночью глубокой, едва утонула луна на закате,
Тронулись в путь между скал, окружённые тьмой непроглядной -
Дела постыдного их да не видит благое светило -
Медленно тронулись в путь на галере жрецы и царица,
Деву в оковах везя, а Кефей в своём пышном чертоге,
Рвущийся крик из груди подавляя, с сухими очами,
Снова на троне воссел как отец и пастырь народа.
Вот на далёкой скале, разбивающей шумные волны,
Деву невинную ставят, лицом обращая к восходу,
Под нависающим круто утёсом на склоне кремнистом
Ставят жрецы Андромеду, богине подобную видом,
Белые руки её возлагают на серые камни,
Крепят безжалостной медью, всемощных богов призывая.
"Внемли, царица морей, эфиопами чтимая рыба,
Чей истребительный гнев неотступно наш край разрушает,
Ты и твой солнечный брат, пастырь овец белорунных,
Землю сжигающий днём, на груди твоей спящий ночами -
Жизнь заберите одну, пощадив неисчётные жизни,
Кровью жертвы бесценной ярость свою утоливши."
Трижды вкруг девы ходили они, а несчастная матерь
Медлила, сердцем крушась, проливая горючие слёзы
Дочери милой на грудь, и безудержно так причитала:
"Дочка, родная! Прости! Не кляни своей бедной убийцы.
Тем ли грешна, что люблю? Матерям ли завидуют боги?
Я ль не любя понесла на супружеском ложе? Уж я ли
И не кормила тебя, не твоею ли тешась красою,
Ручки в купели твои целовала да гладила кудри?
Я ль не взрастила тебя, а взрастивши сама погубила!
Тем ли грешна, что люблю? Поклянись, обещай своей маме
Не проклинать её. Пусть не пошлют мне другого ребёнка
Боги, чтоб снова отнять, пусть умру я бездетной от горя!
Видишь, колена твои, на которых дитя не лелеять,
Я обняла - не кляни в смертный час свою бедную матерь."
Плача, припала она к коленам девичьим, и дева
Молвила тихо: "Проклясть! Никогда! Ниже в миг мой последний."

(Продолжение следует)

Матвей Тарасов, поэтический перевод, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 848 № 64397 от 08.09.2008

0 | 3 | 10086 | 22.11.2024. 03:18:21

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []