
Когда поэт говорит, что во время правки стихотворения у него может уйти что-то, «чего вам не понять», «тонкие вещи, которые чувствовать нужно», «энергетика», «самое важное», «главное, ради чего все писалось», «неуловимый дух», «не выплеснуть бы с водой ребенка», «суть поэзии», «нечто невыразимое» и т. д., и т. п. (этот ряд можно продолжать достаточно долго) – это означает, что я вижу перед собой любителя.
Для начинающего поэта очень важно нащупать свою интонацию, определенный порядок слов, свойственный только его поэтике, мелодический рисунок, который характеризует только его способ построения стиха. На этом этапе можно не то чтобы мириться с вышеупомянутыми формулировками, но, по крайней мере, относиться к ним снисходительно. В педагогике приходится считаться с хрупкостью растущего таланта. Но для поэта вообще, поэта как данность, такой подход недопустим вовсе. Если что-то «важное», «главное», «неуловимое» может исчезнуть из-за того, что ты выправишь инверсию, мысль уложишь в размер или подберешь хорошую рифму, то что ж ты за мастер тогда такой? Я не спрашиваю, что же это за «важное, главное, неуловимое» такое. С энергетикой путь экстрасенсы разбираются. Я – поэт, а не шарлатан. Я хочу подлинного, безупречного и яркого текста. В идеале, я хочу необыкновенных стихов, ибо обыкновенных – пруд пруди. Но при этом мне важно понимать, что предо мной именно стихи. То есть, ритмически строго организованные (не обязательно силлабо-тонически), по возможности четко срифмованные (изредка бывает, возможности нет), классно аллитерированные (если не ставится другой задачи), образные (если это не автологическое письмо) короткие тексты (не в смысле 2-3 четверостиший, а в плане того, что стихи по сравнению с прозой – небольшой, локальный текст). И еще: в них обязательно должен быть смысл. Я как читатель должен понимать, для чего истратил на их чтение время и усилия. Чему обрадовался, из-за чего расстроился, что узнал, над чем задумался, чему смог научиться. Я должен или плакать, или смеяться. Или воспарить, или испугаться. Для этого пишутся стихи.
Если поэт не в силах отказаться от корявой строчки, неблагозвучных стыков слов или насилия над смысловой составляющей, мотивируя свой отказ от редактуры «чем-то, что уйдет из текста», значит, он еще не готов. Это лакмусовая бумажка. Четкий маркер зрелости. Бывает, что зрелость не наступает. Бывает, что аксолотль из личиночной стадии так никогда не превращается во взрослую амблистому. При этом он даже может иметь возможность размножаться.
На таком рубеже остановилось много стихотворцев, подававших невероятные надежды.
Вероятно пик цивилизации человечеством лет 50 назад пройден, и мы постепенно погружаемся во что-то, что можно сравнить со средними веками. И как ни парадоксально, сеть, которая должна была бы помочь людям расти над собой, только способствует их погружению во тьму и невежество.
Кажется, Ахматов когда-то сказал, что невозможно стать поэтом, живя «в лесу», — подразумевая обязательность для становления поэта обратной связи в профессиональной среде. Когда Ахматов говорит, что объективная обратная связь важна для последующей работы поэта над словом, я верю в его искренность. Это не менторство, не напускное — я знаю, что он сам так работает над собственным словом. Знаю не только потому, что пару-тройку раз был соучастником разбора стихов восходящих поэтических звезд на заседаниях ЛитО «Молодой Петербург» (одного из старейших наших ЛитО), руководимого Алексеем Дмитриевичем, но и главным образом потому, что был в качестве слушателя на его творческом вечере в Доме писателя. Вся вторая часть вечера отводилась разбору мэтрами — и отнюдь не комплиментарному — стихов закопёрщика. Допускаю, что начинающий поэт может предположить: если этот человек считает себя вправе давать советы другим (мы говорим о стихах), то, в первую очередь, и сам он не должен относиться к советам других, как к чему-то, находящемуся ниже уровня собственного достоинства. В такой парадигме Ахматов имеет право советовать, ибо сам не пренебрегает советами собратьев по перу, и к его советам — обращаюсь к молодым и начинающим — вам стоит прислушаться.
С чем не могу согласиться. С сентенцией о том, что стихотворение должно быть коротким. Это требование можно было бы пропустить в публикации, оставить его без внимания, не будь оно ключевым: претензии к объему стихотворения, предъявляемые современной петербургской поэтической школой, к коей автор публикации всецело принадлежит, едва ли не превосходят (а зачастую и превосходят) все прочие, набившие оскомину и ставшие оттого банально устаревшими требования к поэзии. Всё, что касается рифм и ритма, инструментовки и звукописи, метафоричности и образности, формы и содержания, перечеркивается наипервейшим требованием: стихотворение должно быть коротким! О том, что короткое стихотворение должно быть афористичным по своей природе — поскольку в объеме двух четверостиший, помимо поэтического афоризма, никакого нарратива не высказать, никакого сюжета не раскрыть — о том ничего ровным счетом не говорится, и требование о краткости превращается в конечную цель. К чему пришла петербургская школа «коротких стихов» — могу сказать обобщенно. Коротких стихотворений, написанных в два-четыре четверостишия, стало так много, и так мало содержится в них действительно ярких афоризмов, что невозможно порой не только отличить одно стихотворение от другого, но и одного от другого поэта отличить невозможно (а речь-то идет о современных классиках петербургской школы, не о маргиналах, коих в поэтическом Питере пруд пруди — об этих не говорим вообще). Отошла на второй план и забыта работа с формой. Опять же, речь не об экспериментальной поэзии, а о классических ее образцах. И не следует полагать, что в ситуации, когда 99 и девять десятых процентов стихотворений пишется в два-четыре четверостишия с перекрестной рифмовкой, появление на этом небосклоне строфического стихотворения большой формы привлечет внимание своей хотя бы оригинальностью, отличием от других. Вовсе нет, я пробовал как-то прочесть в Доме писателей стихотворение длинною в шесть четверостиший, и получил рецензию: «Спасибо. Длинно» (в смысле «спасибо и до свидания!») Пробовал показать и стихотворную новеллу (жанр, по определению подразумевающий раскрытие сюжета в объеме, не меньшем чем в сотню строк). Получил рецензию: «Вам нужно в другой Союз». Положим, куда мне нужно, я сам как-нибудь решу, а к чему движется петербургская поэтическая школа — решать ее прекрасным представителям, и вопрос лишь в самоценности каких-то советов.
Не знаю, какой идиот (тка) сказал (ла), что вам нужно в другой Союз?! У нас есть мастера стихотворных баллад. Неплохо чувствует себя Максим Грановский, Лиля Старикова или такой мастер сюжетных поэм, как Анатолий Белов. Так что наплюйте на этих советчиков. А вот по поводу "коротких стихов", вероятно я не четко выразился. Я имел в виду не количество строф (1-2), а то, что объем стиха заведомо меньше объема прозы. То есть поэзия обладает отличительной особенностью - краткостью. Экономией языковых средств, поскольку удельный вес слова в стихах гораздо больше, чем в прозе. А 2 строфы или 15 - дело автора и художественной необходимости.
Смею предположить, что из хорошего стихотворения невозможно выбросить ни одной строчки. Возьмём "Завещание"Лермонтова или "Балладу о Лёньке Королёве" Окуджавы. Специально называю таких вроде бы разных авторов из разных эпох. Простите, что встреваю в разговор литераторов, к коим не принадлежу. Но читатель я внимательный. Читаешь иной раз, думаешь, когда уже конец.
Правильно смеете!
Алексей, здравствуйте. Не получается представить яркий поэтический текст (стихотворения для детей не в счёт). Текст с афоризмами и прочими "спецэффектами" - скорее, версификация. Вместе с тем некоторые стихи могут восприниматься откровением, сокровищем. И всё это - явление тихое, связанное с индивидуальным читательским восприятием, переживанием.
Ключевое: не получается представить. То есть, Ваше восприятие яркого не под сомнением.
Интересно, что Вы думаете о работе Готфрида Бенна "Проблемы лирики".
Что значит не получается представить? А Мандельштам с Маяковским? А Патернак с Цветаевой? А Заболоцкий с Вознесенским? А Кузнецов не яркий? А Зиновьев, Артис, Лазунин сегодня? Не яркие???
Бывает тихое, а бывает громкое, но если это откровение, то и тихое оно будет ярким!
Что я могу сказать по поводу этой длинной и скучной работы? Он пишет о других временах и иноземных литераторах. Поэзия, как известно, непереводима. Возможно, в его время и в известных ему уголках Европы такие процессы, что он описывает имели место быть. Лень в этом копаться. У нас все несколько по-другому. К тому же у него много допущений, обобщений, и, как правило, ошибочных суждений. Например такой трюизм: "чувство слова — врожденное, ему нельзя научиться".
Так что никак не отношусь. Он пишет не про нас и не про наши проблемы.
"Поэзия, как известно, непереводима."
Кому известно?
Дождь мокрый, на солнце температура высокая, Англия - островное государство, а поэзия непереводима. Есть много прописных истин. Любой переводчик знает, что особенности чужого языка (которых просто нет в своем языке) не позволяют в точности передать аллитерационные, ритмические и многие другие художественные особенности переводимого текста. Я уж про аллюзии, которыми может быть полон иностранный текст теряются в иной среде, где их просто никогда не было, в принципе. Сохранить можно лишь общий смысл, максимально приблизив, симитировав звучание и ритм к источнику. То есть может получиться даже лучше оригинала. Так часто блистала советская школа перевода. Но поэзия в отличии о прозы очень многое теряет (редко приобретая) в чужом языке.
...задержимся на цифре 37... коварен Бог –
вопрос ребром поставив: или-или,
на этом рубеже легли и Байрон и Рембо,
а нынешние как-то проскочили...
Во все времена проскакивали. Данте, Шекспир, Гетте... Про Гомера вообще молчу.
Любимый поэт Высоцкого, если это не для форсу - Бальмонт, и тот до 75 дожил.