( окончание четвёртой главы)
LVIII. В тот тёплый вечер в Шалимаре
Фиеста Роз была в разгаре,
Хозяин праздника, Селим
Веселье, музыку и песни,
Тоской любовною томим,
Мешал с вином, но хоть ты тресни,
Вечерних звёзд приветный свет
Не находил в душе ответ…
LIX. Но их неяркое горенье,
Вдруг, находило отраженье
В глазах под масками, девиц,
Хранивших этот свет волшебный,
Тех восхитительных певиц,
Чьих сладких песен звон целебный
Селим желал скорей испить,
Чтоб муки сердца утолить.
LX. В кружении цветов гарема
Дворец сиял, как сад Эдема,
Славянок златокудрых стать,
И смуглогрудых египтянок,
Здесь можно было отыскать
И утончённых китаянок,
И тех, кому шальной загар
Дарил палящий Кандагар.
LXI. Все так нежны́ и по́лны ласки,
Скрываясь в шёлке полумаски,
И покрывала запахнув,
Лишь влажный, томный взгляд открыли.
Ночною бабочкой вспорхнув,
Ресниц раскрашенные крылья
В сад превращали тронный зал.
Но краше всех… «О, Нурмахал…
LXII. Все звёзды пред тобой в поклоне
Померкли бы на небосклоне.
Лишь отыскав свою звезду,
Что освещает путь в нирвану,
Прочертит лодка борозду
Через пустыню океана.
Здесь нет тебя, и в этом суть –
Мой скорбный безысходен путь…»
LXIII. Так размышлял он в те минуты,
Но в сердце дрогнула, как будто,
Одна заветная струна,
Подвластная лишь милой взгляду.
«О, девы в масках! И она,
Должно быть, тоже где-то рядом?
Был крик во взгляде. Душ родство –
Не прятки. Это колдовство!»
LXIV. От вин и яств столы ломились,
Посудой царскою искрились,
Казвина сладкий виноград,
Златые яблоки Кабула
Собою радовали взгляд,
И солнце, словно окунуло
Свои волшебные лучи
В гирлянды спелой алычи.
LXV. Дыханье тысячи садов
Из дальних стран и городов –
Из Самарканда и Басры́,
Орехи, пряности, папайи,
Плоды Багдада, Бухары,
И мангустины из Малайи,
Вот – персик, абрикос, гранат –
Всё, чем богат восточный сад!
LXVI. Богатство блюд благоухало
В корзинах чистого сандала,
В фарфоре древних кубков, ваз,
Которые в пучине моря
Разыщет ловкий водолаз.
В них эхо радости и горя:
Они – таинственный улов
Из затонувших городов.
LXVII. Вино игристое в кувшинах
Сверкало, словно гор вершины,
То малахитом заблестит,
То желтым янтарём искрится,
Ручьём рубиновым бежит,
И в кубки весело струится.
Глотка Селиму хватит, чтоб
В горящем сердце был потоп.
LXVIII. Сам Купидон – виновник, Гений
Его сердечных наводнений –
В потоке радужном вина.
Крылом любви шальной мальчишка,
Рассыпав страсти семена,
Не даст минуты передышки,
Мечтая только об одном –
Любовным опоить вином.
LXIX. Он – вечный спутник менестреля.
Любовь велит, чтоб песни пели!
Лишь двое – песня и вино
Душою управлять умеют,
И эти двое – заодно,
Перечить и Селим не смеет!
Ну что же, девы? Чей черёд?
Кто первой песню запоёт?
LXX. Переглянулись маски-лица,
И первой вызвалась девица,
Кавказа пламенная дочь,
Чей взгляд, как звёздное сиянье,
Сквозь юга бархатную ночь;
Чьих чар безумное дыханье –
Залог мучительных тревог,
От чар таких – избави Бог!
Приди же, приди, здесь и ночи, и дни
В счастливом блаженстве текут бесконечно.
Как волны друг друга сменяют они,
Но радость любовных утех быстротечна.
Любовь, угасая, рождает любовь,
Горячую, новую песнь поднебесья,
Здесь рай обретает душа вновь и вновь
Приди ко мне, здесь я!
Украдкою дева вздыхает, томясь,
Как амры цветок аромат источает,
И слёзы роняет, над брегом склоняясь,
Которые в жемчуг волна превращает.
Цена её слёз и улыбки – любовь,
Блаженная, сладкая, нежная песня,
В ней рай обретает душа вновь и вновь,
Приди ко мне, здесь я!
Земная краса – сладострастья нектар,
Амуры им стрелы свои пропитали,
Земная любовь коротка, как пожар,
В Эдеме такого вовек не видали.
Земное вино – разогретая кровь,
Земная, прекрасная, звонкая песня,
В ней рай обретает душа вновь и вновь,
Приди ко мне, здесь я!
LXXI. Грузинки лютня замолчала,
Но в тон ей сразу зазвучала
Другая, выдохнув аккорд,
Заставивший забыть Селима
Про свой застольный натюрморт;
Мелодия была сравнима
Лишь с той, с которой Исрафил,
Сияя, в вышине парил.
LXXII. И к небу обратились лица,
Внимая голосу певицы,
Который в сердце проникал,
Сольясь со звонкою струною,
И новым смыслом наполнял
Мелодию. Совсем иною
Гармонией струны и слова.
И зазвучала песня снова.
Неправда, любви угасать не дано,
И если её не разрушить беспечно,
Двоим неразлучно пройти суждено
Сквозь тернии к звёздам дорогою Млечной.
Великое – вечно, как вечна любовь
И славит её моя дивная песня,
В ней рай обретает душа вновь и вновь,
Приди ко мне, здесь я!
LXXIII. Нет, не сокрыть под шёлком маски
Во взгляде - нежности и ласки,
В речах - глубокого ума,
В аккордах – магии таланта,
Любви разверзлись закрома;
Она! Она! Игру брильянта
Селим почувствовал, узнал –
Звезда гарема – Нурмахал!
LXXIV. Его богиня, королева,
Под маскою арабской девы
Ввела на несколько минут
Селима в лоно заблужденья,
Но ухищренья не пройдут!
Восторг, немое восхищенье,
Земной, блаженный, сладкий рай!
И он кивнул ей: «Продолжай…»
Бежим, любимый, выбирай,
Покров шатра любви в пустыне,
Или дворца постылый рай -
Любви там не было в помине;
Песков и скал унылый вид
Средь аравийской ночи длинной,
Двоих в одно соединит
В уединении пустынном.
Как грациозен здесь галоп
На воле, не в вольере сытом,
Сереброногих антилоп,
Пески взрыхляющих копытом!
Бежим со мной. Мою любовь
Прими, как высшую награду,
Тепло души и плоть, и кровь,
Что нам ещё от жизни надо?
Слова любви так хороши,
Блаженны и даны нам свыше!
Молчи, я глас твоей души
Своим влюблённым сердцем слышу.
Глаза и губы отражать
Как в капле могут свет душевный,
И клятв своих не преступать
Нас призывают повседневно.
Твоей любви волшебный свет
Лишь сердца моего коснулся,
И звездный зов иных планет
В просторах вечности проснулся.
Услышь далёкий этот зов,
И истины откроешь дверцу –
Из всех сокровищ лишь любовь
Приносит счастье в наше сердце.
Но если в сердце у тебя
Любовь к другой цветёт нетленно,
Не тронь её, живи любя,
И не губи её изменой.
Тогда прощай, любимый мой,
Любовь и веру сквозь метели
Я пронесу, найдя покой
Под сводом ледяной купели.
LXXV. Был пафос в этой песне звонкой,
Он ненавязчиво и тонко
Селиму в сердце проникал;
И в сердце буря закипала.
Владыка отшвырнул бокал
И немоты – как ни бывало!
Селим в восторге прокричал:
«Звезда моя! О, Нурмахал!
LXXVI. Всё на круги своя! Сначала!
Как долго имя не звучало
Твоё. Но я не смог забыть
Прекрасных глаз твоих сиянье.
Так знай, любить – сиречь простить,
Я повторю, как заклинанье,
Десятки, сотни, тыщи раз:
«Я не покину этих глаз!»
LXXVII. Завеса шёлка с уст любимой
Упала. И в ответ Селиму
На громогласный сей порыв,
Любовно, нежно и игриво,
В его объятиях застыв,
Она шепнула шаловливо:
«Люблю. Твоя навеки. Знай…
Но праздник Роз не забывай!»
(конец четвёртой главы)
ЭПИЛОГ
Тем временем, Великий Камергер,
В молчании суровом яд копивший,
Решил, что звёздный час его настал,
Ведь, более терпеть по доброй воле
Не мог он Фераморовы стихи.
Так, подбочась, осанисто и гордо,
Возвысил глас он, как в последний раз,
Изрёк: «бессмысленно!», «негармонично!»,
«Поэма, словно тот мальдивский барк,
Что в страшном сне привиделся принцессе,
Без паруса, балласта и руля -
Непрочная блестящая скорлупка,
С никчёмным грузом фруктов и цветов.
Красивостей – пустое изобилье,
А смысла не отыщешь днём с огнём!
Красотам парка нужен архитектор,
Виварию – не птичий гвалт, но песнь!
Чем бард блеснул при выборе сюжета?
Язычество! Ну это ли не ляп?
Хвала вину – неверным характерна,
Певец и сам, как расписной фарфор -
Черпает вдохновенье в помутненье, [1]
В себя вливая сладенький ликёр!
Каков портрет – и внутренний, и внешний,
Таков и бард – красив и приодет,
Но пуст и звонок, как китайский чайник,
Водой не полон, мыслью не согрет.
Он может быть флористом, птицеловом…
Он – кто угодно, только не поэт!»
Кашмир от Индии был отделён
Скалистыми, бесплодными горами.
От зноя изнывая, караван
Устало в горы полз. А на привалах
Короткими часами никому
И мысли в голову не приходило
Свой драгоценный отдых посвятить
Поэзии. Поэтому принцесса
Томилась в одиночестве. Лицо
Красавицы, как облаком, укрыла
Печали тень. А фрейлины, смекнув,
Кто стал причиной этой перемены,
Встревожились, поскольку красотой
Своей принцессы больше дорожили,
Чем собственною статью и красой.
«Ах! Что же станется с царём Бухарским,
Когда взамен прекрасной Лаллы Рук
Увидит он безжизненную жертву,
С лицом, увядшим от сердечных мук!?»
Томление души её развеять,
Казалось, мог величественный вид
Кашмирской живописнейшей долины,
В которую спустились, наконец,
Измученные пленники скитаний.
Но ни прохлада скверов и садов,
Ни пагод красота и минаретов,
Ни слёзы чудотворных родников[2]
Священной сей земли, ни водопады,
Летящие с заоблачных хребтов,
Ни город, что над озером возник,
Раскрашенный, как сказочный цветник,
Развеять не могли ни на минуту
Её печальных мыслей. Каждый шаг,
Процессию к Кашмиру приближавший,
Ей в сердце острой болью проникал.
Восторг, объявший жителей Кашмира,
Встречавших долгожданный караван,
Приветственными взмахами хоругвей,
С букетами диковинных цветов -
Честь делали изысканности вкуса
И вежливости юного царя.
Процессия в Кашмир вступала ночью,
Под сенью арок из редчайших роз,
Чей тонкий аромат хранят и ныне
Божественные слёзы Аттар Гюль.
Дороги освещались мягким светом
Причудливых трехцветных фонарей
Из панциря индийской черепахи. [3]
Богатые соцветья фейерверков
Немилосердно рвали свод небес,
Как будто возвещая о рожденьи
В огне и славе идола Войны,
А вслед за ними, словно метеоры
Над айсбергами северных морей,
В высоком небе свечи зажигали
Блуждающие синие огни,
И таяли, едва маршрут наметив,
В прозрачной шали Млечного Пути.
Подобная торжественность приёма
Пришлась придворным дамам по душе,
И вывод дамы сделали логичный,
Что царь Бухарский станет образцом
Заботливого, любящего мужа,
Принцессе с ним, конечно, повезло!
Заботу и радушие царя
Принцесса тоже не могла не видеть,
Но вместе с тем, с прискорбьем понимала,
Как трудно ей, не покривить душой,
Быть искренне и честно благодарной,
А не фальшивой, лживой и бездарной,
Любовью не ответив на любовь.
Торжественное бракосочетанье
Назначили на утро. Шалимар
Украшен был и к свадьбе подготовлен.
Была бессонна ночь, ведь этим утром
Прелестная невеста быть должна
Представлена впервые Алирису,
Наследному владыке Бухары.
Однако, утром фрейлины из свиты,
Невесту провожавшей под венец,
Приятно удивились, обнаружив,
Что вопреки бессоннице, она
Вновь посвежела и похорошела.
Окрасив хною пальчики принцессы,
Они венец царицы Бухары
На голову ей тотчас водрузили,
Укрыв невесту свадебной фатой.
У пристани на озере дворцовом
Уже ждала роскошная ладья
Которая должна была доставить
Нарядную принцессу во дворец.
И Лалла Рук, губами прикоснувшись
К наперснику, дарёному отцом,
Решительно на палубу ступила,
Печаль и грусть оставив за кормой.
И утро было свежим и прекрасным,
Как дева, в чьей судьбе оно взошло,
И озеро белело парусами,
И менестрели пели на брегах,
И полные зеваками беседки
На склонах зеленеющих холмов
Пестрели шалями, знаменами, платками,
Приветствуя принцессу Лаллу Рук.
Но крайне возбуждённая невеста,
Впиваясь взглядом в толпы горожан,
Лелеяла в душе надежду встретить
Влюблённого поэта пылкий взгляд.
Её сердечко сладко трепетало
В тревожном ожидании чудес.
В ладье под тентом, позади принцессы,
Вальяжно развалился Фадладин.
Он бороду поглаживал степенно,
Задумчиво оттачивая спич,
Который перед новым господином
Затеял старый плут произнести.
Про Веру, нравы и литературу,
Про кухню, этикет и политес,
Про строгую и жесткую цензуру
Фривольных и языческих стихов.
Войдя в канал, от озера ведущий
К роскошным залам царского дворца,
Ладья скользила вдоль садов и парков,
Украсивших собою Шалимар,
Дворец дышал цветов благоуханьем.
По берегам канала к небесам
Упруго били дивные фонтаны,
И с солнечной слепящей высоты
Алмазами по водам рассыпались.
Когда же, наконец, ладья застыла
У мраморного, крытого парчой,
И устланного розами причала,
В приёмном зале царского дворца,
Взволнованной, издёрганной принцессе
Едва хватило женских сил подняться
По мраморным ступеням в тронный зал.
Там, в глубине, в сиянии брильянтов
В помпезном блеске золотых пластин
Стояли два величественных трона.
Царь Алирис на троне восседал,
Другой был предназначен для принцессы. [4]
Бухарский царь поднялся ей навстречу,
Взяв за руку и улыбнувшись ей.
Но на царя едва она взглянула,
Вдруг вскрикнула, тотчас лишившись чувств…
Она всё утро чуда ожидала,
И чудо ей послали Небеса -
Из сердца вон ушла былая тяжесть,
Она пришла в себя, бросая взор,
На юного царя. Какая радость!
Пред ней стоял…влюблённый Ферамор!
Весь долгий путь от Дели до Кашмира
Он был при ней и смог завоевать
Под маскою простого менестреля
Её любовь. А в облике царя
Теперь располагал он полным правом
И руку ей, и сердце предложить.
Взглянув на Алириса, Фадладин
Был так напуган и обескуражен,
Что вмиг забыв свой ядовитый спич
И критицизм, и жёсткую цензуру,
Рассыпался безудержной хвалой
Стихам и песням юного монарха.
Он клялся, что доселе никогда
Стихов изящнее и совершенней
Не слыхивал, что Бог тому свидетель,
А каждому, за слово поперёк
Грозил немедленной небесной карой!
Испытанный дворцовый интриган
Спустя неделю был прощён монархом,
И во мгновенье ока был назначен
На должность Камергера при Дворе.
Ну, кто бы мог теперь засомневаться,
Что молодая царская чета,
Часов и лет счастливых не считая,
Жила в согласье до седых волос?
«До самой смерти, - писано в анналах, -
Всем правилам Дворца наперекор
Любимого царица называла
Не Алирис, а только Ферамор».
[1]- "У китайцев прежде было искусство изображать на поверхности
фарфоровых сосудов рыб и других животных, которые становились видны
только тогда, когда сосуд был наполнен какой-либо жидкостью. Они
называли это искусством Киа-цин. Современники пытаются открыть
для себя искусство этой волшебной живописи, но безрезультатно".(Т.М.)
[2]- Жеан-Гуайр упоминает «фонтан в Кашемире под названием
Тирна, что означает змея; вероятно, потому, что раньше там видели
какую-то большую змею». -- "При жизни моего отца я дважды ходил
к этому источнику, который находится примерно в двадцати косах от
города Кашемир. Следы мест отправления культа у святыни можно
видеть бесчисленно среди руин и пещер, которые разбросаны по
её окрестностям». --Тузек Джехангери (Т.М.)
[3]- «Есть двести рабов, у которых нет другой работы, кроме как
охотиться в лесах и болотах на трехцветных черепах для Королевского
Вивария. Из их панцирей также делают фонари». --Путешествия Винсента
Ле Блана (Т.М.)
[4] «По возвращении Магоммеда Шоу в Кулбургу (столицу Деккана)
он устроил большой праздник и взошел на этот трон с большой
пышностью и великолепием, назвав его Фирозе или Церулеан. Я слышал,
что некоторые старые люди видели трон Фирозе в правление султана
Мамуда Бхаменеи, и описали его. Говорят, что он был в длину девять
футов и три в ширину, сделан из черного дерева, покрыт пластинами
из чистого золота и украшен драгоценными камнями огромной ценности.
Каждый принц дома Бхаменеи , который владел этим троном, прибавлял
к нему несколько богатых камней, так что, когда во время правления
султана Мамуда его разобрали на части, чтобы убрать некоторые
драгоценности, чтобы вставить в вазы и кубки, ювелиры оценили его
в один корор ун (почти четыре миллиона фунтов стерлингов). Я также
узнал, что он назывался Фирозе, потому что он был частично покрыт
эмалью небесно-голубого цвета, которая со временем была полностью
скрыта большим количеством драгоценных камней». – Феришта (Т.М.)
( конец книги)
Тема: Re: Лалла Рук Гл IV Звезда гарема (03) (Т. Мур) Трояновский Игорь Дмитриевич
Автор Владимир Корман
Дата: 18-12-2022 | 19:29:41
Игорю Дмитриевичу Трояновскому
0громный беупрачный труд ! ВК