Я смотрела на пергамент рук, лежащих поверх одеяла, на маленькую голову, вернее, просто череп, обтянутый желтоватой кожей с выступающими буграми вен и торчащим кадыком, который по размерам был чуть меньше головы, на трясущиеся синеватые губы и чувствовала, что Петр Криницкий думал именно так. Мне дали перевод в отделении терапии для пациента Питера Криницкого. Но ему не нужен был переводчик. Петр мог говорить свободно на четырех языках - на польском, так как его мама была полячка, на украинском, так как его отец был родом с Черниговщины, где Петя родился и рос до семнадцати лет, на русском, так как по русски в Советском Союзе говорили все, и на английском, так как после освобождения из фашистского концентрационного лагеря англичанами он был вывезен в Великобританию. 
Вернее еще пару недель назад он мог говорить, но теперь он мог издавать только чуть слышный звук, похожий на мычание немого. Петру, или Питеру, как его звали последние шестьдесят три года, с каждым днем становилось все хуже и хуже.

Вокруг кровати стояли несколько человек. Два доктора, медсестра, племянник Петра Михаил Криницкий, приехавший с Украины ухаживать за дядей, и я. Вот для Михаила мне и надо было переводить. Сегодня собрался консилиум, чтобы решить, что делать с Питером.
- Они что же в таком состоянии отправят его домой? Как я буду справляться? Я ведь и скорую не смогу вызвать, если что случиться, по английски-то я совсем не говорю. Мне хоть человека найти надо, кто по русски или украински говорит, чтобы могли мне помочь в случае чего. Спросите их,- Михаил, высокий плотный мужик лет пятидесяти в который раз уже бубнил мне в левое ухо одно и тоже.

Ждали доктора, который занимается восстановительным лечением или трудотерапией. Я с трудом представляла, каким местом это может быть сейчас полезно для Петра. Он просто хотел домой, на свою кровать, чтобы умереть там, а не здесь, безо всякой трудотерапии. Но все должно было соблюдено и сделано по правилам. Наконец, появился трудотерапевт. Им оказалась стройная, с высокой грудью дама, красиво затянутая в форменный голубой халатик, с высокой прической и в очках с толстыми линзами. Два доктора и медсестра поприветствовали ее, представили Михаила и меня, потом все четверо весело и ободряюще заулыбались Питеру. 
- Ну, что Питер, вы хотите домой, не так ли? - хором спросили они старика.
Губы Петра сложились в подобие улыбки и он попытался кивнуть головой,слезящиеся глаза стали еще более влажными.
- Ну как же домой, как я с ним там буду? - Михаил сказал это чуть громче, чем прежде.
Я перевела его вопрс и внимание всех переключилось на Михаила. 
- Вы ухаживали за Питером до того как он поступил к нам, не так ли? - спросила одна из докторов.
- Дак ему ж лучше гораздо было, я приехал сюда, когда ему операцию готовились делать, чтоб помочь после операции. А тут вон как вышло. Он и говорит то уже еле-еле. А я по- английски не понимаю. Вот по польски еще говорю, а по- английски совсем никак. 
- Так вам нужна помощь только с языком, не так ли? Есть ли у вас знакомые, чтобы помочь вам. 
- Чем помочь-то? Я и сам могу, и сготовить, и убраться. Да вот он не ест совсем. Что мне делать, если он не ест? Почему он все время на боль жалуется? Ведь опухоль-то в голове? 

Петр впервые почувствовал себя неважно примерно полгода назад, частые головные боли замучили так, что он впервые за многие годы не съездил к родным на Украину. Оказалось, что у него опухоль на мозге.
- Он приехал к нам первый раз лет двадцать назад, а до этого я его и не видел никогда, только по рассказам отца знал. Он все боялся до этого-то приезжать, боялся, что обратно не пустят, а посадят. Странный он, непривычный для нас. Дак ведь все равно принимали, как гостя дорогого, терпели, угождали, ведь старший брат он моему отцу , - жаловался мне Михаил, пока доктора обсуждали что-то между собой, - Очень тяжелый он человек. А когда не приехал в прошлый год, все расстроились, родной все-таки. 

Одеяло почти плоско лежало на кровати, которая была слишком велика для Петра." Да, а теперь -то он уж точно не тяжелый, как пушинка легкий и делай с ним, что хочешь",- подумала я.
- Он один здесь? Есть кроме вас кто-то? – перевела я вопрос докторши. 

- Дак в том-то и дело, что никого. Вот моя дочка приедет скоро, так тогда никаких проблем. Она английский учила в школе. 
- В общем вы не хотите забирать его домой сегодня, не так ли?
Это вежливые хвостики в английских вопросительных предложениях видимо раздражали Михаила. 
- Конечно не так! - от возмущения его красное полное лицо сделалось еще краснее.- Да меня специально сюда семья отправила, чтобы он не один был, ухаживать за ним. Я ведь даже с работы уволился. У него больше нет родственников. Ни жены никогда не было, ни детей. 
- Вы успокойтесь, - мы здесь специально собрались, в интересах Питера, чтобы все сделать лучше. Сейчас мы должны обсудить, какая вам требуется помощь. 

- Ну, дайте вы мне еще пару дней, я найду человека, кто бы смог переводить мне в случае необходимости. Что же я буду делать с ним , если ему хуже вдруг станет? 

Время у всех было ограничено. Доктора спешили к другим больным, время выписки так или иначе было упущено. Машина, предназначавшаяся для перевозки Петра уехала на ланч. Я тоже посматривала на часы, пусть думают, что я тоже спешу, хотя у меня не было больше переводов на сегодня. Просто душно тут было и пахло лекарствами и мочой, хотелось на улицу. Договорились, что Питера выпишут через два дня, а до этого к нему домой приедет специалист, чтобы установить приспособления в ванной, в спальне и специальную сигнализацию, с помощью которой Петр или Михаил смогут вызвать неотложную помощь в случае необходимости.
Михаил был доволен. Мы попрощались до послезавтра, следующий перевод тоже записали на мое имя. 

Два дня прошло. Михаил стоял в коридоре возле регистратуры, когда я пришла. Вместе с ним стоял низенький коренастый мужичок и они разговаривали по-украински. 
Это был представитель украинской диаспоры, эмигрант в третьем поколении. Михаил нашел его через украинскую церковь и тот пришел помочь Михаилу. "Кто же теперь переводчиком-то будет?"- подумала я. 
- Как Петр? - спросила я Михаила.
- Да не говорят ничего. У него инфекция какая-то, простыл вроде, перевели в другую палату. 

На это раз нас всех пригласили в маленькую комнатку, чтобы решить, что делать. Этот мужичок все время встревал:
- Ну как вы представляете его дома в таком состоянии? Как вы можете человека с температурой выписать домой? - ораторствовал он по английский, размахивая руками.

Михаил не понимал, о чем речь идет. До него дошло когда вопрос был почти решен о переводе Питера в хоспис. Мужичок торжествующе смотрел на Михаила, вот, мол, смотри, как надо договариваться.
- Да какой хоспис? Вы что с ума сошли? Да слышал я про эти самые хосписы. Да меня ж домой не пустят, когда узнают, что родной брат и дядя умер в богадельне. Я для чего был послан-то сюда? Вы что, это у вас тут старики в одиночестве живут и умирают, а у нас это позор, когда родственники есть. Я его забираю, сам буду ухаживать за ним. Я ведь не для этого сюда приехал.

Мужик из диаспоры был ошарашен такой черной неблагодарностью: 
- Да тебя, друг, не поймешь, ты ж просил. чтобы еще его здесь подержали. Пока дочка не приедет. Я так им и сказал. А здесь они не могут его держать с инфекцией, опасно для других пациентов.
- А вы чего не переводили мне, что он там с ними говорил?- накинулся Михаил на меня.
Доктора- англичане с недоумением смотрели на двух пожилых мужчин, говорящих на повышенных тонах на непонятном им языке. 

Теперь я уже пыталась объяснить им, кто что говорит, о беспокойстве Михаила и о культурных различиях.

- Да я его прямо сейчас заберу, давайте мне дядю,- Михаил уже не мог сдержать эмоций.- Да дома и стены лечат. Да вы что, я только скажу слово хоспис своим, они же меня проклинать начнут.

Сошлись на том, что Питера подержат здесь до завтра и выпишут домой. Я посмотрела в свой ежедневник – да, я могла приехать в 11 утра завтра. 

На следующий день утром мне позвонили из агенства и сказали, что перевод отменяется.