Роберт Лоуэлл-22 Стихи об истории

Роберт Лоуэлл   Рембо 2   Знакомая девушка
("Плутовка")
(С английского и французского).

В харчевне был силён фруктовый аромат,
от свежей краски стены пахли лаком,
среди бельгийских блюд манили все подряд.
Я там удобно сел и что-то съел со смаком.
Послушал бой часов. Насвистывал в кулак.
Дверь кухни, вдруг открывшись, простучала.
Служанка вышла, шаль накинув кое-как,
причёсана была небрежно, как попало.
Мизинчик трепетал на щёчке мелко-мелко.
И вся - как персик, озорное обаянье.
И, с детским ротиком, по залу заходила.
Взяла, чтоб не мешала мне, тарелку
и прошептала, как в расчёте на лобзанье:
"Вот посочувствуй, щёчку застудила !"

Robert Lowell   Rimbaud 2   A Knowing Girl
("The Tease" - "La Maline)).

In the cigar-brown dining room perfumed
with a smell of fruitbowls and shellac,
I was wolfing my plate of God knows what
Belgian dish. I sprawled in a huge chair,
I listened to the clock tock while I ate.
Then the kitchen door opened with a bang,
the housemaid came in... who knows why...her blouse
half-open and her hair wickedly set. She passed
her little finger trembling across her cheek,
pink and white peach bloom, and made a grimace
with her childish mouth, and coming near me
tidied my plates to make me free...
then - just like that, to get a kiss of course -
whispered, "Feel this, my cheek has caught a cold".

Роберт Лоуэлл   Рембо 3 Спящий в долине
(С английского и французского).

Лохмотья пены серебрятся как на диво.
Река шумит в своём стремленье на простор.
Ложбина - в пузырях: блестят, как кружки пива
пол ярким светом, что родится выше гор.
Там рекрут молодой - с открытым ртом, без каски.
Его затылок утонул в густой траве;
то тёмный кресс-салат над ним склонился в ласке,
чтоб свет не повредил усталой голове.
А ноги - в ирисах. Он спит, лицо в улыбке,
как бледное дитя, укаченное в зыбке...
Природа ! Будь добра к солдату-бедняку:
не дышат ноздри, не вкушают ароматы.
Замёрз. Одна рука к груди его прижата,
а слева - два больших отверстия в боку.

Robert Lowell   Rimbaud 3   Sleeper in the Valley
("Le dormeur du val").

The river sings and cuts a hole in the meadow,
madly hooking white tatters on the rushes.
Light escalades the strong hills. The small
valley bubbles with sunbeams like a beerglass.
The young conscript bareheaded and open-mouthed,
his neck cooling in blue watercress;
he's sleeping. The grass soothes hi heaviness,
he sunlight is raining in his green bed,
baked away the aches of his body. He smiles,
as a sick child might smile himself asleep.
O Nature, rock him warmly, he is cold.
The fields no longer make his hot eyes weep.
He sleep in the sun, hand on his breast lies open,
at peace. He has two red holes in is left side.

Роберт Лоуэлл   Рембо 4   Злосчастье
(С английского и французского).

Весь день в багрянце под картечным шквалом,
которым как заплёван небосвод.
И Император - в голубом и алом -
смеётся видя гибнущий народ.
Безумие внушает генералам
бросать полки на смерть - за взводом взвод.
Природа ! Видишь ли ? - Убитые навалом.
Твоё священное творение гниёт !
И есть Господь, что спит как бездыханный,
не пробуждаемый всеобщею Осанной
и равнодушный к многоцветью алтарей,
но пробуждается от звона пятаков,
что сыплются из стареньких платков
собравшихся в несчастье матерей.

Robert Lowell   Rimbaud 4 The Evil
("Le Mal").

All day the red spit o grapeshot smear
whistling across the infinite blue sky;
before the Emperor, in blue and scarlet,
the massed battalions flounder into fire.
The criminal folly that conspires and rules us
lays hundred thousand corpses end on end -
O Nature, in your summer, your grass, your joy -
you made them, these poor dead men, in holiness !
There's a God who laughs at damask altarcloths,
the great gold chalice, the fuming frankincence.
He dozes exhausted through our grand hosannah,
and wakes when mothers, brought together in pain,
and weeping underneath their old black hat,
give him the big penny hey tied in heir handkerchief.

Роберт Лоуэлл   Рембо 5 Наполеон после Седана
(Гнев Цезаря)
(С английского и французского).

(Рембо, слуга Отчизны, честь её берёг;
боясь спонтанных и ошибочных оценок,
придерживал поток излишне резких строк;
где можно, убирал язвительный оттенок).
Недавний Цезарь близок стал к параличу.
В плену попал в казарму без привычки.
Он двадцать лет гасил свободу, как свечу.
Лицо - как воск. Понадобились спички.
Свобода выжила, а он - как воз на склизе.
Как знать, о чём он мыслит ! - Например,
не выплыл ли из тьмы очкастый Робеспьер ?
Не скачки ль вспомнил и о главном призе ?
Не встречи ли в Сен-Клу с их духом боевым ?...
Зажёг сигару - испускает синий дым.
 
Robert Lowell   Rimbaud 5 Napoleon after Sedan
("Angry Caesar" - "Rages de Caesar")

(Rimbaud, the servant of the France he saved,
feared the predestined flow of his aesthetic
energies was to use to wrong direction;
he was looking for writing he needn't hate -)
Napoleon is waxy, and walks the barrack's unflowering
garden, a ,lack cigar between his teeth....
a hand once able to stub out liberty.
His twenty year orgy has made him drunk.
Liberty jogs on, the great man stands,
he's captured. O what name is quaking on
his lip ? What plebiscites ? What Robespierre ?
His shark's eye on the horses, the Grand Prix,
accueils at Saint Cloud, their manly vapor...
watching his cigar blue out in smoke.

Роберт Лоуэлл    Свеча, сияние, свет
(С английского).

Хоть оптика мутна, но вас я вижу зорко:
в вас электричество, задорна ваша речь.
Вы - украшение любой из ярких встреч
под грустным солнцем старого Нью-Йорка.
Его слепящий свет способен остеречь.
Порой на окнах ледяная корка.
Немало грустного таит любая шторка:
тому - лечь в землю, а другому скоро в печь.
Что можно углядеть, кромсая артишоки ?
Вот вижу в Лондон убежавших королей.
Меж них племянник самого Нарполеона !
Сигару курит и становится всё злей -
и тат в зеркале, в дыму, его персона.
Смеётся Диккенс, англичане - в шоке...

Robert Lowell   The Light

In the blur of my glasses, you cannot fade -
your ruffle, electricity and your sure tongue...
richer now and much more radical.
The sun lights your windows it will never crash,
this blind snow, this blind light everywhere,
the sad, metallic sunlight of New York
throwing light on something about to die.
This light was familiar in the older cities;
it goes, disclosing less than leaves of artichokes -
a light that blinded kings who fled to London,
where Dickens might have played Napoleon's Nephew
cloaked in cigar smoke and the moans of girls,
a smell of chestnuts like a humidor...
watching exile chew his face from the mirror.