Анатоль Гречаников. Август сорок пятого года

перевод с белорусского




Анатоль Гречаников. Август сорок пятого года


Сквозь пепелище,
По колкому ржищу,
И к нам в деревню зашёл для дела,
Как на зажинки,
Август несмелый.

Споткнулся, ослабший, казался
Слепым.
Листы-похоронки нёс,
Нёс и снопы.

– Это тебе, тётка Гражина,
За сына…

– Это тебе, дядька Тадей,
За двоих детей…

– Это тебе, дед Раиль,
За троих…

– А тебе, Адарка,
Я ли виноват,
Принёс тебе, Адарка,
Чёрный листопад.
Будет пожнями шаркать
Война, война…
И осталась Адарка,
Ты, как палец, одна.

Засияла победа,
Заколосилась –
А деревня стонала
И голосила.

Бегали дети.
И, что дивное диво,
Зёрна в пригоршнях
Держали –
Счастливые.

источник




Барбара Полонская, поэтический перевод, 2015

Сертификат Поэзия.ру: серия 1372 № 111532 от 05.05.2015

0 | 2 | 1874 | 29.03.2024. 14:31:42

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []


Барбара,
стихотворение, выбранное Вами для перевода и переведённое, -
можно было бы назвать "Цена победы"
Я когда-то читала, что в Белоруссии выжил только каждый четвёртый (погибло более 2-х миллионов), что разорены и сожжены (многие - вместе с жителями) тысячи сёл и хуторов.
Так мстили каратели за мощное партизанское движение, разгоревшееся в Белоруссии.
О Хатыни и её 149 хуторянах помнят все.
Поэтому образы стихотворения мне понятны и душевно близки.
Да не повторится!
А.М.

Вспомнилось...

А потом,
осушив гранёный стакан розового свекольного первака,
в хате, в которую набилось штук шестьдесят Явтушенок,
бабка Ганна вспомнила деда:
«Кали возвернулся з гражданки Ярмола,
то усе образы спалил,
тольки один схавать удалося.
Бачишь,
Христос висить -
однюсенький ва усим селе?
У другий раз возвернулся твой дед
у пачатку тридцать семаго
и ходил по хатам,
и просил пробаченья у всих,
у кого спалил образы,
а потым у Маскву зъехал
и згинул...»
И бабка Ганна выпила второй стакан первака
и спросила:
«А ким ты працуешь?» -
«Пишу стихи». -
«А што яно такое?»
Я пояснил: «Ну как песни...» -
а бабка Ганна засмеялась:
«Дык песни пишуть для задавальненья...
Якая же гэто праца!»
А потом бабка Ганна выпила третий стакан первака.
Я спросил: «Не много?» -
«Дык я же з Палесья - я паляшучка!
А тябе повезло, унучек,
што твоя родня - добрыя люди.
Не дай бог мы были б якие-небудь уласовцы
ци спекулянты!»
И бабка Ганна подняла сарафан не стесняясь
и показала на старческих высохших жёлтых грудях
ожоги:
«Гляди, унучек,
гэто ад фашистских зажигалок.
Мяне пытали, дзе партизаны...
Але я не сказала ничого...»
А потом бабка Ганна выпила четвёртый стакан первака
и спросила:
«А ты бывал у других краинах?» -
«Бывал». -
«А сустракал там яще Явтушенок?» -
«Нет, не встречал...
А что, разве есть Евтушенки - эмигранты?»
И бабка Ганна выпила пятый стакан первака.
«Ды я гавару не аб радне по прозвищу -
аб радне по души.
И кали дзе-нибудь -
у Америцы ци у Африцы
ёсць добрыя люди -
мне здаёцца -
яны усе Явтушенки...
И ты не стамляйся
шукать радню по белому свету.
Шукай родню,
и завсёды родню отшукаешь,
як нас отшукал,
и за гэто дякую,
унучек...»