Найдем во мраке номерной значок
Нам нужного из театральных кресел.
Прибавим наш расширенный зрачок
К зрачкам зажатых в этих креслах чресел,

Повернутых все, как один, вперед,
К карману освещенного овала,
Где тенор, чей не угадаешь род,
Рыдает что-то из Леонкавалло.

Сюжет простой. Постельные дела
Бродячих трупп под их тележный скрежет:
Он и она. Но не тому дала.
За что к финалу он ее зарежет.

С интригой чуть сложней. Но и она
По части новизны не стоит трешки.
Все выдумано греками сполна:
Театр в театре, механизм матрешки.

То есть актеры на краю села
Дают трагедь, где фигуранты те же:
Он и она. Но не тому дала.
За что к финалу он ее зарежет.

Но ужас в том, что ножевая грань
Войдет сейчас (как было по либретто)
И в ту изображаемую дрянь
И в дрянь, изображающую это.

При всем при этом следует учесть,
Что тем, кто в креслах, расслабляться рано,
Поскольку тенор тоже может счесть,
Что тоже есть за что пырнуть сопрано.

Возможно даже, дирижер, всердцах
Крылатствующий в оркестровой яме,
Того и ждет – катарсного сырца
В заезженной комедиантской драме.

Теперь – о музыке, поскольку все поют.
Тут, в основном, речитатив-гербарий.
Каков веризм – таков за ним пасьют.
За вычетом двух-трех убойных арий.

Вот в них – пасьют за Вагнером. Почти.
И публика, утопленная в кресла,
Готова честно напустить в очки.
Как будто умирала, но воскресла.