Роман с МИДом

 Первым советским наркомом иностранных дел стал Лев Давидович Бронштейн. Псевдоним Троцкий у него появился совершенно случайно. Еще в 1902 году он позаимствовал фамилию у надзирателя одесской тюрьмы Троцкого при побеге из ссылки, вписав её в свой фальшивый паспорт. Троцкий бредил мировой революцией и полагал, что очень скоро Народный комиссариат иностранных дел станет никому не нужным. Известны его слова: «Дело мое маленькое - опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку...»
В конце 1917 года Троцкий на переговорах в Брест-Литовске выдвинет лозунг: "Войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем". А в марте 1918 года он переквалифицируется в военные комиссары.
Анекдот:
«Троцкий обижался на Ленина за то, что вождь называл его политической проституткой, а подарки к 8 марта почему-то не дарил…».
***
1 января 1961 года был деноминирован советский рубль. Десять старых рублей теперь соответствовали одному новому. «Медяки» достоинством одна, две и три копейки продолжали хождение без изменения стоимости. Кто-то на этом неплохо заработал. В том же году КПСС провозгласила начало "эпохи развернутого строительства коммунизма". Тело Сталина по решению XXII съезда КПСС тайно убрали из Мавзолея и захоронили у Кремлёвской стены. Гагарин слетал в космос. В стране был выпущен первый бытовой стереофонический магнитофон «Яуза-10». На антарктической станции врач-хирург Рогозов, проявив героические черты русского характера, выполнил сам себе операцию по поводу острого аппендицита. Владимир Высоцкий откликнулся на этот удивительный поступок песенкой: «Пока вы здесь в ванночке с кафелем/ Моетесь, нежитесь, греетесь,/
В холоде сам себе скальпелем/ Он вырезает аппендикс…./ Вы водочку здесь буздыряете/ Большими-большими глотками,/ А он себя шьёт — понимаете?/
Большими-большими стежками…»
А в США новым президентом стал Джон Кеннеди. Через несколько дней после выписки из психиатрической клиники из любимого ружья застрелился Хемингуэй. В самом центре Европы в рекордно короткие сроки была возведена «берлинская» стена. Её протяженность составляла сто пятьдесят километров. Логику восточногерманских властей можно было понять: только за 1961 год из Восточной Германии через Западный Берлин сбежало более 200 тысяч граждан ГДР.
Для моих родителей, думаю, все эти события имели вторичный характер. Ведь 29 января в одном из московских роддомов у них появился я, совершив свой первый, и, надеюсь, единственный в жизни подвиг. Родился я семимесячным. С тех пор всё время куда-то спешу, понимая, что мой ритм жизни катастрофически не совпадает с общепринятым. Моё время летит быстрее, а взрослею я медленнее. Это мой парадокс. Моя тайна. Возможно, я был бы относительно интересен Эйнштейну. Или Эйзенштейну.
На моё позднее взросление повлияли стерильные условия, созданные родителями для меня (и моего старшего брата Андрея) в беззаботном детстве. Впрочем, это не главное. Ведь Андрей совсем другой. Дело только во мне самом, а не в обстоятельствах. Это моя гипотеза, самобичевание с самооправданием.
С родителями нам повезло. Для мамы мы до сих пор – главный смысл её жизни. В нашем детстве она, как фокусник, поддерживала в нас иллюзию того, что большинства проблем в жизни (по крайней мере, в бытовом её проявлении) не существует. Сама того не желая, она растила барчуков, за которых всё делают другие. Вытирают попы. Соскребают с унитаза ёршиком прилипшее дерьмо. Стирают, подметают в доме, моют посуду. Прибивают гвозди, наконец. Впрочем, наш папа также до сих пор освобождён от многих бытовых забот. В моём случае это способствовало тому, что мой сказочный детский мир долго не рассыпался. А то, что он наполнен не только добрыми персонажами, мне никто не рассказывал.
Всё это могло кончиться не самым лучшим образом. К счастью, иллюзии не превратились в галлюцинации. Мамина забота в основном была направлена на устройство быта. Серьёзного промывания мозгов ни она, ни папа никогда нам не устраивали. Хотя и принадлежали к тому поколению, для которого «идеологические клизмы» были естественным и весьма распространенным способом развлечения. Впрочем, на них повлияли и послесталинская оттепель, и пребывание в длительных загранкомандировках, в которых они провели в общей сложности около двадцати лет.
Моё поколение считается более инфантильным по сравнению с «ихним». «Вот мы в вашем возрасте…» – это любимая фраза многих «предков» (мои никогда так нас не попрекали). Думаю, что наши деды своих детей также считали инфантильнее себя. До них жили ещё более серьезные люди. Самыми же основательными являлись наши доисторические пращуры. А наши детки – просто детский сад. Человечество семимильными шагами идет к полной «инфантилизации». Может, это и хорошо. Весь мир скоро погрузится в волшебный мир детства. Окружающие начнут лучше понимать меня…
Мне возразят: молодежь сегодня становится более циничной и жестокой. Одно другого не исключает. Безжалостные взрослые дети.
По гамбургскому счёту, человек за последние столетия не сильно изменился. Это другой парадокс. Мы меняемся и не меняемся. Всё те же страсти и страстишки.
***
Мои родители – одногодки, 1931 года рождения (в этом же году родились Горбачёв и Ельцин.) Мама - апрельская, а папа – декабрьский, что даёт маме основание утверждать, что она в семье старшая.
На пятнадцатый год революции страна уже второй год жила по «советскому революционному календарю» (по так называемой «непрерывке»). В календаре было 12 месяцев по 30 дней в каждом. Неделя состояла из пяти. Трудящихся разделили на пять групп, названных по цветам (розовый, жёлтый, красный, фиолетовый, зелёный). Каждая группа имела свой выходной день, которых выходило больше, чем раньше. Однако новый календарь не пользовался популярностью. Он серьезно усложнял личную жизнь. Выходные у мужа и жены часто не совпадали. Эксперимент был частично отменен уже в декабре 1931 года. Зато на долгие десятилетия прижились введённые для промышленных рабочих трудовые книжки. Это значительно затруднило их переход с одного предприятия на другое. Был образован "Дальстрой", положивший начало промышленному освоению северных территорий и созданию в этом регионе многочисленных исправительно-трудовых лагерей.
***
После Троцкого наркомом иностранных дел стал Георгий Васильевич Чичерин. В это же время наркомат переводится из Петрограда в Москву. Его численность составляла чуть более 300 человек. Впрочем, очень скоро она перевалила за тысячу.
Из дипломатов «старого режима» почти никто служить большевикам не согласился. С 1921 года наркомат стал располагаться на Кузнечном мосту, рядом с «Лубянкой». Именно тогда «чекистов» в наркомате стали именовать «соседями».
Выходец из дворянской семьи, Чичерин был прекрасно образован, владел иностранными языками, написал книжку о Моцарте. С конца двадцатых годов, будучи тяжело больным, он два года провёл за границей на лечении, а в 1930 году был отправлен в отставку. Со Сталиным у него была взаимная неприязнь. Иосиф Виссарионович не забыл, что в 1921 году Чичерин опубликовал в «Правде» статью «Против тезисов Сталина» по национальному вопросу.
***
Мой папа – Володя - родился в подмосковном селе Черкизово. Его отец, мой дед, Иван Васильевич Шведов, был простым работягой, прошёл через финскую кампанию и погиб во время боев зимой 1941 года под Москвой.
Папина мама, Анна Николаевна, была медсестрой, а после войны «переквалифицировалась» в дворничихи. За что получила в районе Сокольников служебную полуподвальную клетушку на себя и на своих троих детей.
Папа - из поколения «не успевших» на войну. Он до сих пор жутко завидует тем, кто прошёл через фронт. Впрочем, он тоже «немножко успел». В сорок первом вместе с одним из двоюродных братьев палил из охотничьего ружья в сторону фашистов, засевших недалеко от их села. С каждым годом рассказ об этих событиях обрастает в папиных рассказах геройскими подробностями.
Я тоже в детстве жалел, что не родился лет на пятьдесят пораньше. Моё поколение было воспитано на военной тематике. Не случайно мы всё время играли в «войнушку».
"Я мечтал в счастливом детстве оказаться на войне,/пострелять по глупым фрицам. Той войны давно уж нет./И над фразой насмехался «лишь бы не было войны»…/А попал бы – обосрался? Я не знаю, пацаны… "
***
Чичерин хотел видеть своим преемником Куйбышева. Но его сменил его первый заместитель по наркомату Макс Моисеевич Валлах (Партийный псевдоним - Максим Максимович Литвинов). Говорили, что он люто ненавидел Чичерина, называя его гомосексуалистом и ненормальным. Литвинов был единственным высокопоставленным советским руководителем, у кого была иностранная жена.
Репрессии 30-х годов не обошли наркомат стороной. Около сорока процентов сотрудников был репрессированы. Среди руководящего состава эта цифра была значительно выше. Дипломаты боялись возвращаться из командировок домой. Находившиеся в Москве – отказывались посещать иностранные посольства, опасаясь возможных обвинений в шпионской деятельности. По имеющимся воспоминаниям, Литвинов пытался отстоять своих ближайших сотрудников, впрочем, безуспешно.
Из мемуаров зав. отделом печати НКИД Евгения Александровича Гнедина, арестованного в 1939 году: "Берия… приказал мне лечь на пол…Они избивали меня дубинками по обнаженному телу… Я кричал, — и не только от боли, но наивно предполагая, что мои громкие вопли в кабинете наркома, близ приёмной, могут побудить палачей сократить операцию. Но они остановились только когда устали… "
Были и те, кто пытался сопротивляться, например герой революции и гражданской войны Фёдор Раскольников (Ильин). Летом 1939 года его сместили с поста посла СССР в Болгарии и объявили «врагом народа». В «открытом письме Сталину» Раскольников обвинил «кровавого» Иосифа в организации массового террора.
В 1939 году Литвинова заменили Молотовым, который одновременно оставался главой советского правительства. Считалось, что Литвинов, будучи евреем, становился неподходящей фигурой на посту наркома из-за начавшейся подготовки пакта с Гитлером. Вернут «в строй» его только после начала войны. Он будет назначен послом в США и пробудет в Вашингтоне до 1943 года. По воспоминаниям Эренбурга, Литвинов последние годы своей жизни «спал с пистолетом под подушкой» в ожидании ареста. В 1951 году он погибнет в автокатастрофе. По утверждению Микояна, которое приводится в книжке переводчика Сталина Валентина Бережкова, катастрофа не была случайной.
***
После восьмого класса папа ездил в Батуми поступать в «мореходку», но по глупому стечению обстоятельств зачислен в училище не был. Затем подавал документы в лётное училище, однако сильно заболел и не смог прийти на последний экзамен.
В это время в Москве и некоторых других крупных городах появляются первые стиляги. Папа стилягой не был. Ведь стиляжничество возникло в семьях представителей советской элиты, что, кстати, её очень точно характеризует. Как и любую элиту вообще. Это важно с точки зрения понимания и последующих исторических катаклизмов.
Могла ли советская власть прижать к ногтю этих «чуваков» и «чувих», одетых не в «совпаршив» (так издевались над «совпошивом»), а в яркие, порой нелепые одежды. Стиляги не нарушали никаких законов и не занимались политикой. Их не за что было сажать и уголовно наказывать. Зато они подпадали под определение «безродных космополитов». «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Технология охоты на стиляг красочно описана в фильме Валерия Тодоровского «Стиляги». Но парадокс, вернее, закономерность - травля стиляг способствовала их популяризации. Им стали подражать ребята из простых семей. Ведь элите всегда подражают, особенно молодые. Пусть элита не зазнаётся. Верх и низ общества - сообщающиеся сосуды. Тот же джаз изначально пришёл из бедных негритянских кварталов.
Такое развитие событий фактически поставило советскую власть в тупик. Режим отступил на полшажка назад. Постепенно многие запретные плоды были легализованы, а стиляги… повзрослели. Стиляжничество стало уходить в прошлое, но ему на смену уже спешили новые молодёжные течения – битломаны и хиппи. Это уже ближе к моему поколению.
***
Окончив школу с серебряной медалью, папа совершенно случайно, как говорится, «за компанию» с кем-то из приятелей, пошёл поступать в МГИМО. И у него получилось! Не знаю статистики, но могу предполагать, что в те времена «без блата»  поступить в институт международных отношений было легче, чем в «моё» время.
Институт был основан в 1944 года на базе преобразования созданного годом ранее международного факультета МГУ. С папиным курсом случилась нетипичная история, когда выяснилось, что будущих международников «перепроизвели». Возможно, это было связано с произошедшим в 1954 году слиянием МГИМО и Института востоковедения. Часть папиных сокурсников перевели в другие вузы, курс учился дополнительный год, а в дипломах помимо основной специальности - «международник» - была указана и факультативная - преподаватель иностранного языка. Рассказывают, что ребята с курса даже устраивали что-то типа митинга протеста.
После смерти Сталина люди стали потихонечку избавляться от тотального ощущения страха. В 1956 году на двадцатом съезде КПСС Хрущев зачитает доклад с осуждением культа личности Сталина. Характерно, что официально текст доклада будет опубликован только в 1989 году.
Но режим был еще зубаст. В том же году советскими войсками было жестоко подавлено венгерское восстание. Маршалу Жукову «за подавление венгерского фашистского мятежа» вручили четвёртую звезду Героя Советского Союза, а председателю КГБ СССР Ивану Серову - орден Кутузова 1-й степени.

***
В 1939 году наркомом становится Вячеслав Михайлович Скрябин (Молотов). Оказывается, он был не первым, кто использовал этот партийный псевдоним. Его «обошёл»  известный «коммерциально-одарённый революционер» Александр Парвус. (Парвус – тоже псевдоним Израиля Лазаревича Гельфанда).
На протяжении длительного времени Молотов был второй по значимости фигурой после Сталина, что не помешало аресту жены Молотова - Полины Жемчужиной. Когда вопрос об её аресте обсуждался в Политбюро, Молотов не произнёс ни одного слова в её защиту.
Вот фрагмент выступления Вячеслава Михайловича на сессии Верховного Совета СССР по пакту «Молотова-Риббентропа": "Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это -дело политических взглядов. Но любой человек поймёт, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за "уничтожение гитлеризма...».
22 июня 1941 года именно Молотов, а не Сталин, трусливо сбежавший на свою дачу, выступил по радио с сообщением о начале войны. Как ближайший соратник Сталина, Молотов несёт личную ответственность за организацию в стране террора. В конце 1940-х годов он сам попадёт в опалу и лишится поста министра иностранных дел (в марте 1946 года наркомат был преобразован в Министерство). Смерть Сталина спасла Молотова от возможных репрессий. С 1953 по 1956 год он вновь - министр иностранных дел. Проиграв борьбу с Хрущёвым, в начале 60-х он будет отправлен в окончательную отставку. Тогда же его исключат из партии, в которой он будет «по-тихому» восстановлен в 1984 при болезном Черненко. Умрёт Вячеслав Михайлович в 1986 году. Его похоронят на Новодевичьем кладбище.

***
Сдав экстерном госэкзамены, отец отбыл во Вьетнам. Там, в советском посольстве в Ханое, началась его дипломатическая карьера. Во Вьетнаме произошло также самое главное событие в нашей с братиком жизни - папа встретил нашу маму, Галю Звонову.
Мамин роман с МИДом начался ещё с довоенного времени. Её отец, второй мой дед, перед самой войной был переведён из аппарата ЦК в Наркоминдел и готовился к работе в нашем посольстве в Берлине. Но началась война. Он, как и многие наркоминделовцы, ушёл ополченцем на фронт и осенью 1941 года погиб.
Во время войны мама и бабушка были в эвакуации. Сначала они жили под Казанью в Верхнем Услоне. По маминым рассказам, местные жители принимали их неприветливо и даже враждебно. Чуть позже бабушку переведут на работу в Наркоминдел в Куйбышев. Вернувшись из эвакуации в Москву, бабушка с мамой жили в коммуналке. Мало у кого в то время были отдельные квартиры. У маминой детской подруги Тани Дорофеевой папа, как секретарь парткома ЗИЛа, еще до войны получил от завода квартиру. Во время войны он погиб на фронте. Когда после эвакуации его семья вернулась в Москву, квартира была занята. Хорошо ещё, что им дали комнату в коммуналке.
***
С 1949 по 1953 годы пост министра иностранных дел занимал Андрей (Анджей) Януарьевич Вышинский. Вышинский, по национальности поляк, являлся родственником польского кардинала Стефана Вышинского. Со Сталиным познакомился в самом начале прошлого века в тюрьме. После февральской революции Вышинский, будучи начальником милиции Замоскворецкого района, подписал приказ по району об аресте Ленина. В 1930-е годы он - генеральный прокурор и официальный обвинитель на политических процессах. Заключённые именовали его «Андрей Ягуарьевич». После смерти Сталина его назначат постоянным представителем СССР при ООН. На этом посту Вышинский вскоре умрёт от сердечного приступа. Наверное, не переживёт известия о начале реабилитации осуждённых при Сталине.
***
После окончания пединститута мама по обязательному распределению была направлена на работу в одну из новосибирских школ. Когда она очень неспешно прибыла в Новосибирск, выяснилось, что вакансий для преподавателя французского языка уже нет. В итоге мама стала работать в МГУ. Затем её двоюродный дядя, назначенный руководителем геологической экспедиции во Вьетнам, взял её с собой в качестве переводчицы. Геологи исследовали местные урановые месторождения.
Свадьбу родители сыграли прямо в посольстве. Мамина работа с геологами подошла к концу. Она окончательно переквалифицировалась в жену советского дипломата. Из ярких вьетнамских воспоминаний родителей - папино выступление от имени советской молодёжи на съезде молодёжи вьетнамской (прислать специального представителя из Москвы то ли не успели, то ли не захотели); и мамино участие во встрече с приезжавшим во Вьетнам Климентом Ворошиловым (сохранилась фотка, на которой мама приветственно протягивает ему руку). Еще мама любит рассказывать, что её вьетнамская зарплата существенно превышала тогдашнюю папину.
Рожать моего брата мама уезжала в Москву. Андрей, конечно, не помнит Вьетнама, поскольку был слишком мал. На сохранившихся фотографиях он гуляет с местной няней и играет с шустренькой обезьянкой. Пройдёт ещё немного времени, и место обезьянки на фотографиях рядом с ним займу я. Эту произойдет уже по возвращению родителей в Москву, где папа продолжит работу в МИДе. Министром тогда был уже Андрей Андреевич Громыко.
***
На дипломатическую работу Громыко был направлен по партнабору в 1939 году одновременно с моим дедом. В отличие от многих тогдашних высших партийных руководителей, был хорошо образован. Громыко был работоспособен, обладал блестящей памятью. Переводить Андрея Андреевича было непросто. Он очень внимательно слушал переводчика, мог его при необходимости и поправить. А ещё он был очень теплолюбив и даже в жару надевал кальсоны. В ходе одной из сессий генассамблеи ООН у Громыко из-за этого случился тепловой удар.
На посту Министра Громыко пробудет более 28 лет.. Все пометки на бумагах он делал синим карандашом. Наверное, подражал Сталину.
Говорят, что внуки и правнуки Громыко были рождены в США, автоматически став гражданами Америки.
                 Анекдот:
 «Вчера Министр иностранных дел Громыко принял английского посла за французского и имел с ним продолжительную беседу…».
Конечно, Андрей Андреевич не мог перепутать послов.
***
Зарплата младшего и среднего дипсостава в Центральном аппарате была очень скромной. Никаких привилегий у отца не было. Единственное, что ему бесплатно «перепало» в министерском пошивочном ателье на Кузнецком мосту, было серое форменное пальто с каракулевым воротником и такая же каракулевая шапка. Раздавались складские запасы, образовавшиеся за предыдущее десятилетие. Дипломатическая форма, введённая в 1943 году для сотрудников НКИД, в 1954 году была отменена. На радость военным. Теперь им больше не приходилось отдавать на улице честь каким-то непонятным «генералам». Ведь даже у дипломатических советников второго ранга погоны очень напоминали генеральские. Они были без просветов, с вышитой звездочкой и увенчивались металлической золоченой эмблемой в виде двух скрещённых пальмовых ветвей. У послов погоны были похожи на маршальские.
Папа в новом пальто стал ходить на службу в высотку на «Смоленке». На выступающих крыльях здания была высечена дата - 1951 год, хотя окончательно завершили строительство первой сталинской высотки в 1953-м. Вмонтированный в фасад советский герб олицетворял величие сталинской эпохи. А на самом верху виднелась башенка, которую якобы собственноручно начертал на проекте сам товарищ Сталин.
Мама тем временем сидела дома с маленьким Андрюшей. В кинотеатрах показывали «Балладу о солдате» Чухрая и «Судьбу человека» Бондарчука. Хрущёв публично грозил американцам показать «кузькину мать». В 1964 году его сменил Брежнев.
Анекдот:
«Космонавты, запущенные в космос при Хрущёве, а вернувшиеся при Брежневе, рапортовали:
- Готовы выполнить задание любого советского правительства!»

***
Одно из первых моих воспоминаний – я лежу на казавшейся мне огромной задней спинке красного матерчатого дивана и смотрю в экран маленького чёрно-белого телевизора с водяной линзой. Наша семья, включая бабушку, занимала две комнаты коммунальной квартиры в «сталинском» кирпичном доме на Ленинском проспекте. В 1965 году бабушку насмерть сбил велосипедист, когда она переводила нас с братом через дорогу. Ей было всего пятьдесят шесть лет. Очень рано от болезни умерла и другая моя бабушка. В 1966 году мы переехали в Новые Черёмушки в панельную девятиэтажку. А потом папу назначили вторым секретарём советского посольства в Париже.
Во французскую столицу мы уезжали с Белорусского вокзала. Из всего состава до Парижа добиралось два международных вагона. Остальные ехали до Бреста или до Варшавы. В каждом купе уютно «плюшевели» бордовые спальные полки. Под откидывающимся кверху маленьким квадратным столиком находился умывальник. В середине вагона два купе были «спарены» - между ними находилась узкая туалетная комната. Этим купе обычно пользовались дипкурьеры. Дорога до Парижа занимала около двух с половиной суток. Парижский поезд отправлялся под вечер. Пока пассажиры смачно поглощали взятые в дорогу припасы, проводник разносил горячий чай в блестящих металлических подстаканниках и раздавал завернутый в специальную упаковку сахар-рафинад. Неизрасходованный сахар пассажиры обязательно забирали с собой.
Справившись с кусками жареной курицы, бутербродами с колбасой и пупырчатыми огурцами, попутчики расползались по полкам в тревожном ожидании границы. Выезд за «бугор» являлся самой сладкой и желанной привилегией того времени, которой почти ни у кого не было. Идеологически выдержанных учёных и писателей иногда выпускали на международные конференции под строгим присмотром сопровождающих. Зарубежные гастроли в Венгрию становились для артистов главным событием в их жизни. Робкие, малочисленные туристы после строжайшего отбора посещали страны «соцсодружества». Курица не птица, Болгария не заграница. Или Монголия. Ущербные командированные из «простых» министерств угрюмо пересчитывали суточные. Были еще внешторговцы. Но они ездили за границу по обычным служебным паспортам. Советские дипломаты выезжали вальяжно, с чувством личного превосходства. Их приятно грела иллюзия собственной исключительности.
Зелёненький дипломатический паспорт был родственником волшебной палочки. Иностранные пограничники не имели права досматривать наши вещи. Советские «погранцы» тоже, как правило, своих дипломатов не «шмонали», хотя и имели на это право. Наш дипломатический иммунитет действовал только за границей. Для выезда за «кордон» требовалась «выездная» виза от «компетентных органов».
Лёжа на верхней полке, я страшно завидовал нашему пузатому проводнику. Мне тоже хотелось важно расхаживать по перрону в форменной фуражке с лаковым козырьком и командовать пассажирами.

***
Наутро мы прибыли в Брест. У вагонов в течение нескольких часов меняли колеса – из-за разной ширины между рельсами. (Так, кстати, вернее – некстати - делается и сегодня, почти через сорок пять лет после моего первого международного путешествия. Правда, нам обещают, что скоро начнётся внедрение системы, позволяющей переходить с европейского на российский стандарт ширины колеи без смены колёс).
Пассажиры могли во время «переобувания» вагонов в технической зоне оставаться в своих купе. Но тогда им не дозволялось выйти наружу. Остальные путешественники разгуливали по перрону, выходили в город, а самые расторопные успевали на такси съездить в легендарную Брестскую крепость и вернуться назад. Таковых находились единицы. А вдруг опоздаешь на поезд и не попадешь «туда»?
За Брестом начиналась Польша. После пересечения советской границы лица путников расслаблялись и веселели. Детская память цепко фиксировала иностранные, пока что непривычные ландшафты. Вид нищих советских деревушек сменялся на более зажиточные польские. Чем дальше на Запад, тем очевидней становился местный достаток. Мелькавшие перед глазами дома становились более добротными, поля более ухоженными, местные жители выглядели мордастее и сытнее. Разве закончившаяся два десятилетия назад война могла служить оправданием нашей нищете? Ведь Польша тоже была разрушена. И Германия, которую мы проезжали вслед за Польшей. И почему это восточногерманские «картинки с полей» выглядели много скромнее западногерманских? А российские села не шли ни в какое сравнение ни с теми, ни с другими?
Взрослые должны были это понимать, конечно, лучше нас, детей. Особенно те, кто был хорошо образован и провёл немало лет за границей. Но многие советские дипломаты не хотели верить глазам своим. В своей книге «Хороший Сталин» Виктор Ерофеев описал это на примере своего отца, Владимира Ивановича Ерофеева. Он, конечно, постарше моего папы. К тому же на него оказал воздействие магнетизм Иосифа Сталина, чьим личным переводчиком он являлся. Они долгие десятилетия служили с моим отцом в одном министерстве, а в 70 –е годы одновременно работали во Франции, только мой отец в Посольстве, а Ерофеев-старший – в ЮНЕСКО. На них давили жёсткие идеологические клише. Страх сталинской эпохи ещё не окончательно рассеялся. Впрочем, под влиянием длительного пребывания за границей мидовцы, как правило, становились носителями более либерального мировоззрения, чем представители основной массы советской политической элиты. Они в большей степени были сориентированы на западные ценности.
Рассматривая в окно поезда пробегающую перед глазами западную Европу, папа мог бы в оправдание сказать: «У нас уже не сталинский режим. Культ личности осуждён. Мы теперь строим социализм «с человеческим лицом». (Через два года попытка создать «социализм с человеческим лицом» в Чехословакии закончится вводом в страну более 300 тысяч человек и около 7 тысяч танков стран Варшавского договора). Однако некоторые иллюзии по поводу того, куда мы движемся, тогда ещё у многих не рассеялись.
Были, однако, и те, для кого уже давно никаких иллюзий не существовало. В феврале 1966 года в Москве закончился суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. За свои публикации Даниэль был приговорен к пяти годам лагерей, а Синявский к семи с формулировкой за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Нашлось немало советских писателей, открыто протестовавших против их осуждения. После освобождения в 1973 году Синявский переедет во Францию.
В этом же году в «Новом мире» было набраны первые главы романа Александра Солженицына «Раковый корпус». Но власти испугались и наложили на него запрет.
Режим не сильно рассчитывал на иллюзии. Он всегда умело использовал и кнут, и пряник. Своих бойцов внешнеполитического фронта режим подкупал. Я имею в виду, в первую очередь, не материальные блага, которые подбрасывались режимом советской элите еще с 20-годов. В условиях тотального дефицита изобретались спецпайки и спецбуфеты. Предоставлялись квартиры в добротных ведомственных домах. Красные ковровые дорожки угодливо стелились под номенклатурными ногами в широких коридорах спецполиклиник. Добрые и ласковые врачи четвёртого главного управления Минздрава выписывали направления в лучшие санатории. Система привилегий для элиты была чётко продумана. Каждый знал, сколько и чего ему положено.
Справедливости ради отмечу, что советские дипломаты получали доступ к привилегиям только по достижении очень высокой, «генеральской» должности – посла за границей или завотделом в центральном аппарате. Младший и средний дипсостав всего этого был лишён и довольствовался очень скромными ведомственными подмосковными дачами. Уже в семидесятые годы по Щёлковскому шоссе был построен мидовский пансионат «Дружба» и перестроен дом отдыха «Юность».
Советских дипломатов режим подкупал своим доверием. Он давал им хорошее образование и, главное, выпускал за «кордон» (хотя и там отслеживал своим зорким оком). Любой из них мог «остаться» (что немаловажно, вместе с жёнами и детьми). Невозвращенца в те времена Запад бы принял «на ура», устроив шумное политическое шоу с раздеванием: «Советский дипломат бросил вызов тираническому режиму!» А ведь почти никто из мидовцев не «остался». Насколько мне известно, таких случаев – единицы. Разве они могли подвести правящий режим, который многими отождествлялся с любимой страной?
Дети советских дипломатов чувствовали это несоответствие интуитивно, подсознательно. «Скажите, чьи это такие прекрасные леса и поля? – спросили высунувшиеся из окна кареты придворные. «Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса – раздалось в ответ». Нам ещё долго будут внушать, что западноевропейские «карабасы» плохие и уж точно гораздо хуже наших. Дети не любят пафоса и легко распознают фальшь.
Когда мы стали постарше, система уже нам оказала доверие, приняв в МГИМО и определив на работу в МИД. Но устаревшие идеологические догмы не срабатывали. Наши взаимоотношения с режимом всё больше начинали походить на откровенный подкуп. Нам мало, наверное, предложили. Система уже была не в состоянии удовлетворять разросшиеся аппетиты своей элиты.

Анекдот про армянское радио:
Нас спрашивают: « При капитализме человек эксплуатирует человека. А что при социализме?
Отвечаем: При социализме - наоборот.

***
В Париже нас поселили в посольском доме на «Женераль Аппер» в коммуналке. Условия проживания младшего и среднего дипсостава были очень скромными. Уже потом, с учётом повышения в должности до первого секретаря и двух маленьких детей, отцу дали трёхкомнатную служебную квартиру в новом посольском доме на "Декамп". Квартира совсем не соответствовала привычным московским стандартам. Она была с двумя туалетами и огромным балконом, на котором мы с братом умудрялись кататься на роликах.
Первые месяцы пребывания в Париже по выходным мы, как чёртики, скакали по туристическим местам. «Лютеция Паризиориум» - так когда-то называлось поселение кельтского племени паризиев. Начали мы, естественно, с символа города - Эйфелевой башни, воздвигнутой, как временная выставка в честь Всемирной ярмарки 1889 года.
Традиционный туристический набор хорошо известен. Сите и гранд бульвары. Люксембургский сад и Монмартр. Набережные Сены и мост Александра Третьего. И, конечно, Елисейские поля. Кто не знает – от слова элизиум. Я их тогда называл «елисеевскими». Помню, что особое впечатление на меня произвели химеры, установленные на верхней площадке Собора Парижской Богоматери. Они мне показались устрашающими и даже привиделись во сне.
Из любопытства мы посетили «блошиный» рынок. Это были ещё те времена, когда парижские антиквары каждую субботу с карманными фонариками с самого раннего утра рылись в кучах старья, вываленного из фургончиков парижскими старьёвщиками. Теперь «блошиный рынок» уже не тот. Он больше интересен оптовикам. А от старого хлама в Европе научились избавляться более простым способом. Один раз в году жители могут вынести на улицу ненужные вещи, которые городские службы затем вывозят на свалку. Я наблюдал несколько лет назад, как это происходило на улицах Будапешта. В такой день туристы чувствуют себя не очень уютно.
Восторги от парижских красот быстро поутихли. Всё стало привычным и обыденным. По выходным мы с Андреем вместо Лувра требовали от родителей  поход в детский парк аттракционов в Булонском лесу. Или в киношку на встречу с диснеевскими «Бемби», «Пиноккио» и «Золушкой».
Под Рождество я обожал гулять по центральным улицам города. Нарядные витрины магазинов заманивали на распродажи. По сравнению с Москвой это был потребительский рай.
Меня сразу отдали во французский детский сад. За мелкую провинность воспитательница мадемуазель Щину (я ее прозвал «Щинухой») могла ударить линейкой по рукам. Французские детсадовцы встретили меня настороженно. Русский мальчик был для них экзотикой. Пытались дразниться. «Ты кто?» - спрашивали меня. «Же сюи рус» – отвечал я под громкий хохот детсадовцев. Приходилось вступать в драку. Во время домашнего «разбора полетов» мне объяснили, что нужно было говорить «же сюи рюс» (я – русский). А я, говорил «рус», что означало «рыжий». Из-за моих драк родителей вызвали к директору. Но, с учётом нашего дипломатического статуса, скандал замяли. Меня больше не дразнили. Зато я очень быстро заговорил по-французски. Я даже сны стал видеть на французском языке.
На занятиях мы учились читать и писать. От перьевой ручки, которую нужно было макать в чернильницу, в моей тетрадке расплывались огромные бесформенные кляксы. За хорошие ответы нам вручали разноцветные карточки (бон пуэны). Собрал десять карточек, получай в подарок картинку. Что давали за десять картинок, не помню. У меня столько никогда не набиралось. Тогда я ещё не знал, что Том Сойер выменивал себе такие поощрительные картинки (в книге – «разноцветные билетики» разного «достоинства») на мраморные шарики, дохлых кошек и прочую пакость.
На переменках мы играли во внутреннем дворике в «шарики» (billes). Один из участников садился прямо на асфальт и устанавливал возле себя солдатика. Другой должен был сбить его стеклянным шариком. Попал - забирай и шарик, и солдатика. Промазал - шарик доставался противнику.
Красивые французские игрушки были самым ярким доказательством преимущества капитализма над социализмом. Какие у нас с братом появились машинки! У них открывались дверцы и капот. А наборы «Лего»! На Новый год родители положили мне под елочку блестящий револьвер с пистонами и костюм ковбоя (я говорил - ковбойца). Он до сих пор хранится в одном из маминых шкафов!
В Деда мороза я, впрочем, не верил. Я рано понял, что, если детишки просят Санта- Клауса прислать им братика, он сперва попросит отправить ему ихнюю маму. Да, и братик у меня уже был. Пер-Ноэля мне сполна заменял мой добрый папа.
Конечно, шестилетний мальчик не сопоставлял «ихний» капитализм с нашим социализмом. Сравнение шло не по идеологическому, а по географическому признаку. «Здесь, у нас, в Париже и там, у нас, в Москве». И Москва, и Париж для меня были своими.
В самом начале 1968 года мы с родителями оказались в Гренобле, где проходили очередные зимние олимпийские игры. Я восторгался Рагулиным, размазывавшим соперников по бортам (канадцы называли его «большой Раг»). Блистали Людмила Белоусова и Олег Протопопов. В неофициальном командном зачёте советские олимпийцы оказались вторыми.
В мае в парижских университетах начались студенческие волнения. Участники событий называли себя «новыми левыми». Кого здесь только не было: троцкисты, маоисты, марксисты-ленинцы. Особенно выделялись анархисты. Тех, кто откровенно иронизировал над всеми вышеперечисленными, было не меньше. Самым знаменитым лозунгом стал «запрещать запрещается» (Il est interdit d’interdire). Но были и такие: «будем жестокими» или «под булыжниками мостовой - пляж!».
Когда к студентам подключились профсоюзы, волнения переросли во всеобщую забастовку. В ней приняло участие десять миллионов человек. Бастовали все подряд. Рабочие крупных заводов, архитекторы и юристы, почтальоны и физики-ядерщики. На самоуправление переходили больницы. Группа литераторов захватила офис общества писателей, где на полном серьезе обсуждался вопрос о «статусе писателя в социалистическом обществе». Стриптизерши из «Фоли Бержер» требовали повышения оплаты и права заключения коллективных договоров. Крупнейшие политические партии Франции проводили митинги.
Нам с братом все это брожения доставляли одни неудобства. Гулять было запрещено. На улицах возле домов скапливались огромные мусорные свалки. Затем к их уборке подключили армейские подразделения. Отец приходил с работы поздно. Посольство строчило телеграммы в Центр с информацией о положении дел, давая политические прогнозы. Мама нервничала. Вдруг все эти события приведут к победе французских коммунистов. Тогда, наверное, наших всех наградят. С другой стороны, жить в Париже станет опасно и неуютно. А вдруг из магазинов исчезнут свежий жамбон, фуа гра и прочая вкуснятина…
Сами французские коммунисты не очень верили в успех, продолжая считать, что революция во Франции невозможна до тех пор, пока СССР не догонит Западную Европу по уровню жизни. К счастью для Франции, в этом они оказались правы.
Де Голлю удалось справиться с ситуацией. Забастовщики добились уступок по размерам зарплаты и правам профсоюзов. Франция успокоилась. Мама перестала волноваться. Мы снова стали кататься на роликах на «Трокадеро». Ролики тогда были "двухрядные". Крепились они к ботинкам с помощью кожаных ремешков и были раздвижными, что позволяло приспособить их под любой размер.
На «Трокадеро» «слонялись» заезжие негры (в те времена слово «негр» было еще политкорректно). В Париж они бежали в поисках хорошей жизни, спасаясь от жизни нехорошей у себя на родине. Многие находились во Франции нелегально. Негры расстилали на асфальте верблюжьи пледы, на которые высыпали африканские безделушки – деревянные фигурки слонов, красочные амулеты, кожаные ремешки и металлические браслеты. При виде полиции они сгребали свой нехитрый скарб и давали стрекача.
Большая часть «грязных» рабочих мест – мусорщиков и подметальщиков улиц - доставалась не им, а арабам из бывших французских колоний. Постепенная «интернационализация» Парижа, как и всей Франции, приведёт через несколько десятилетий к серьезным этническим волнениям.
***
Летом посольских детишек отправляли в самый настоящий пионерский лагерь в Мант, в пятидесяти километрах от Парижа. Это была старая, огороженная каменным забором усадьба с просторной территорией в несколько га. Рядом с «хозяйским» домом, отданным в распоряжение пионеров, находилась приспособленная под жильё бывшая конюшня. Кроме двух узких кроватей и умывальника в крохотных комнатках без окон ничего не умещалось. Здесь в весенне-летний сезон советские «колонисты» останавливались на выходные.
От Центральных ворот к «хозяйскому» дому вела широкая дорога. Справа от нее «плешневела» здоровенная поляна. На ней находилось футбольное поле, но могло угнездиться еще штуки четыре. Поляну обрамляла жиденькая полоска леса. Слева от дороги располагался тот самый черешневый сад, с которым связал свои первые эротические фантазии Виктор Ерофеев в уже упомянутой книжке «Хороший Сталин». У меня тоже в Манте были плотские фантазии. Но я не буду повествовать о них, потому что эту книжку прочитает моя мама. А я не хочу её огорчать.
В пионерском лагере каждое утро начиналось с линейки. Звучал горн. В небо взмывался красный флажок. Дети дружно отдавали пионерский салют, плотно завтракали в столовой и неслись на поляну гонять в футбол. После обеда был тихий час, а по вечерам на стареньком кинопроекторе нам показывали советские фильмы. Выбор фильмов был невелик, поэтому мы смотрели один и тот же фильм по нескольку раз. Чаще всего показывали «Чапаева». С третьего или четвёртого раза мы стали забегать в кинозал только для просмотра любимых эпизодов.
В этом же году во время отпуска мы совершили первый морской круиз. Похожий на тот, который в те же годы совершают герои Никулина и Миронова из «Бриллиантовой руки» Гайдая. (На самом деле все «заграничные кадры» «Бриллиантовой руки» снимались в старой части Баку). Этот фильм стал для меня одним из самых любимых. На машине мы добрались до Марселя, где пересели на морской лайнер. В нашем распоряжении была четырёхместная каюта на одной из нижних палуб. Более комфортабельную каюту родители себе позволить не могли. А так получалось не слишком дорого. Часть расходов брало на себя государство. Из стоимости морских билетов вычиталась стоимость железнодорожных билетов по маршруту «Париж – Москва», которые посольству всё равно пришлось бы приобретать для отпускников.
До Одессы мы плыли неделю, делая остановки в крупных портах. В Италии нас возили смотреть разрушенные Помпеи. Слушая рассказ про извержение вулкана, я с опаской поглядывал на Везувий. Мне захотелось поскорее вернуться на корабль. На древних развалинах Афин я откровенно зевал, а мой братик – потел. До определенного возраста мама одевала нас совершенно одинаково. Андрею это не нравилось. Когда с меня снимали кофту, он решительно отказывался, утверждая, что ему холодно. Он думал, что так он будет меньше на меня похож.
В Стамбуле прилипчивые уличные торговцы всучили нам кучу ненужных восточных безделушек. Тапочки с заостренными, поднятыми вверх носами, турецкие красные войлочные фески, кривой, украшенный яркими камнями, ятаган. На следующий год похожий лайнер повезёт нас из Ленинграда в Гавр через Финляндию, Швецию, Данию и Англию.
В сентябре я пошёл в первый класс. Детей в классах было немного. К 7-му ноября нас ритуально повезли на улицу Мари-Роз в музей – квартиру Ленина, принадлежавшую Французской компартии. Музей состоял из рабочего кабинета со спальным уголком и коморки для тещи. Главный поток посетителей формировался из прибывавших в Париж советских делегаций. Побывали здесь и Брежнев с Горбачевым. Для детей эти визиты не представляли никакого интереса. Если музей еще жив, кто теперь туда ходит?
Приближалось 8 марта. На уроке труда нам предложили вышить на носовых платочках что-нибудь торжественное для наших мам. Я криво вышил очертания бутылки и слово «водка». Воспитательница долго и заразительно смеялась, а маме было очень неловко. А вдруг все подумают, что у меня родители – пьяницы.
Родители выпивали крайне редко. Когда к ним приходили гости, на стол выставлялась пузатая бутылка, внутри которой под прозрачной колбочкой умещалась маленькая «заводная» игрушечная балерина в коротеньком платьице. Мама маленьким ключиком подкручивала заводной механизм, и балерина под музыку начинала танцевать.
В следующем году Андрей, окончив начальную школу, должен по существовавшим правилам быть «этапирован» в Москву. Но приглядывать за ним в Москве было некому, поэтому родителям разрешили оставить его при себе. Курс за пятый класс он осваивал заочно. Его домашние задания родители отправляли в Москву.
***

Впрочем, довольно скоро мы сами оказались в Москве. Шёл 1970 год. В СССР переписывали население. Академик Сахаров основал «московский комитет прав человека». Мао Цзэдун обвинил советское руководство в установлении в стране «фашистского диктаторского режима». Сэр Пол Маккартни объявил о распаде группы «Биттлз». Японский писатель Юкио Мисима совершил ритуальное самоубийство из-за утраты страной и армией самурайского духа. Мне тогда об этом ничего не было известно. Зато я знал, что сборная Бразилии по футболу в третий раз стала чемпионом мира.

В Москве папе предложили работу в аппарате ЦК КПСС в должности инструктора отдела загранкадров. От такого не отказывались. Он сразу сделался номенклатурным работником. Мы стали потихоньку приобщаться к существовавшей системе привилегий. К поликлинике на Сивцевом вражке. К подмосковные дачам в Нагорном. К льготным путевкам в южные санатории. К поездкам на выходные в уютные пансионаты. С работы папа приносил продуктовые наборы. Но главным бонусом его перехода на работу в аппарат ЦК стала новая квартира в одном из трёх кирпичных «цИковских» корпусов на Университетском проспекте. В более "козырных" домах - в самом центре - папе квартиру не предлагали. В соответствии с занимаемой должностью. Из окна гостиной нашей новой «трёшки» с одиннадцатого этажа открывался потрясающий вид на Москву. В соседней от нас квартире жил будущий прораб перестройки, творец термина "агрессивно-послушное большинство" Юрий Афанасьев.
Папина зарплата, насколько я помню, тогда составляла 360 рублей. Слышал, что у кандидата в члены Политбюро она равнялась пятистам. Конечно, по советским понятиям, это было прилично. Но для высшей партийной верхушки зарплата была второстепенным вопросом. Они-то уже давно жили при коммунизме.
Папа, будучи ещё относительно молодым человеком, особенно по понятиям советской номенклатуры, достиг той карьерной ступеньки, которой вполне бы хватило на всю оставшуюся жизнь. Сам он рассматривал работу в аппарате ЦК как временную. Работа в МИДе была ему значительно интереснее. По вечерам после работы он писал диссертацию.
Пока мы жили в Черёмушках, нас определили в 41 спецшколу на проспекте Вернадского. До школы приходилось добираться в переполненных автобусах. Поспевать за братом, который сильно вытянулся и был на голову выше меня, было нелегко. Приходилось передвигаться вприпрыжку.
В этой школе я проучился совсем недолго. На одной из сохранившихся фоток я стою на Красной площади с красным галстуком, только что повязанным мне одним из кремлёвских курсантов . Стать пионером мне очень хотелось, но не по идеологическим соображениям. Я по-прежнему выглядел моложе своего возраста. После тридцати пяти мне это стало нравиться. К сожалению, этот недостаток, ставший на определенном жизненном этапе достоинством, уже давно позади. А в детстве сильно бил по самолюбию. Красный галстук фиксировал мою возрастную планку. То же самое произойдёт, когда через несколько лет я буду вступать в комсомол. Красненький значок на груди кричал: этому мальчишке уже исполнилось четырнадцать лет! Впрочем, без членства в ВЛКСМ нельзя было поступить в МГИМО.
После переезда в новую квартиру меня перевели в 75-ю спецшколу, находившуюся по соседству. Андрей остался доучиваться в старой. Основным моим увлечением тех лет стал спорт. Я играл в гандбол в секции при городском дворце пионеров. А всё свободное время гонял мяч во дворе со знакомыми мальчишками. Учёба меня интересовала не сильно. Хотя «формально» учился я неплохо. Без троек.
***
В 1973 году в ходе обмена партийных документов билет под номером один был выписан Ленину, под номером два - Брежневу. Членами Политбюро стали Андропов, Гречко и Громыко. Скончался маршал Семён Будённый. Самые «продвинутые» и блатные на виниле слушали привезённый с запада только что вышедший альбом «Обратная сторона луны» (The Dark Side of the Moon) группы Pink Floyd. В конце записи легендарной пластинки звучит голос лифтёра студии на Эбби-роуд, говорящего: "У Луны нет тёмной стороны, вообще-то она вся тёмная".
Подавляющему большинству населения страны было не до Pink Floyd. По вечерам все напряженно затихало у экранов телевизоров, переживая «семнадцать мгновений весны" Тихонова.
                                Анекдот:
Мюллер говорит Штирлицу: "Завтра коммунистический субботник. Явка обязательна". Штирлиц отвечает "Есть". Поняв, что провалился, пишет рапорт: "Я, штандартенфюрер фон Штирлиц, на самом деле являюсь советским разведчиком». Мюллер звонит Шелленбергу: "Вальтер, зайдите, посмотрите, что Ваши люди придумывают, чтобы на субботники не ходить".
В этом же году в мире случился первый энергетический кризис. ОПЕК в связи с очередным арабо-израильским конфликтом снизил объёмы добычи нефти. За один день цена на нефть поднялась с трёх долларов за баррель до пяти. В следующем году она вырастет до двенадцати. Экспорт нефти на Запад из Советского Союза был увеличен, что принесло нашей стране существенный доход. И положило начало зависимости от нефтедолларов.
А в Чили к власти пришел генерал Пиночет. Он убил президента Альенде и арестовал главу местных коммунистов Луиса Корвалана. Об этом знали тысячи советских школьников, писавших гневные письма с требованиями его освободить. Корвалан станет нам, как родной. «Отпустите Луиса с карнавала» – шутили тогда в народе. Через три года Корвалан приедет в Москву. Его обменяют на диссидента Буковского. Позднее чилийскому коммунисту изменят внешность и, справив новые документы, снова зашлют в Чили для продолжения революционной борьбы.
Помимо Корвалана, советские дети будут переживать и за других деятелей международного рабочего движения. Помню, как я завывал на очередном конкурсе политической песни: «Хулиана Гримау с нами не стало/ это видели тучи/ камни слыхали/ камни слыхали». Кто такой этот таинственный Гримау с таким неприличным именем, нам было неведомо.
Когда в 1963 году, после расстрела Гримау франкистами, в ЦК будет принято решение назвать одну из улиц Москвы его именем, в Моссовет позвонят из горкома и с тревогой поинтересуются, будет ли в названии улицы присутствовать помимо фамилии и имя испанского патриота. Так и появилась у нас улица Гримау. А сколько шуток и анекдотов ходило по поводу сапожника Никола Сакко и торговца рыбой Бартоломео Ванцетти, которых в начале двадцатых годов прошлого столетия казнили в США на электрическом стуле, обвинив в убийстве двух кассиров обувной фабрики. В их честь в СССР переименовывали фабрики, улицы и сухогрузы.
****
Итак, в 1973 году мы вновь направлялись (возвращались) в Париж, правда, уже без Андрея. Тот же суматошный вокзал. Тот же счастливый для нас поезд с бордовыми плюшевыми полками. Всё тот же чай в подстаканниках с советской символикой. Даже проводник был таким же толстобрюхим. Советских проводниц на международных рейсах я тогда не встречал.
Привокзальная шутка:
Купи 13 пирожков и собери кошку.
Папа был назначен на выборную должность секретаря парткома советских учреждений во Франции. Мы снова стали жить в уже знакомом доме на «Фезандери», только в квартире этажом выше. Всё было знакомо и привычно. Шестнадцатый арандисман оставался таким же «чинно-буржуазным». Продавщица из угловой булочной за прошедшие годы заметно поправилась. Ей это шло. Она стала выглядеть аппетитнее. Когда она наклонялась, чтобы протянуть мне хрустящий французский багет, я, затаив дыхание, заглядывал в её глубокое декольте. Мамзель чувствовала мой взгляд и загадочно улыбалась. Ей нравилось меня поддразнивать. А мне нравилось ходить за хлебом.
Мой возрастающий интерес к женскому полу совпал с окончательной победой в начавшейся еще в 60-е годы сексуальной революции. (Её волна накроет СССР значительно позже). Секс не просто перестал быть запретной темой. Он стал супермодным. Мини-юбки сводили Елисейские поля с ума. Да что там мини-юбки! В 1974 году на Елисейских полях появится афиша с обнажённой, сидящей в плетеном кресле Сильвией Кристель. Она проведёт здесь целых тринадцать лет!
По воспоминаниям главной героини фильма «Эмманюэль», во время заключительной съёмки сцены секса на пляже, тайская полиция арестовала всю съёмочную группу. Скандал удалось замять. Во Франции фильм сочли «порнографией». Когда он всё-таки вышел в прокат, в парижские кинотеатры выстроились гигантские очереди. Детей младше 18 лет на «Эмманюэль» не пускали.
Париж 70-х раскрепостил нравы парижан. Вернее, их нравы раскрепостили Париж. Город стал ярче. Изменились силуэты машин. Вместо угловатых Пежо-404 улицы теперь рассекали более спортивные «пятьсот четвёртые» (на такой ездил отец). Знаменитая «лягушка», на которой гоняют герои «Фантомаса», постепенно становится экзотикой. Реже на дорогах стал попадаться и другой шедевр «Ситроена» - «де шво» – «гадкий утенок» или «зонтик на колесах». У автомобильчика была хитрая подвеска. Говорят, на нём можно было по вспаханному полю перевезти корзинку куриных яиц и не побить ни одного яйца. Мотор у "2CV" был с воздушным охлаждением. Когда в 1984 году будет объявлено об окончании производства «гадкого утенка», спрос на машину резко возрастёт.
Еще одна «изюминка» 70-х - кассетные видеомагнитофоны. А массовый выпуск дешёвых электронных часов чуть не приведёт к банкротству швейцарской часовой промышленности.
Изменится и архитектурный облик французской столицы. К построенным в духе современной архитектурной эстетики еще в 60-е Дому радио и зданию ЮНЕСКО в 70-е добавятся пять небоскребов в Ля Дефанс. К югу от Люксембургского парка «заторчит» башня Монпарнас. Откроется городская скоростная железная дорога. Еще через несколько лет парижские туристы начнут разевать рты на Центр искусства Помпиду. Все технические «внутренности» здания, включая арматурные соединения и трубопроводы, выкрасят в разные цвета и вынесут прямо на фасад.

***
За три года нашего отсутствия советская «колония» в Париже существенно разрослась. Одних советников в посольстве стало около дюжины. В районе Булонского леса достраивался здоровенный комплекс советского посольства. В Манте возвели новый жилой корпус с более комфортабельными номерами, а также открытый бассейн и теннисный корт. Ещё там соорудили радиорубку, по которой транслировали бодрую музыку во время празднования Первомая. «Миша Иванов, иди дай горн», - громогласно призывала радиорубка моего одноклассника перед каждым обедом и отбоем в самый ответственный момент наших футбольных сражений. «Почему Вы не можете записать его «дудение» на магнитофон», - возмущенно спрашивал я нашу директрису. «Не положено», - отвечала она. Горнил Мишка неважно, но другие вообще не умели.
Школу при посольстве сделали восьмилеткой. Это давало мне возможность находиться в Париже ещё три года. Москва неохотно соглашалась на «прибавление» классов. Это означало дополнительные финансовые расходы. Но главное заключалось в другом. Подростков было сложнее контролировать. Мало ли чего мы могли натворить в империалистическом окружении. С учётом нашего полового созревания. Но процесс перерастания начальных школ при крупных посольствах в восьмилетки, а кое-где и в десятилетки, был необратим. Высокопоставленные дедушки в Москве пробивали решение об открытии очередного класса для своих внуков. Советская элита не давала себя в обиду.
Многочисленнее становились и классы. Помимо детей посольских, в школе учились торгпредские и юнесковские, военноатташатские, морфлотовские и аэрофлотовские. Те, кто жил в городе, ощущал себя вольготнее. Детям, проживавшим в здании Посольства, было запрещено выходить за территорию без сопровождения взрослых. На «Фезандери» консьержка строго за нами не следила, но сын секретаря парткома не мог открыто нарушать установленные правила. Я действовал хитрее. Мы шли гулять вместе с моим одноклассником Максом Журавлёвым в сопровождении его мамы, а она тут же отпускала нас на все четыре стороны. На этих прогулках мы начали покуривать.
В классе я делил последнее место «по росту» с будущим мужем Тамары Гвердцители Серёжей Амбатьелло.
В 1975 году я свалился с дерева. Вернее, мы слетели с него, затеяв неосторожную возню, вместе с Резиком Мшвениерадзе в черешневом саду. Резик сильно порезал руку, а у меня на этот раз вроде всё обошлось. Травмы я получал регулярно. Не успело забыться падение с дерева, как со мной случилось новое ЧП. Убегая на переменке от Лёхи Лазарева во внутреннем дворике школы, я сильно трахнулся башкой об асфальт. Лёхин папа работал в ЮНЕСКО. У сотрудников международных организаций зарплаты были существенно выше посольских. «Разница» должна была в «добровольно-принудительном порядке» сдаваться советскими сотрудниками в кассу посольства. Такая ситуация будет продолжаться вплоть до начала 90-х. Один знакомый рассказывал мне, что бухгалтерия посольства вычитала из его зарплаты «амортизационные» за квартиру, которая к посольству не имела никакого отношения, и за пользование лифтом, которого в его доме просто не было.
Когда в посольский «кооператив» с родины завозился дефицитный товар (например, вяленая вобла в круглых металлических банках или солёненькая селёдочка), стоявшие в очереди посольские шутливо покрикивали: «юнескам» селедки не давать!
Среди советских «колонистов» было немало разведчиков. Это был большой «секрет Полишинеля». Их знали даже дети. Быстро вычисляли засланных казачков и французы. Это было несложно. Нужно было только проследить за тем, кто на какой машине ездит (у разведчиков они были круче), с кем дружит и общается. Так же вычисляли и «ихних» шпионов в Москве.
***
В 1976 году я по возрасту был отправлен доучиваться в Москву. По Парижу я скучал. Зато в Москве получил почти безграничную свободу. Любить «родаков» в подростковом возрасте лучше на расстоянии. Я отрастил длиннющие волосы и носил широченные «клёши».
Мама регулярно присылала нам длинные письма и модные шмотки. Письма читала опекавшая нас двоюродная бабушка Лида. Она готовила еду, убиралась в квартире и ни во что не вмешивалась. Поэтому мы с ней сильно сдружились. Сейчас ей девяносто восемь лет. Она живет "за границей" - в Риге.
С братом мы соблюдали дружественный нейтралитет. Он стал студентом (отгадайте какого вуза) и считал, что наши интересы не могли пересекаться.
К счастью, мое приволье не привело к большим неприятностям. Помню, наша школьная компания пила портвейн в подъезде под треньканье гитары и стенания: «А ты опять сегодня не пришла…». Когда мы рванули в универмаг «Москва» за «добавкой», мой одноклассник незаметно сунул пузырь за пазуху и, пока я стоял возле кассы, проскользнул на улицу. Если бы нас повязали, возможно, в МГИМО я бы не поступил.
В следующем году в СССР был утверждён новый текст гимна СССР (из него, наконец, исчезло упоминание о Сталине) и принята новая Конституция. Согласно статье шестой, КПСС объявлялась «руководящей и направляющей силой советского общества». Конституция стала глянцевой обложкой дряхлеющего режима. Обветшалость была особенно заметна по членам Политбюро. Летом Францию посетил Брежнев. Фотография из семейного архива – отец помогает престарелому Генсеку выйти из «членовоза» во дворе посольства. Газеты позже напишут, что в ходе визита западным спецслужбам удалось узнать всё о состоянии здоровья Леонида Ильича, сделав анализ его экскрементов.
Леонид Ильич, наверное, со мной сговорился. Я тем же летом тоже оказался в Париже на своих последних школьных каникулах. Но мои какашки французских разведчиков не заинтересовали.
У моего приятеля Вовки Брежнева (однофамильца) примерно в эти же годы отец был посланником в Китае. Оставаясь за посла, он, конфузя чиновников, направлял в центр телеграммы за подписью «Брежнев». Ему быстро подыскали другую работу.
                                        Анекдот:
«Брежнев собирается лечь на операцию по расширению грудной клетки - не хватает места для орденов».
Мой интерес к спорту стал постепенно трансформироваться в спортивный интерес к женскому полу. И наши девчонки за год подросли. Помните: если молоденькой девушке говорят "как ты за лето повзрослела", это означает, что её сиськи стали больше.
Отдыхая в Довиле на посольской вилле, я впервые очутился на диком нудистском пляже. Голые тётки не обращали на меня никакого внимания. Дяденьки, к счастью, тоже. Большие солнцезащитные очки не смогли скрыть моего горячего любопытства.
Попал я и на «Эмманюэль». Я по-прежнему выглядел моложе даже своих шестнадцати. Но у меня, как у члена семьи дипломата, был «зелёненький» паспорт. И в нем – о чудо! - не была проставлена дата моего рождения. Как такое могло случиться, не знаю. И почему это не создало проблем на границе. С таким паспортом меня не могли не пустить на сеанс. Фильм мне понравился. Очень…

***
Девочки в московской школе мне благоволили. Они знали, что я буду поступать в МГИМО. В десятом классе мой одноклассник Макс Аммосов влюбился в Таньку Пономарёву. Она училась в девятом и тоже мне нравилась. Я честно признался Максиму, что пригласил её в кино. Пусть, мол, сама решает.
В кино нас не пустили (фильм был «детям до шестнадцати»). Вернее, её пустили, а меня нет. Вредная билетёрша сказала, не дорос. Роман не задался. Пару лет назад, зарегистрировавшись на «одноклассниках», из любопытства заглянул на Танькину страничку.
Максима шутливо дразнили «евреем – эскимосом» (его папа – еврей, а мама - родом из Якутии.) Подозреваю, что он был назван в честь якутского большевика Максима Кировича Аммосова.
Уже много лет Максим – лидер московского отделения миссии «Евреи за Иисуса». Насколько мне известно, большинство официальных христианских и еврейских организаций не симпатизируют этой миссии.
У каждого своя дорога к Богу. Большинство из нас продолжает шагать в другую сторону. Или это только так кажется. Нас воспитали атеистами. Мы к этому привыкли.
***
Мне наняли репетиторов из МГИМО. Только за одно занятие родители платили по десять – пятнадцать рублей. По тем временам это были очень приличные "бабки". Помимо натаскивания по предметам, репетиторы обеспечивали более гладкое прохождение вступительных экзаменов. Сочинение при поступлении писалось "анонимно". «Посвящённые» передавали по эстафете его первую фразу, записанную на листочке. Но это была лишь подстраховка. Главное было - попасть в "ректорский" список. С этим у меня могли возникнуть непредвиденные сложности. Папа под окончание своей командировки поцапался с зятем Громыко (он же - бывший зять Серго Орджоникидже), который в то время был нашим представителем в ЮНЕСКО. По возвращению отца в Москву, его отказались брать обратно в аппарат ЦК, да и в МИДе долго не знали, как сделать так, чтобы и папу не обидеть, и не вызвать раздражение родственника Андрея Андреевича. Тогда папу отправили на год учиться в Дипакадемию. Когда все улеглось, его назначили заместителем Генерального секретаря МИДа, и очень скоро, присвоив ранг Чрезвычайного и полномочного посланника, отправили руководить нашей партийной организацией в Италии.
Когда перед выпускными школьными экзаменами выяснилось, что мне светит лишняя четвёрка в аттестате (для «пятёрочного» их должно было быть не более четырёх), мама, захватив пару флаконов французских духов и ворох цветастых платков, отправилась в школу. Четвёрок в моем аттестате оказалось ровно столько, сколько было нужно.
Когда я принёс документы в приемную комиссию, меня спросили, почему я поступаю на факультет Международных отношений. «Иди, юноша, лучше на экономический. Поверь, у тебя там будут совсем другие перспективы». Прислушайся я к тому совету, закапывал бы сейчас на грядке очередной миллион. Если серьёзно, я потом жалел, что не пошёл на журналистику.
 На экзаменах в МГИМО я набрал максимальные двадцать пять балов. Зять Громыко про меня даже не вспомнил.
Последние две недели августа я провёл в компании таких же, как я, молодых оболтусов в мидовском пансионате "Дружба", где случился мой первый подростковый секс. Не с оболтусом, естественно, а такой же юной «оболтусихой». Через несколько лет у меня здесь приключится коротенький роман с замужней.
Самым известным из поступивших в МГИМО в 1978 году был внук генсека Андрей Брежнев. Познакомились мы с ним случайно. В начале августа вместе с группкой новоиспечённых студентов я перетаскивал с этажа на этаж парты в здании на Метростроевской. В нашу компанию попал и Андрей. Будучи наивным мальчиком, я сделал ему «стальной зажим». Обычная щенячья возня на школьной переменке. Андрей оказался не злопамятным. Впрочем, наши отношения не переросли даже в приятельские.
Смерть дедушки в 1982 году застала Андрея в Англии, где он проходил стажировку по линии Министерства внешней торговли. В одночасье он перестал быть самым главным мальчиком Советского Союза. Правда, если бы не крутые перемены, ему бы на всю жизнь сохранили многие привилегии. После института Андрея определили на  работу в Министерство внешней торговли, где его отец, Юрий Брежнев, числился заместителем министра. Однако очень скоро перевели в МИД - сразу на должность атташе. Но и здесь надолго он не задержался. У меня есть подозрение, что Брежнев никогда не знал моей фамилии. Ему это было ни к чему.
Одновременно со мной в МГИМО (только на экономический факультет) поступил и нынешний олигарх Володя Потанин. Мы с ним состояли в Совете отличников МГИМО. Была, представьте, и такая бесполезная структура! Когда в Институте открылась секция карате (кто помнит, карате очень долго было под полузапретом), Володя тренировался особняком от нас. Он был «крутым», имел какой-то «пояс», полученный ещё в школьные годы, кажется, в Японии. Ещё Потанин здорово играл в футбол. Говорят, теперь он стал виртуозным игроком в домино.
Работая в МИДе, я периодически встречал Потанина на первом этаже в столовке, которая была общей для дипломатов и «торгашей». Комплексный обед тогда стоил шестьдесят копеек. С пивом обходилось дороже.
Еще один «мэошник» - будущая (и уже бывшая) правая рука Жириновского - Лёша Митрофанов, мой «однопалатник» по детскому санаторию им. Герцена. В школьном сочинении на тему «Как я провёл лето» я когда-то написал, как мы с Лёшей принимали в почётные пионеры ветеранов. Я твёрдо знал, какие летние воспоминания будут оценены на пятёрку.
Среди «знаменитостей» упомяну также главу «Деловой России» Бориса Титова. А с нашего факультета самым известным стал Коля Спасский, успевший поработать в должности российского посла в Италии и заместителя секретаря Совбеза России. Ещё с нами учился чех Игорь Кеблушек, неожиданно для всех ставший мистером Иксом в фильме "Принцесса цирка".
Наш факультет международных отношений являлся основным поставщиком молодняка в МИД. Он был разбит на два "отделения" - "западное", где преподавали основные европейские языки, и "восточное", где учили все остальные. На «западном» обучаться считалось «козырнее».
На курс было зачислено сто двадцать человек. Сто - советские студенты, остальные - ребята из соцстран. Подозреваю, что у них был схожий механизм отбора в МГИМО. Как тогда острили, существуют три вида извращённой любви: любовь мужчины к мужчине, женщины к женщине и социалистической страны к социалистической стране.
На нашем курсе обучалось всего несколько девочек. Большая часть невест обреталась на МЭО. Или на вечёрке, куда попала дочка папиного однокурсника и моя одноклассница Оля. Мой папа предположил, что её не взяли на дневной из-за «пятой» графы. Евреи, конечно, учились в МГИМО. Возможно, для поступления в институт еврея требовалось более высокое служебное положение его родителей, чем у «нееврея». Входной ценз серьезно повышался и по половому признаку абитуриента. Будь Оля русским мальчиком, учиться бы ей на "дневном". Родись я еврейской девочкой, боюсь, не поступил бы совсем.
                                Анекдот:
Трамвай едет по Ленинграду. Кондуктор объявляет остановки.
- Площадь Урицкого!
- Бывшая Дворцовая, - вздыхает старый еврей.
- Улица Гоголя!
- Бывшая Малая Морская.
- Проспект 25 Октября!
- Бывший Невский.
- Замолчите, наконец, товарищ еврей, бывшая жидовская морда!

Таких, как я (номенклатурных детишек сотрудников аппарата ЦК, Совмина, КГБ, МИДа, МВТ, Минобороны), в МГИМО было большинство. Мы давно знали друг друга, вместе "мотали срок" в школах при посольствах, жили в одних ведомственных домах, совместно отдыхали в пионерских лагерях: «не мир тесен, а прослойка узкая». Мы были из одного инкубатора, из одного класса номенклатуры. Жизнь для нас уже удалась. Учиться было не напряжно. Главное - не запускать иностранные языки.
По совету родителей я выбрал датский язык. У них была своя логика: «Будет любимый сынуля до пенсии болтаться по странам Скандинавии. Спокойные сытые страны. Сытая спокойная жизнь...». Через год многие мои ровесники отправятся в Афган.
Мне было всё равно, какому языку отдать предпочтение. Конечно, лучше бы - французскому. Его и зубрить не нужно. На первых занятиях преподаватели подтрунивали надо мной: "почему не шведский?"… На датском языке я говорил в последний раз в 1986 году.
Языки стран соцсодружества достались "производственникам". Среди них тоже встречались номенклатурные дети, родителям которых с первого захода не хватило административного ресурса.
 Мой студенческий друг Витя Кириллов учил румынский. Когда он на пятом курсе оказался на практике в советском посольстве в Бухаресте, страна времён Чаушеску произвела на него гнетущее впечатление. К тому же Витю поселили – не поверите - в посольской котельной. Со своим жилищным вопросом он дошёл до посла. Посол Витю послал. Витя в отместку послал Румынию, отказавшись от распределения в Бухарест.
Среди студентов был принят сверхироничный стиль общения. С постоянными дружескими подколками. Чужие, попадая в нашу компанию, не всегда это просекали. Случались и обиды. Помню, в какой-то момент станут очень модными обращение «коржик» и фразочка: «всё фигня, кроме пчёл… пчёлы, впрочем, тоже фигня».
Выпивали мы изрядно, мало отличаясь от студентов других вузов. Пьянство было модным стилем жизни. Уже как бы не пороком, а национальной идеей. А на бытовом уровне в советской России товарно-денежные отношения давно были подменены товарно-водочными. Водочные традиции уходили в глубь столетий. На Руси вплоть до конца девятнадцатого века в кабаках строго запрещалось подавать закуски. «На вынос» давали не менее ведра водки. Екатерина II прямо признавалась, что "пьяным государством и править легче". В ежедневный рацион нижних чинов русской армии и флота непременно входила чарка водки. Во время русско-японской войны из-за повального пьянства по случаю призыва несколько раз срывалась мобилизация.
                                Анекдот:
Осень, холодно, сыро. Заходит в рюмочную оборванный алкаш и просит налить похмелиться. Буфетчица жалеет его:
- Вы бы себе хоть ботинки новые купили.
- На хрена, здоровье дороже!
Чаще всего мы «гульбарили» на квартире «финика» Серёжи Лагойского (финик – потому что учил финский). Его родители тоже были в «загранке». Он жил на «Соколе» вместе с братом Андреем и фокстерьером Стенчиком. Серёжин брат в те годы увлекался йогой. Спал он на полу, не обращая на нас никакого внимания. Сон у него был крепким. А пёс гостей любил. Обычно кто-то из подвыпивших гостей обязательно доставал с полки небольшого засушенного крокодила, и фокстерьер с радостным визгом вцеплялся в морду рептилии. Серёга не приветствовал эту забаву. Он грустно разглядывал следы от зубов собаки на покусанной морде крокодила и задумчиво произносил: «Ладно. Мама с папой еще не скоро приедут».
Однажды я вдребезги разбил последнюю бутылочку водки. Пожонглировать решил, понимаешь! Стенчик удивлённо выпустил крокодила из своей пасти. От тягостной тишины пробудился Андрей… спасибо, ребята! Наша дружба прошла и через такое. Впрочем, не все дружеские отношения  выдержали испытание временем. И разными смешными обстоятельствами.
       Как-то в пятницу сразу после занятий мы завалились к Ване Сухий. В костюмах и при галстуках (обязательная форма одежды в Институте). Вечеринка затянулась… Воскресным утром мы в пижонских импортных пиджачках отправились собирать картошку в подмосковные поля. Галстуки мы, конечно, сняли. Но однокурсники всё равно оборжались. Местные – те вообще с ума посходили.
Летом после первого курса мы в стройотряде возводили новый комплекс зданий МГИМО. После задорного пятиминутного инструктажа прораба (отменно освоившего принцип: «русский язык без мата превращается в доклад») нам присвоили квалификацию бетонщиков то ли второго, то ли третьего разряда. Удивительно, но комплекс до сих пор стоит.
Не успели мы забыть про стройотряд, как на месяц были отправлены на картошку. Без бесплатной рабсилы советское сельское хозяйство загибалось. С ней - тоже. Этот месяц почему-то запомнился мне переделанными строчками популярного в том сезоне пугачевского хита: «Я так хочу/ я всё лето не кончала».
Следующим летом я устроился переводчиком в Артек. Кто не знает, в международную смену «наших» пионеров «разбавляли» детишками коммунистов из всех стран мира. Это был коммунизЬм! Правда, детки датских коммунистов удивлялись, зачем их всё время заставляют ходить строем. И почему на танцы, которые официально назывались «массовкой», нужно надевать пионерскую форму. Что не помешало им сантиментально рыдать вместе с другими артековцами перед расставанием. Всплакнула и переводчица с английского. У неё была внушительная грудь. Только деревянный топчан на пляже оказался жестковат.

Через год лазурная артековская сказка повторилась. Картинки с «выставки»: мелкие кампучийские детки до полусмерти дубасят друг друга мокрыми полотенцами с крепкими завязанными узлами (видать, правление свергнутого Пол Пота отразилось на детской психике). А их взрослые сопровождающие дотемна режутся на пляже в «дурака», тщательно занося результаты каждого кона в замусоленную тетрадку. Руководитель конголезской делегации, затаившись в тени, с жалостью разглядывает распластанных под палящим солнцем белых человечков. «Зачем вы загораете?», – вопрошает его удивлённый взор.
Румынским сопровождающим было не до загара. Они пытались пристроить два чемодана «левых» кроссовок, привезённых из Бухареста. Мы с Витькой Кирилловым с ними дружили. Они нас угощали домашней самогонкой.
Сирийские «пионеры» долго не могли освоить унитаз, который увидели в Артеке первый раз в своей жизни. Садились они на него лицом к стенке. А переводчики с утра опохмелялись крымским портвейном.
После окончания смены поезд увёз теперь уже переводчицу с испанского в Киев… Кто тогда мог подумать, что через десять лет Украина станет заграницей.
***
После четвёртого курса нас отправили на военные месячные сборы. Больше это напоминало пионерский лагерь. По вечерам нам разрешали смотреть трансляции из Испании чемпионата мира по футболу. В военной форме старого образца с широченными шароварами мы были похожи на партизан. Жили в палатках. В нашей обретал студент по фамилии Паулюс. Все смеялись: Паулюс дошёл до Волги.
Местным военным стало не до смеха, когда на присягу к "детишкам" на своих персональных черных «Волгах» понаехали папы-генералы. А к некоторым счастливцам в качестве гостинцев пожаловали девчонки. Ко мне - моя тогдашняя любовь Анька Клочкова.
Я предложил ей руку и сердце. Но она предпочла автогонщика. И правильно сделала…
Был на сборах и Андрей Брежнев. Его, учитывая дедушкины заслуги перед страной, определили письмоносцем. Поэтому он не жил, как все мы, в палатках, а где-то в офицерской зоне. Почти сразу после принятия воинской присяги он слинял домой.
 По соседству с нами проходили сборы студенты-медики. Мы им читали нудные лекции о международном положении. Они в отместку рассказывали о мочеполовых инфекциях.
Ещё нам устроили военные учения. Меня посадили в глубокий окоп. Дождавшись, когда надо мной проедет танк, я выскочил наверх и с криком «ура» запульнул в него деревянную гранату.
Потом я стрелял по мишени из автомата.
                               Анекдот:
«После пяти неудачных попыток грузинский биатлонист зарезал мишень ножом».

Вернувшись из лагерей, мы дружно рванули в Парк культуры, где, упившись пива, ходили строем по дорожкам, распугивая отдыхающих, и горланили: «Белая гвардия, черный барон/ снова готовят нам царский трон».
Когда я это вспоминаю, начинаю снисходительнее смотреть на шалости своих вроде бы уже взрослых деток.
***
На пятом курсе большая часть студентов разъехалась на практику по посольствам. Я же оказался в Отделе скандинавских стран МИДа. В шутку наш датско-исландский сектор величали «дамско-исламский».
Отдел считался блатным. Конечно, громкую карьеру лучше было делать в отделе США или первом европейском. А тут вроде на отшибе, хотя и очень уютном. Впрочем, бывший Российский посол в США, а ныне зам. руководителя аппарата правительства России Юрий Ушаков когда-то работал в Дании. Два замминистра - Володя Титов и Серёжа Рябков – тоже "скандинависты". В соседней от меня комнате перед своим отъездом в Финляндию стажировался будущий первый вице-премьер Сергей Иванов.
А я буквально на следующий день после начала практики в коридоре 7-го этажа столкнулся с Громыко. Он очень ровным голосом произнес «здравствуйте» и пожал мне руку. Его приветствие было похоже на прощание с уходящей эпохой. «Ты, небось, после этого три недели правую руку не мыл», – острили коллеги.
У завотделом в кабинете стоял телефон правительственной связи. Спецсвязь была ещё одной привилегией советской номенклатуры. Ещё в двадцатые годы по требованию Ленина для обеспечения секретности разговоров в Кремле установили специальную автоматическую станцию без обслуживания телефонистками. По мемуарам бывшего личного секретаря Сталина Бориса Бажанова, станцию монтировал чешский коммунист Каннер. Сконструировал он и контрольный пост, при помощи которого можно было включаться в любую линию. Затем это приспособление окажется в кабинете Сталина. А Каннера, обвинив в шпионаже, расстреляют.
Со временем систему модернизировали. Большие начальники брали трубки АТС-1 сами, а по АТС-2 соединялись через секретаря. Существовала ещё и высокочастотная связь (ВЧ) для оперативной связи с другими регионами. По количеству спецтелефонов на рабочем столе определялась степень влиятельности хозяина кабинета. Если «вертушки» отключали – значит, чиновник попал в опалу.
В начале 90-х у меня, как у ответственного сотрудника аппарата правительства России, тоже появилась своя «вертушка». Полистав справочник абонентов, под благовидным предлогом я обзвонил нескольких «знакомцев». «Запиши на всякий случай номер моей «кремлёвки», – заканчивал я небрежно нашу беседу. Ещё по своему служебному удостоверению-«вездеходу» я мог свободно заходить практически во все государственные учреждения. Даже в отдельные рабочие зоны Кремля.
Номенклатурные атрибуты власти пьянили.
***
Большинство браков были «внутриклановыми». Мой первый не стал исключением. Маша училась на том же факультете, только была на три года младше. Мы прожили вместе около трёх лет. Я был совсем не готов к супружеству. Предполагаю, что Машка тоже. Что не помешало нам тут же пойти по второму кругу, который также не оказался последним. Её второй брак снова был «династийным». У Маши – уникальные детородно-лингвистические способности. У неё пятеро детей, и она свободно говорит на пяти иностранных языках. Круглая отличница.
Я же женился на девчонке из Новосибирска, тем самым нарушив правила игры, принятые в мидовской корпорации. Лада - стилист на телевидении. Несколько лет назад музыкальный клип Игоря Германа с её участием «А ты чудачка с глазами карими» крутили по телеку.  
С Ладой мы прожили семнадцать лет. У нас двое сыновей – Ваня и Миша.
«Твои слёзки похожи на капли дождя./Кап-кап-кап - подставляйте ладошки,/И ведёрко, и лейку, и ложку,/И пустое грибное лукошко.../А потом хохотать, хохотать, хохотать/И кататься на папиной шее,/И на кухне из лейки щенка поливать -/Пусть щенок подрастает быстрее.»
Это стихотворение я написал для своего младшего сына – Мики. А вот это – для моей самой последней жены Наташки:
«Он ужасно давно проживает с одной толстушкой -/Хохотушкой… Ты скажешь – какой- то смешной простушкой./Для него же – конечно, красавицей-королевой./Он за нею не видит даже соседку, что слева/От мусоропровода. Рыжую ( моложе его лет на тридцать./Слава Богу, он никогда не слышал, как она матерится.)/У него болит поясница. И кран протекает на кухне.
Он всё ждёт, что припрётся сантехник и снимет в прихожей туфли.../И мечтает, что все вдруг станут интеллигентами…/А она бахвалится формами, перманентом и/Лечит волосы какой- то дрянью… аромат - убийственный…/Он всё равно называет её своею единственной».
Это, конечно, «лирический стёб». Наташка никакая не толстушка. А даже – наоборот. И перманентом, по её рассказам, в первый и в последний раз пользовалась в восьмом классе. Тогда это считалось круто. Но последняя строчка – точно про неё. Или про меня.
***
Институт я закончил с отличием. На вручении дипломов выяснилось, что в моей красной «корочке» перепутали отчество. Пришлось выписывать новый.
Сперва меня распределили на работу в советское посольство в Бельгии (в Дании не было свободных вакансий). Отец в это время находился в Италии, а братик - во Франции. Поэтому «компетентные» органы «рекомендовали» оставить меня на родине. Заложником. Решение по командировке, вероятно, можно было продавить. Прецеденты были. Но Машке предстояло еще три года обучаться в институте и все решили, что так даже лучше. Куда спешить-то?
Я стал референтом уже знакомого мне Отдела скандинавских стран, где проходил практику. С учётом двадцатипроцентной надбавки за знание двух иностранных языков мой заработок составлял 160 рублей.
А «заложничество» моё растянется на семь лет. Папу из Рима переведут в Касабланку на должность Генерального консула. Андрей, ненадолго завернув в Москву, снова укатит в Париж. Я неплохо продвигался по служебной лесенке, вовремя обмывая очередные должности и дипломатические ранги. Когда меня переведут в Управление международных организаций, появятся «короткие» командировки. Так, я попаду на какую-то международную конференцию в ГДР. Из советских участников вспоминается известный политолог Сергей Караганов. По завершению конференции от имени политбюро СЕПГ был устроен торжественный фуршет. Вся гедеэровская партийная верхушка во главе с Эрихом Хоннекером  выстроилась в ряд, а мы по-очереди жали ихние дряблые ручонки. Хоннекер, продолжая цепляться за власть, не приветствовал горбачевскую перестройку. Буквально через несколько лет вместе с берлинской стеной рухнет и возглавляемый им режим. Не поможет и запоздало-суетливая замена Хоннекера на более молодого и прагматичного руководителя.
Два месяца я «просижу» в Нью-Йорке на генассамблее ООН, откуда привезу домой «видик», «мыльницу» (здоровенный двухкассетный магнитофон) и рыжую дублёнку с «Яшкин стрит». Видели бы вы сцену отлёта спецрейса с советской делегацией в Москву! Лайнер был перегружен барахлом и не хотел взлетать. Часть коробок с вещами пришлось выкидывать прямо на взлётное поле.
 «Заложника» шмотками по-прежнему снабжали родители. Без них получилось бы, как у Пушкина в черновой рукописи "Евгения Онегина ": ...И одевался — но уже/ не как в местечке Париже". Мои сокурсники, работавшие за границей, к этому времени обзавелись кооперативными квартирами и тачками. Это было несправедливо!
«…у них куры денег не клюют, а у нас на водку не хватает…»
Владимир Высоцкий
***
Работая в МИДе, я почти каждое лето подрабатывал переводчиком-сопровождающим делегаций датских коммунистов, приезжавших на отдых по линии международного отдела ЦК. Несколько раз попал вместе с гостями и в знаменитую «сотую секцию» ГУМа. Когда в стране объявили антиалкогольную кампанию, очередной прибывшей на отдых группе датчан не повезло. Первый день датских коммунистов в сочинском санатории ещё поили. А на следующий пришла запретительная антиалкогольная инструкция. Отдых наших коммунистических друзей был подпорчен. Теперь им приходилось отовариваться в местной «Берёзке». На халяву было бы слаще.
Однажды меня «общественно» нагрузили - направили подменным вожатым в мидовский пионерский лагерь. Было весело. По вечерам вожатый Александр Ф. Скляр - будущая рок звезда – устраивал импровизированные концерты. Тогда он тоже ещё числился сотрудником МИДа.
***
Восемь или даже девять сотрудников «дамско-исламского» сектора умещались в одной небольшой комнате. Для работы хватило бы и трёх. Служба была не пыльная. (Я не обобщаю). От скуки все подкалывали друг друга. Однажды мы с Лёней Анисимовым разыграли моего визави Петю Воронова. Лёня позвонил Пете из соседней комнаты и, представившись капитаном милиции, рассказал ужасно правдоподобную историю об ограблении газетного киоска на первом этаже МИДа.
«У нас есть улика, – изгалялся Леня, - преступник оставил в киоске свою шапку-пирожок, на подкладке которой проступает чернильная надпись: Воронов О.П.».
«Но я Воронов П.О., - возмущался Петруха. «А Вам случайно не знаком Воронов с инициалами О.П.?» – настаивал псевдомилиционер.
- У меня сын - Воронов О.П., – сердился Пётр. «Вот видите», -  с паузой зловеще произносил Лёня.
«Моему сыну недавно исполнился год», – закричал Петька. «Вам придётся дать показания», - произнёс мой сообщник и бросил трубку.
Мы мурыжили Петю два дня, а потом раскололись… А из-за своего карапуза Пётр схлопотал выговор за утерю служебного удостоверения. Потом он отыскал его в детском ночном горшке.

Помимо розыгрышей, мы иногда работали. Составлялись какие-то справки, писались обзоры на ежеквартальные отчёты наших посольств, согласовывались текущие оперативные вопросы. После встреч с иностранцами необходимо было обязательно сделать запись беседы.
Право первичного осмотра поступавших к нам датских и исландских газет принадлежало "компетентным" органам. На особенно "зловредные" статьи ставился специальный штамп, означавший, что их нужно аккуратно вырезать ножничками и уничтожить. Кто, кроме двух сидящих в этой комнате специалистов, сможет прочитать статью на исландском? – смеялся мой коллега–«ислановед».
Когда умрёт Брежнев, мне поручат переводить письмо соболезнования от Королевы Дании. Пройдёт чуть более года, и я вновь буду разглядывать подпись Маргарет II под текстом, написанным в связи с кончиной Андропова.
                                Анекдот:
Радиокомментатор на похоронах Андропова:
- Всё Политбюро в полном составе идёт к могиле!
А вскоре придёт ещё одна королевская депеша в связи со смертью Черненко. Письма почти дословно повторялись.
                                Анекдот:
Сотрудников построили в колонну, чтобы повести на ноябрьскую демонстрацию. Рабиновичу поручают нести портрет Черненко.
- Что вы, товарищи! - отнекивается Рабинович, - я нёс портрет Брежнева - и он скончался; я нёс портрет Андропова - и он тоже вскоре умер...
- Товарищ Рабинович, у вас золотые руки!

Все интуитивно ожидали перемен.

***
В марте 1985 года Генеральным Секретарём станет Горбачёв. Будет принято решение о выводе советских войск из Афганистана. Академику Сахарову разрешат вернуться в Москву из ссылки. За ним освободят 140 диссидентов. Прекратится глушение «Голоса Америки». Как грибы, начнут появляться частные предприятия. Процесс пошёл!
                                Анекдот:
Заходит Горбачев в баню. Все моющиеся отпрянули в сторону, прикрылись шайками.
- Да что вы, товарищи? Это же я, Михаил Сергеевич, такой же мужик, как и вы!
- Как, а Раиса Максимовна разве не с Вами?

Перестройка затронет и МИД. Громыко переместят на формальный пост Председателя Президиума Верховного Совета, а Министром сделают Шеварднадзе.
Поменяют часть послов и руководителей Центрального аппарата. Изменится структура министерства. Я окажусь в отделе неправительственных организаций. Однажды  к нам пожаловал тогда ещё мало кому известный Жириновский. «У Горбачёва есть дипломатический паспорт, а у меня нет, – с ходу заявил Владимир Вольфович. - Дайте! Я ведь тоже руководитель партии, только либерально-демократической». Паспорт ему тогда, конечно, не выписали.
В 1989 году отец вернулся из Касабланки в Москву. В МИДе в полном разгаре была борьба с «семейственностью», как всегда, показушная - с назначением нескольких козлов отпущения. Заместитель Министра по кадрам прочитает папе нудную нотацию: «Ну, как же Вы допустили, что Ваши детки работают вместе с Вами в одном Министерстве? Вот если бы Вы трудились в ЦК, Совмине, а лучше всего – в КГБ, то тогда семейственности и не было бы». Папа хотел возразить, что «допустил» в МИД своих детей не он, а отдел кадров, но спорить не стал. Работу ему всё же предоставили, но на «отшибе». Он стал заместителем заведующего отделом, занимающимся научной организацией труда. Мне же намекнули, чтобы о командировке в приличное посольство я и не мечтал.
Отношение к Шеварднадзе со стороны дипломатов было смешанное. Нашлось немало обиженных. Получившие новые высокие назначения его поддерживали. Кто-то хвалил за либеральные воззрения. Кто-то бухтел, что он не профессионал. Говорили о неоправданных уступках Западу. Таковых навскидку было большинство.
В декабре 1990 года Эдуард Амвросиевич уйдёт в отставку «в знак протеста против надвигающейся диктатуры», а затем выйдет из рядов КПСС. Место Министра на очень короткий срок займёт Александр Бессмертных.
Мы с Шевардназе будто сговорились. Я в конце 1990 года одним из первых уволился из МИДа. И вышел из партии. Вернее, не встал на учёт в партийную организацию по месту жительства. Без шума и скандала. ( Марк Захаров публично сожжёт свой партбилет.) Когда к нам домой позвонят из райкома и поинтересуются, куда я запропастился, мама на всякий случай ответит, что я отбыл в длительную командировку.
В начале 1991 года через отца своего однокурсника я договорюсь о встрече с Шеварднадзе. Вместе со мной на неё пойдёт будущий председатель партии любителей пива Дима Шестаков. Эдуард Амвросиевич примет нас в маленьком особнячке за МИДом. Он будет в строгом костюме и замызганных грязью зимних ботиках на меху.
                                Анекдот:
Два чопорных дипломата на заднем сидении такси делятся последними новостями:
- Представляешь, был вчера на приёме у французского посла, так я там так опозорился… разговариваю с ним, и вдруг замечаю, что он как-то странно на меня смотрит. Потом выяснилось - у меня платочек в кармане был высунут на четыре миллиметра выше, чем принято.
- А я намедни на званом обеде у английского посла видел, как жена испанского военного атташе перепутала вилочку для улиток с вилочкой для фруктов. Ну, просто ужас.
Таксист заёрзал – мужики, ничего, что я к Вам спиной сижу?

Мы предложили Шеварднадзе возглавить параллельные мероприятия неправительственных организаций в рамках Московского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ. Он расспрашивал нас о предполагавшемся формате, но наше предложение вежливо отклонил. Как потом стало ясно, Эдуард Амвросиевич не хотел делать резких движений, поскольку надеялся на то, что Горбачёв призовёт его обратно. Что и случилось в ноябре 1991 года, когда он вновь возглавил МИД (называвшийся в то время Министерством внешних сношений). В декабре 1991 Шеварднадзе был одним из первых среди руководителей СССР, кто признал Беловежские соглашения.

***
Перестройка в СССР была связана с внутренними факторами глубочайшего системного кризиса. Отставание от развитых стран становилось всё очевиднее, особенно в сфере технологий. Уровень жизни никак не сопоставлялся с «буржуйским». Простой народ раздражали привилегии высшего эшелона власти. Бесило взяточничество среди чиновников. Злила глупая цензура. Людям хотелось свободно выезжать за границу. Этими настроениями и воспользовалась часть советской элиты.
У элиты в любом обществе формируется собственное мировоззрение. Как правило, оно не совпадает с официальной идеологией. Во времена Сталина единство политической элиты достигалось простым и очень эффективным способом – массовыми политическими репрессиями. После Сталина в стране формируется «номенклатурная» система правления. Элита, во избежание повторения массовых репрессий, не могла позволить единственному лидеру или одной политической группировке монополизировать власть. Рассредоточение власти в Москве привело к цепной реакции на местах.
Кончилось это тем, что представители советской элиты решили разжиться. За счёт такой богатенькой страны. Рамки существовавшей системы хозяйствования становились тесны. Пришлось поменять социально-политическую формацию, в частности, ценой развала СССР. Зато многие представители элиты сумели конвертировать свои властные полномочия в реальные материальные активы. Естественно, с правом наследования. Так что для большей части советской верхушки это была погоня не за общечеловеческими ценностями, а за баблом.
А вот мидовцам в этом процессе не «свезло». Им ничего не досталось, у них не было материальных активов, которые можно было прибрать к рукам. Не то, что у их более преуспевших соседей по высотке на Смоленке, работавших в МВТ и замкнувших на себя совместно с директорами предприятий экспортно-импортные потоки страны.
С бедных дипломатов в одночасье, как пёстрые перья, послетали главные признаки их исключительности. Говорю об этом безо всякого злорадства. Мои чувства имеют привкус ностальгии.
В глазах общества, да и в своих собственных, дипломаты перестали быть «белой костью». Эксклюзивная привилегия – выезд за железный занавес - стала доступна обычному занюханному туристу. (Куда ушли те времена, когда простые советские девчонки, рассматривая мои фотки на фоне заграничных достопримечательностей, думали, что я почти Бог). Зарплата сотрудников посольств, скромная по западным меркам, но весьма заманчивая по советским, в сравнении с теми деньгами, которые стали зарабатывать бизнесмены и наёмные менеджеры в России в новых условиях, стала казаться смехотворной. Инвалютные «Березки» позакрывались за ненадобностью. Запретили и другие льготы для работавших за границей (например, после трёхлетнего пребывания за рубежом можно было беспошлинно ввезти автомобиль. Папа воспользовался этим правом один раз).
Накрылся и тот маленький полулегальный дипломатический бизнес предыдущих десятилетий, когда дипломаты ввозили из-за бугра всякую всячину для перепродажи. Магнитофоны и телевизоры, дублёнки и мотки шерсти, золотые украшения и часы, парички и пёстрые зонтики. Каждый крутился в меру своей предприимчивости. Кстати, про этот бизнес знали все, включая чекистов, которые приглядывали за дипломатами. Но они ведь и сами приторговывали. Система смотрела на эти шалости сквозь пальцы.
Наверное, и из-за потери своей исключительности, в девяностые годы многие дипломаты стали покидать МИД. Кто-то погнался за большущей деньгой. Кто-то нашёл в жизни другой интерес. Кто-то вернулся.
Когда я ушёл из МИДа, на меня смотрели, как на идиота. Впрочем, были и другие версии: Что мои уши продул ветер перемен; Захотелось попробовать чего-нибудь остренького; Денег посшибать и по карманам пораспихивать. Кто-то считал, что обиделся я на систему, сделавшую меня невыездным.
У меня же была «своя дорога, своё индийское кино". В конце 1990 года в баре пресс-центра МИДа я увидел за одним из столиков однокурсника своего брата Лёшу Подберёзкина. «Скучно что-то мне в МИДе стало», - пожалился я будущему кандидату в Президенты страны. «Так переходи ко мне в Российско-американский университет», – сказал Алексей и протянул свою свежеотпечатанную визитку. Я про университет ничего не знал, но тут же согласился. На следующий день я напомнил Подберёзкину о нашем разговоре. Он был весьма удивлён, но возражать не стал. Уже буквально через неделю я знакомился с новыми сослуживцами.

***
Так закончился мой роман с МИДом. А для моих родителей он продолжается. (Там по-прежнему работает Андрей). Папу часто приглашают на ветеранские мероприятия. Мама при посещении мидовской поликлиники очень гордится тем, что её медицинская карточка, еще довоенного издания, может быть, даже самая древняя. Артефакт ушедшей эпохи.
«Проснулся. Поплескался в ванне./Смахнул листок календаря./И вроде прожит день не зря.../Вот только надо б съездить к маме.»
Мама, правда, всё реже и реже, спрашивает меня по телефону: «А может, сынок, тебе вернуться в МИД? Там такой коллектив хороший. И с обедами проблем не будет». Я отшучиваюсь и говорю, что согласился бы только на солидную должность в ЮНЕСКО. Или, на крайний случай, готов поехать послом в какую-нибудь очень маленькую, уютную страну с хорошим климатом. Ведь Чингиз Айтматов в своё время служил советско-российским послом в Люксембурге. Работая в начале 90-х в аппарате Правительства, я звонил послу Айтматову с просьбой приютить меня в здании советского посольства на период служебной командировки. Айтматов не возражал. Я, конечно, не Айтматов. Но и страну пребывания можно выбрать поскромнее.
А недавно мне приснился сон. Сам министр иностранных дел связался со мной по телефону и… предложил сыграть в теннис. Но про работу не сказал ни слова.