Старик, похожий на Мандельштама

Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!

Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!

- так начинается первое после 5-тилетнего молчания стихотворение 30-го года.

В ноябре 33-го в только что полученной квартире Мандельштам пишет два стихотворения. Давайте поговорим о первом из них, находящемся, кмк, в тени знаменитого антисталинского памфлета "Мы живём, под собою не чуя страны".
Это стихотворение "Квартира тиха как бумага". Его я бы разбил на две неравные части - длинный лабиринт из 8-ми первых строф и две итоговые строфы, в которых возникает старик на плахе и какое-то (его?) начинание в 70 лет.

Итак, первые 8 строф:

Квартира тиха как бумага --
Пустая, без всяких затей,--
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.

Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.

А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть.

Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.

Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.

Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель,
Такую ухлопает моль.

Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.

И столько мучительной злости
Таит в себе каждый намек,
Как будто вколачивал гвозди
Некрасова здесь молоток.

Общеизвестно, что это стихотворение - ответ Борису Пастернаку. Поздравляя друга с получением "писательской" квартиры, тот заметил полушутя, что теперь можно и стихи писать. После его ухода Мандельштам, по воспоминаниям Надежды Яковлевны, пришёл в ярость, сказав, что скорее вернёт квартиру тем, кто её дал.

Претензии к Борису у Мандельштама были и раньше:
"Ходят два еврея, неразлучные двое -- один вопрошающий, другой отвечающий, и один все спрашивает, все спрашивает, а другой все крутит, все крутит, и никак им не разойтись."
Или: "Набрал в рот вселенную и молчит. Всегда-всегда молчит. Аж страшно". Хотя посмотрите, как тут упрёк смешан с восхищением другом, вобравшем в себя "вселенную".

В восьмистрофном лабиринте - тревога и страх. Заключённая внутри трубы, как в тюрьме, влага (в "Четвёртой прозе" поэт хочет, чтобы Москва-река матерно затопила ненавистную ему улицу - там влага свободна и брутальна). Кровь-чернила, пеньковые речи, честные предатели, щебечущие палачи.

Чтобы победить свой страх поэту нужен кто-то абсолютно бесстрашный, и такой человек, старик, возникает в заключительных двух строфах (по крайней мере, как аллюзия).

Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет начинать,
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.

И вместо ключа Ипокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.

Кто же этот старик? О своей догадке рассказал математик Володя Меладзе, мой давний друг. Он пишет, что решение пришло к нему, когда он, шепча стихи Мандельштама, прогуливался по тбилисским улочкам (должно быть, помнящим поэта).

Не знаете, Тбилиси похож на Афины?

Но прежде хочу сказать, что "сапогами стучать" для Мандельштама - это сочинять стихи - стихи обличительные.
"У меня нет почерка, потому что я никогда не пишу. Я один в России работаю с голосу, а вокруг густопсовая сволочь пишет", - поэт сочиняет на ходу, "стаптывая башмаки"(а в эссе о Данте он упоминает сношенные воловьи подошвы).
Поэтому и бумага для него "тиха" - она не вызывает прилива творческой энергии, стихи ложатся на бумагу уже готовыми. (Как-то Надежда Яковлевна записала три сразу, и это было первое появление бумажного варианта сочинённых стихов).

Теперь я могу сказать (а сам я в этом убеждён), что Старик, начавший писать стихи "на плахе за 70 лет" - отсюда:

Теперь, после суда, когда празднество в честь бога отсрочило мой конец, я решил, что, быть может, сновидение приказывало мне заняться обычным искусством, и надо не противиться его голосу, но подчиниться: ведь надежнее будет повиноваться сну и не уходить, прежде чем не очистишься поэтическим творчеством. И вот первым делом я сочинил песнь в честь того бога, чей праздник тогда справляли, а почтив бога, я понял, что поэт - если только он хочет быть настоящим поэтом - должен творить мифы, а не рассуждения. Сам же я даром воображения не владею, вот я и взял то, что было мне всего доступнее, - Эзоповы басни. Я знал их наизусть и первые же какие пришли мне на память, переложил стихами. (Федон)

Этому Старику 70 лет, он приговорён к смерти и гибнет, исполняя свой гражданский долг.
Мандельштам сознаёт, что отказавшемуся "учить щебетать палачей" кары не избежать. Второе стихотворение - антисталинский памфлет Пастернак назовёт самоубийством. "Я к смерти готов" - скажет позже Мандельштам.
В финале стихотворения поэт, обращаяясь к себе самому, проецирует свою судьбу на судьбу великого философа.

Вот ещё диалог:

- Скажите, почему не эмигрировали Осип Мандельштам и Анна Ахматова?
- Вы помните, - спросила Н. Я. Мандельштам в ответ, - почему отказался бежать Сократ? Он был гражданином.


Холод добрался уже до живота, и он сказал (это были его последние слова): Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте.




Дмитрий Демидов, 2013

Сертификат Поэзия.ру: серия 1414 № 97582 от 09.02.2013

0 | 6 | 2940 | 29.03.2024. 15:38:35

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []


Мне кажется, что эта версия (Сократ) допустима, но отнюдь не Эврика. Пойдем с другого конца: а почему же же О.М. не назвал его имя? Он был не из тех, кто играя в шарады, надевает колпак колдуна. И если версия Ваша верна, значит стихо это не безупречно, хотя и это не исключено
Историю о гвоздях в запятках я знаю много-много лет: рассказала одна учительница! Двуличие Некрасова подтверждает и история с его 2 опусами, написанными в один день и абсолютно противоположными друг другу. Но не будем уходить от темы.
Разве не ясно, что у сравнения "как будто вкалачивал гвозди Некрасова здесь молоток" коннотация все же положительная, Я так воспринял, но, возможно, это не верно. И еще замечание. Признанными мастерами того, как достойно уйти из жизни, считались таки римляне, а не греки. . Не могу вспомнить ст-ие, написанное размером мандельштамовского "Декабриста", где именно об этом говорилось определенно, оно общеизвестно, но я не помню ни текст, ни автора.
Так что пока ничего не разрешилось весенним ливнем.... :))

Дима, я не одолел длинную дискуссию в Литсалоне, очень много букаф. :)
На всякий случай - версия Ст. Рассадина.
Речь идет об Овидии, который смолоду сопровождал О. Э. Еще Tristia была названа по овидиеву циклу (Песни скорби). Римский ссыльнокаторжный, умерший сильно за 70. Поэтому вполне понятна и античная "струя Ипокрены".

Юрий, так Рассадин тоже "не в теме".
Вот что пишет мой соратник (соавтором не называю, т.к. копаем порознь и кое-в чём пока не сходимся. Но публикацию и комменты он конечно читает)
Vladimir Meladze:
Овидий и ОМ - огромная тема. Он был до того, будет после - особенно в воронежский период, но никак не здесь. Большая подробная всесторонняя статья Kornielia Ichin «Рим - мечта изгнанника: Овидий и Мандельштам» никак не упоминает связи старика с Овидием.
Овидий в ссылке изменился - стал писать скорби-элекии и просительные письма Августу, мечтая вернуться в Рим. Какими такими сапогами стучать должен был Овидий ?
Поэтому конечно правы знатоки и тонкие ценители ОМ (Гаспаров, Успенский,... и весь цвет своременного литературоведения), когда они, чувствуя высокий гражданский пафос этого желчного стиха-ответа Пастернаку, не приемлют "жалобщика" Овидия, концентрируясь на "сапогах разночинцев"
Но они совершают другую ошибку: не расшифровав личности старика и тем самым опустив ее, они напрямую привязывают сапоги к молотку Некрасова - придавая его личности смысл прямо противоположный тому который вкладывал ОМ.
Ну и конечно из-за этого пропуска также теряется четкость связи с последней строфой - со страхом смерти как источником вдохновения.
(Конец комментария В.Меладзе).

Добавлю, что при написании стиха ОМ не мог предполагать, что будет сослан. Он написал ещё антисталинское "Мы живём..." и прочитал его 15-ти знакомым, что в те людоедские времена равносильно "каждому встречному" Он спрятал лезвие в ботинок и готовился к худшему. И у следователя переписал набело памфлет, исправляя искаженный вариант из доноса. Т.е. заботился о точном донесении текста до потомков (а протокол допроса сохранился!), а не о своей жизни. Овидий ли там?

А Омни Ронен, ещё один авторитетный исследователь, подробно анализируя стихотворение в кн. "Поэтика М", предпоследнюю строфу опускает. Т.е. скорей всего считает вопрос о старике пока открытым.

Я нашел еще одно косвенное свидетельство:
- Скажите, почему не эмигрировали Осип Мандельштам и Анна Ахматова?
- Вы помните, - спросила Н. Я. Мандельштам в ответ, - почему отказался бежать Сократ? Он был гражданином. (Н.Панченко. Из предисловия к "Воспоминиям" Н.М.)
Наверняка подобные разговоры и с мужем у Н.М. были.

Хочу ещё подчеркнуть, что не настаиваю на единственности "сократовской" интерпретации. Пусть интерпретаций будет несколько (кроме явно противоречивых) - тем многомернее сам стих.

Что касается отсутствия комментов, Юрий, скажу так: пишут!
Хотя не исключено, что кто-то из моих яростных оппонентов огородами, огородами ушёл к Котовск... тьфу, к Некрасову.

Дмитрий, здравствуйте!

Соглашусь с тем же Юрием Лукачем и другими, мол, Сократ - мало вероятно. И не соглашусь, мол, это Овидий...

Замечу: когда я решил, что «старик» – это, кажется, Клюев, я предварительно перелопатил гору литературы (впрочем, не настаиваю на этой версии).

Даже настаивая на пророческом даре стихотворцев, иногда выявляющемся за счёт простых языковых созвучий или внезапных ритмизированных прозрений.

Но я бы обратил Ваше внимание на следующее. Итак. Это действительно своеобразная отповедь Пастернаку. Здесь часто цитируются слова Пастернака о том, что написание анти-сталинского памфлета сродни самоубийству. И это верно. Но вне обсуждения остаются иные вещи. Например, такие. Пастернак – первый восславил Сталина. Восславил как поэт. А Мандельштам выступил как явный антипод, как анти-Пастернак.

Материальная сторона важна - да. Но вспомним следующее. Квартира, которую получил Мандельштам, это лишь часть материализованной пенёнзы. Или абсолютизированного пайка. Называть получение от сов. власти такой квартиры (дом в центре Москвы, рядом с Арбатом) «подачкой» - не верный посыл…

Более того! Таких псевдо-подачек в адрес Мандельштама поступило в то время множество. Это и пожизненная пенсия: «старику» Мандельштаму в то время – 41 год (сегодня лишь летчики-испытатели в в сороковник на пенсион выходят). И публикации стихов и прозы в журналах, газетах, а также договора на издание «избранного»… Например, в гос. издательстве Худлита и в издательстве писателей…

А при чём Пастернак?.. Есть в его творчестве на фоне Сталина нечто постыдное. То, что потом присвоят и освоят некоторые советские поэты (от Галича до Вознесенского). Это когда работаешь на режим, перманентно пребывая в оппозиции.

Вот как вспоминал М. Вольпин о беседе с Анной Ахматовой: «Значит, заговорили о Пастернаке, о горестной его судьбе, и вдруг она сказала: «Михаил Давидович, кто первый из нас написал революционную поэму? - Борис. Кто первый выступал на съезде с преданнейшей речью? - Борис. Кто первый сделал попытку восславить вождя? - Борис. Так за что же ему мученический венец?»

Второе. Теперь об Овидии. Овидии как несомненной константе поэтики Мандельштама, но Овидии – пребывающем за скобками применительно к данным стихам.

Дело в том, что высланный на самый край ойкумены в город Констанцы (по сути, глубоко к варварам - за пределы Римской империи!) и проживший там до самой своей смерти десять лет Овидий вдруг испытал сильную ностальгию. Да-да, банальную тоску по родине. Овидий в элегиях и письмах сетует и жалуется! На окружающее его «варварство», на суровость зим и т.д. При этом Овидий стал писать иначе, его стиль резко обновился. На смену холодному расчётливому остроумию пришли искренность, отчаяние, та же ностальгия...

Применительно к Мандельштаму Овидия здесь подверстать невозможно. И вот почему. Все мы знаем, какой оказалась судьба Осипа Мандельштама. Но мало кто знает, что с середины 20-х годов вплоть до обыска в 34-м документы на загранпаспорт лежали в его столе. «Пролежали без толку», - напишет его вдова.

Мандельштам мог в любой момент «свалить» из Совдепии. Ему не нужно было взывать к мировой общественности или в «канцелярию тирана» за билетом на выезд/самовывоз из страны. Осип Мандельштам мог легко свалить и опубликовать свой анти-сталинский памфлет в эмигрантской прессе…

Дмитрий, о чём мы говорим? О тоске Мандельштама по мировой культуре? Ну, так, он жил в Европе целых два года до русской революции 17-го года. А затем мог уехать из России (или Совдепии - кому как) в любое время.

Мандельштам провидчески выбрал Россию. Сапоги. Разночинство. Общность судьбы, включая смерть в общей могиле. Мировую культуру и поэзию Клюева, где «русский быт и русская речь покоится в эллинской важности»…

Дмитрий, более неподходящей кандидатуры на роль мандельштамовского старика, чем Сократ, придумать трудно. Сократ был воином (отбил в бою Алкивиада), участвовал в общественной жизни Афин, был физически крепок, психически здоров и никогда ничего не боялся. Говорил в лицо власть имущим все, что он о них думает, а не распространял вирши из-под полы - это не упрек Мандельштаму, просто разные характеры. В эпоху тридцати афинских тиранов (кажется) Сократ - единственный из всех судей отказался подписать смертный приговор осужденному. Сократ - типаж, абсолютно несхожий с Мандельштамом, несмотря на некоторое сходство судеб. Проблема, которую мучительно решал Мандельштам - стучать или не стучать сапогами, - перед Сократом даже не вставала.

Не годится также и указанный в комментариях Овидий, признанный поэт своей эпохи, неизвестно чем прогневивший Августа.

На всякий случай: не годится и вечно придворный поэт Гете и прочие 70-летние авторы, коих истолкователи могли бы произвольно "пристегнуть" к имени Мандельштама.

Что же касается пресловутых 70-и лет, то приходится еще раз вспомнить об уже упоминавшейся в комментариях "бритве Оккама". На мой взгляд, все предельно просто. В стихотворную строку невозможно было втиснуть ни 40, ни 50, ни 60 лет. Только 70. Для Мандельштама, чьей поэзии свойственно так называемое высокое косноязычье, все едино - 40 лет или 70. А исследователи вроде нас с Вами, Дмитрий, могут приискать объяснения любому числу. Что показала и Ваша версия, и версии авторов, откликнувшихся на Вашу провокацию (в хорошем смысле).

И насчет сапог тоже все просто. Поэт мучительно решал, стоит ли ему, "задрав штаны, бежать за комсомолом", или не стоит становиться в ряды "солдат революции". Отсюда и сапоги.

Спасибо Вам! Ответа может и не быть, но думать есть над чем, понятно...