К 80-летию Бурича и Алексеева

Два глухонемых хулигана...



Время чтения стихов

это время их написания

прикосновение
стокрылого ангела
книги

разговор рыб
ставший слышимый
птицам

оно где-то
между подушкой
и утром

Стихи мои!

Будут пытать
не выдам
сожгут все списки
не вспомню

Время чтения стихов

Спешите!

Оно никогда не наступит

(Владимир Бурич)


ЛУЧШЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Предвкушать его.

Услышать скрип двери
и догадаться,
что это оно.

Растеряться.

Но взять себя в руки
и, побледнев от решимости,
прочесть его про себя.

Поразиться.

И, переведя дух,
прочесть его вслух,
но шепотом.

Расхрабриться.

И, открыв окно,
прокричать его громко,
на всю улицу.

Наконец успокоиться.

И ждать новое,
самое лучшее.

(Геннадий Алексеев)


Быстро текут юбилейные пятилетки.
Летом этого года исполняется 80 лет со дня рождения двух основоположников современного русского свободного стиха, верлибра: 18 июня родился Геннадий Алексеев, 6 августа – Владимир Бурич. Прожили оба недолго, у Алексеева не выдержало сердце в марте 1987, у Бурича в августе 1994. Некоторые до сих пор твердят, что в свободный стих вкладывается мало сердца.
Геннадий Алексеев создал ленинградскую школу верлибра, более близкую к разговорной речи, к мысленному диалогу с самим собой. Архитектор и художник, он сам оформлял свои книги стихов и прозы. Как ни странно, одну из первых его публикаций в журнале «Аврора» поддержал своей внутренней рецензией Иосиф Бродский, с оговоркой, что свободный стих в русской поэзии вряд ли когда-нибудь возобладает. Исследователь русского верлибра Юрий Орлицкий утверждает: «…большая часть произведений поэта, в том числе и многие безусловно лучшие, до сих пор остаются недоступными как широкому читателю, так и специалистам… Значение творчества Г. Алексеева, как водится в России, стало очевидным после его смерти, хотя и сейчас об этом замечательном литераторе знает очень узкий круг специалистов и любителей поэзии…»

Швейцарский поэт, славист и переводчик Феликс Филипп Ингольд в свой новейшей двуязычной антологии "Als Gruss zu lesen" - Русская поэзия с 2000 до 1800", выпущенной в Цюрихе в
2012 году, упомянув о рождении Бурича в Харькове и переезде в Москву, сообщает: "Больше
о его жизни ничего не известно. В большинстве литературных словарей и на соответствующих русских интернет-страницах имя его отсутствует."

Владимира Бурича в поэзию напутствовал популярный в 60-е годы новатор турецкой поэзии Назым Хикмет. Вот разговор между Хикметом и Николаем Глазковым, записанный Буричем:

Глазков: Стихи без рифмы напоминают мне женщину без волос.
Назым Хикмет: А представь себе, брат, женщину, у которой везде будут волосы.
Глазков: Это верно…

Конечно, этим не исчерпывается теория свободного стиха, поэтому Бурич в 70-е годы пишет статьи по ритмологии, где, как в периодической таблице Менделеева, подобно еще не открытому химическому элементу, определяется место и верлибру. Его критика рифменного мышления, часто приводящего рифмующего поэта к непредвиденному результату, определила художественные задачки недавнего постмодерна: повтор старой поэтики в ироническом плане и стремление спрятаться в чужих цитатах. О «стихотворной запоминаемости» рифмованных текстов говорил с иронией: «Это пустой вздор. Всем известно, как запоминается всякая ерунда. И наоборот. Что касается меня, то я сознательно обратился к свободному стиху, как к трудно запоминаемому, чтобы он постоянно дразнил, раздражал, заставлял перечитывать его снова и снова, чтобы не получалась девальвация, какая постигла многие произведения, написанные силлабо-тоникой». К поэзии, как к нерукотворному созданию, Бурич относился крайне серьезно: «Одним из опосредованных средств человеческой адаптации является поэтическая литература. В противоположность непоэтической литературе, занимающейся выработкой новых и популяризацией старых понятий поэтическая литература занимается моделированием человеческого менталитета в определенных политических и социальных условиях». (Вл.Бурич, «Тексты», Москва, СП, 1989, стр 143)
Если исходить из того факта, что интерес к поэзии во всем мире падает, то получается, что условия (политические и социальные) ныне таковы, что не требуют от человека развития его умственных устремлений. Недавно австрийский поэт Рауль Шротт в соавторстве с ученым - психологом опубликовал обширное исследование, в котором доказывалось, что чтение и сочинение стихотворений перекидывает некий мостик между правым и левым полушарием головного мозга человека, между логическим и образным (ассоциативным) мышлением. Без
этого "мостика", построенного еще в детстве, полнота мышления не осуществляется...
«Я был приговорен к высшей мере литературного наказания – к двадцати семи годам непечатания», - говорит о себе Бурич. Сейчас у него, как и у Г.Алексеева, «взрослые» ученики, а некоторые их «внучатые» последователи, возможно, их книг уже не знают, переизданий нет и не предвидится. Если посмотреть на самый широкий сайт в интернете - «стихи.ру», то можно заметить, что под верлибром в лучшем случае до сих пор понимают солидный белый стих, а то просто стих, написанный через пень-колоду. Но есть и понимающие этот жанр, умеющие им пользоваться: – Владимир Монахов, Евгений Дюринг, Егор Кошелев, Лана Волкова, Анатолий Степанов, Артем Ангелопуло…
Непонимание верлибра связано с благим намерением соблюдать традицию и чистоту жанра, тогда как есть и другие традиции, а жанры могут дополнять друг друга. Когда я помещаю свободный стих между поэзией и прозой, то можно это понимать как переходную, а исторически даже как исходную литературную форму. Поэтому свободный стих не теснит привычную лирику, не дублирует прозу, записывая ее «в столбик», а стремится занять свое законное место в литературе. Когда я определяю его как жанр словесности, симметричный прозе относительно поэзии, я имею в виду именно полноту литературы. Можно даже сказать, что это не проза и не поэзия, и в то же время - и проза и поэзия. Владимир Бурич в своих набросках (Записные книжки) оставляет афоризму из одного предложения прозаическую запись («У обезьян под шкурой розовые щеки»), но верлибр (иногда это цепь афоризмов) уже стихи, где по смыслу задается интонация, каждое слово или фраза по праву выбирает себе отдельную строку:

Стихи мои
профилактические прививки
от страха
отчаяния
ужаса смерти
это безбольно
через лопнувшие сосуды глаза


Пауза (междустрочие) в верлибре дает нам момент подумать, тогда как в силлабо-тонике это скорее музыкальный момент (синкопа). У прозы гораздо более длинное дыхание и более широкий шаг, а неравномерность шага как бы не замечается в общем фразовом потоке. Верлибр расширяет словарь как поэзии, так и прозы. Трудно представить себе слово «профилактический» в лирической стихии не-свободного стиха, если это не ирония, а в прозе оно было бы в своем прямом, не-образном смысле. Даже названия стихотворений у Бурича говорят о превращении научных («прозаических») понятий в оригинальный образ: «Концепции», «Сирингомиэлия», «Ненависть деструктивна…», «Стагнация», «Трансплантация», «Деадаптация»… Здесь не мог не сказаться опыт новаторов послевоенной польской поэзии, таких как Тадеуш Ружевич, которого Бурич успешно переводил на русский язык.
Поэтический опыт Геннадия Алексеева и Владимира Бурича дает нам уже не попытки, не эксперименты, а образцы. Обратим сегодня на них наше внимание. Они писали так тогда, когда почти не на кого было опереться.
Вячеслав Куприянов



ГЕННАДИЙ АЛЕКСЕЕВ

КУПОЛ ИСААКИЯ

Вечером
я любовался куполом Исаакия,
который был эффектно освещен
и сиял
на фоне сине-фиолетового неба.

И вдруг я понял,
что он совсем беззащитен.

И вдруг я понял,
что он боится неба,
от которого
можно ждать всего, чего угодно,
что он боится звезд,
которых слишком много.

И вдруг я понял,
что этот огромный позолоченный купол
ужасно одинок
и это
непоправимо.


ВОСТОРЖЕННЫЙ

Хожу по весеннему городу,
и в горле у меня булькает восторг.
Но я и виду не подаю.
Хожу по городу и криво усмехаюсь:
"Подумаешь, весна!"

Сажусь в весеннюю электричку,
и в ушах у меня щекотно от восторга,
но я не поддаюсь.
Еду в весенней электричке
и исподлобья гляжу в окно:
"Эка невидаль - весна!"

Вылезаю из электрички,
бросаюсь в лес,
раскапываю снег под елкой,
расталкиваю знакомого муравья
и кричу ему в ухо:
- Проснись, весна на дворе!
Восторг-то какой!

- Сумасшедший!- говорит муравей.-
И откуда только берутся
такие восторженные идиоты?



***

Протяни руку,
и на твою ладонь
упадет дождевая капля.
Протяни руку,
и на твою ладонь
сядет стрекоза
большая зеленая стрекоза.
Только протяни руку
и к тебе на ладонь
спустится райская птица
ослепительной красоты.
настоящая райская птица!
Протяни же руку!
чего ты стесняешься -
ты же не нищий.

Постой минуточку с протянутой рукой,
и кто-то положит тебе на ладонь
свое пылкое восторженное сердце.

А если положат камень,
не обижайся,
будь великодушен.

----


В музее

У богоматери
было очень усталое лицо.

- Мария, - сказал я,-
отдохните немного.
Я подержу ребенка.

Она благодарно улыбнулась
и согласилась.

Младенец
и впрямь был нелегкий.
Он обхватил мою шею ручонкой
и сидел спокойно

Подбежала служительница музея
и закричала,
что я испортил икону

Глупая женщина.

---

ТАК

- Не так,- говорю,-
вовсе не так.
- А как?- спрашивают.

- Да никак,- говорю,-
вот разве что ночью
в открытом море
под звездным небом
и слушать шипенье воды,
скользящей вдоль борта.
Вот разве что в море
под небом полночным,
наполненным звездами,
и плыть, не тревожась нисколько.
Вот разве что так.

Иль, может быть, утром
на пустынной набережной,
поеживаясь от холода,

и смотреть на большие баржи,
плывущие друг за другом.

Да, разве что утром
у воды на гранитных плитах,
подняв воротник пальто,
и стоять, ни о чем не печалясь.

Вот разве что так,- говорю,-
не иначе.

***

Необъяснимо,
но ребенок
так горько плачет
у истока жизни.

Непостижимо,
но мужчина
пренебрегает
красотой созревшей жизни.

Невероятно,
но старик
смеется радостно
у жизни на краю.

---

Бессовестные.

Веселые они люди -
бессовестные.

Спросишь:
- И не совестно вам?
- Нет,- отвечают,-
не совестно!-
И улыбаются.

Удивишься:
- Неужто и впрямь
совсем у вас совести нет?
- Да,- говорят,-
ни капельки нет!-
И смеются.

Полюбопытствуешь:
- Куда же вы ее дели,
совесть-то свою?
- Да у нас и не было ее,- говорят,-
никогда не было!-
И хохочут.

Отойдешь в сторонку
и задумаешься.

---


ДВА ГЛУХОНЕМЫХ ХУЛИГАНА

Два глухонемых хулигана
три глухонемых хулигана
четыре глухонемых хулигана
хватит?
можно еще.
Пять глухонемых хулиганов
шесть глухонемых хулиганов
семь глухонемых хулиганов
теперь достаточно.
Семеро здоровенных
глухонемых хулиганов —
это целая толпа.
Безобразничают они скромно:
не матерятся,
не пристают к девушкам,
не пугают старушек —
просто стоят на мосту
и чего-то ждут,
а на мосту стоять не положено.
Милиционер свистит,
но они не слышат,
потому что они глухонемые,
и получается безобразие.
Семеро совершенно глухих
и безнадежно немых хулиганов
ждут на мосту
какого-то чуда.
Но если вам кажется,
что их все же
слишком много,
можно оставить только шестерых
или пятерых,
можно ограничиться четырьмя
или даже тремя.
Давайте оставим на мосту
двоих глухонемых хулиганов,
одному будет скучно
ждать чуда.

---

ШУТ.

Шут! Шут! Тут шут!
Шута поймали!
-"Пошути, шут! По шутовству соскучились!
Посмеши, шут! По смеху стосковались!
Тащите сюда всех царевен- несмеян!
Тащите сюда всех зарёванных царевен!
Шут! Шут! Шут!"
А тот стоит весь бледный
И губы у него трясутся.

----------------------




ВЛАДИМИР БУРИЧ

***

Так и не смог доесть
золотую буханку дня

Посмотрел на часы
половина семидесятого

надо ложиться спать
гасить свет
в глазах

Руки можно поднять
чтобы капитулировать

чтобы взлететь



***

Зачем обнимать
если нельзя задушить

зачем целовать
если нельзя съесть

зачем брать
если нельзя взять навсегда
с собой
туда
в райский сад

ГЕРМАНИЯ – 1984

Я захотел заглянуть в пасть зверю

а увидел
маленькие домики под красной черепицей
высунувшихся из окон старушек
детей идущих в кирху на концерт Баха
желтые кусты форзиций бледно-розовые соцветия очиток
кружку пива стоящую на тротуаре
рядом с мастером укладывающим плиты

Он подмигнул мне
и весело крикнул:
- Рус сдавайся!

ПЕСНЯ

Каменщик
спит
сидит
в воскресенье
рубль стоит кубометр кладки
пять кубометров в день норма

Стоит
ходит
огород поливает
плотник
рубль в час стоят его движения
в воскресенье
гребет
плывет на лодке

Каменщик
нянчит внука
открывает бутылку

Плотник
поднимает руки
поправляет кепку
относит весла в заросли ежевики

И растут
незримые
замки


***

Фигуру моей души
не могло передать мое тело

Тело моей любви
не найти на фресках Помпеи

Фигура моей любви
не сплетение
не слияние
не нанизывание
не поедание
это не действие
это маленький вакуум
образующийся в горле


***

Все наше бунтарство
это скрытая форма покоя
мы лжем
мы жаждем
чтобы гвоздь был вбит
шар скатился
капля упала

***

Стареем
я
моя кепка
мост через реку

Старение камня – эталон старения

Старение – вот что нас объединяет
Мы в едином потоке старения

Мое старение адекватно
старению десяти кошек
четырех собак

я не увижу старости
этого галчонка

***
Перерезав горло лезвием забора
угасающим взглядом
покатился по каменным дорожкам рая

Ни одного плевательного рефлекса
ни одного фонтанчика слюны из алой гортани кита
только призраки цветоформы
только молекула аромата
величиной с розовую Венеру
влетает в мохнатую пещеру моего носа


***

Я вижу тебя
сквозь этот пепел
сквозь месяц
сквозь Днепр
шагающий
в зеленой рубашке леса
по мягкому песку пляжа

Сколько русской крови
в березах и осинах
которые снова
светят там наверху

***

Хочу боли
хочу резкой непреходящей боли
боли правды
боли жизни

хочу плакать большими цветными слезами
приводя публику в восхищение



-

Я старьевщик
я собираю продукты распада
они гуманны и безобидны
иглы уже не уколют
колесо не раздавит
Я речник
ставлю временные пирамиды из досок
в память о мелях
Грабли
да конечно нужны бы грабли
собрать
опавшие волосы солнца


***

На перекрестке
времени и пространства
стою
торгую
днями своей жизни
подходите
покупайте
вот этот свежий
с красными боками рассвета
их сорвали
руки любимой

Смотрю на них
плачу
обливаю слезами
белой кровью воспоминаний


* * *

Я заглянул к себе ночью в окно

И увидел
что меня там нет

И понял
что меня может не быть


* * *

Мир наполняют
послевоенные люди
послевоенные вещи

нашел среди писем
кусок довоенного мыла
не знал что делать
мыться
плакать

Довоенная эра —
затонувшая Атлантида

И мы
уцелевшие чудом



ЗАПОВЕДИ ГОРОДА

Уходя гашу свет
Перехожу улицу на перекрестках
Сначала смотрю налево
дойдя до середины — направо
Берегусь автомобиля
Берегусь листопада
Не курю
Не сорю
Не хожу по газонам
Фрукты ем мытые
Воду пью кипяченую
Перед сном чищу зубы
Не читаю в темноте и лежа
Так дожил до почтенных лет
И что?
Хранить свои деньги в сберегательной кассе?



* * *

Середина жизни

мысли в зените

Все происходит четко и однозначно
как в операционной
с бестеневым освещением



* * *

Ненависть деструктивна
Любовь требует формы

Как трудно творить
на столе
разоренной планеты



* * *

Солнце сменяет Луну
Солнце сменяет Луна
Одно Солнце
Одна Луна
Чистая случайность
только задержавшая развитие
человеческого воображения



* * *

Человечество
непотопляемое судно

Четыре миллиарда
отсеков
надежды

Вячеслав Куприянов, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 94471 от 05.08.2012

0 | 1 | 1831 | 17.11.2024. 15:47:21

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []