Кто написал "Конька-горбунка"

Речь пойдёт об открытии Александра Лациса, впервые выдвинувшего гипотезу пушкинского авторства сказки в 1993 году. В 1996 году его версия в виде статьи «Верните лошадь!» была опубликована в пушкинской газете «Автограф»; в 1997 и 1998 году вышли две книги, в которых был воспроизведен текст издания «Конька-Горбунка» 1834 года (пушкинский текст) и статья Лациса «Верните лошадь!»; я эти две книги отрецензировал для «Литобоза» (1999, №4; «Ход конём, или попытка плагиата»). В 1999 году Лацис умер; с тех пор нашлись с десяток дополнительных аргументов в пользу версии Лациса. Те, кого этот материал заинтересует больше, чем просто информация, могут прочесть статью Лациса и мои публикации, текст сказки издания 1834 года, мой анализ исправлений 1856 года и окончательный текст сказки на сайте http://gorbunock.narod.ru.
Чтобы те, кого эта версия приведёт в раздражение или вызовет подозрение в спекулятивности, не отвергали её с порога как очередную фантазию на пустом месте, вместе с Лацисом сошлюсь на Пушкина:

Здесь имя подписать я не хочу;
Порой я стих повертываю круто,
Все ж видно, не впервой я им верчу,
А как давно? Того и не скажу то...
……………………………………………

Когда б никто меня под легкой маской
(По крайней мере долго) не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого критик строго пощелкал!

Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник.
Нас мало. Не укроется проказник.

И ещё:

Читатель, … смейся то над теми,
То над другими: верх земных утех
Из-за угла смеяться надо всеми.

Для тех, кого не убедили статья Александра Лациса «Верните лошадь!» и мои статьи в «ЛитОбозе», «Новых известиях» и «Парламентской газете», я собрал здесь воедино все возникающие при обсуждении этой гипотезы вопросы. Как мне кажется, сухое перечисление доводов в пользу этой версии может оказаться убедительнее любого подробного литературоведческого анализа.

1. Как объяснить ниоткуда взявшуюся гениальность 18-летнего Ершова (он родился в феврале 1815 года, сказка была опубликована в 1834 году, в апрельском номере «Библиотеки для чтения», следовательно, написана была в 1833-м) – при том, что не существует ни одного его стихотворения, про которое можно было бы с уверенностью сказать, что оно написано до 1833 года (лишь под некоторыми стихами стоит стыдливо-неопределённое «начало 1830-х»), а все его остальные стихи в лучшем случае посредственны?
История мировой литературы не знает случаев такой ранней гениальности, кроме Томаса Чаттертона (который, в отличие от Ершова, свой уровень сохранил практически до конца), и при этом такой ранней и полной исчерпанности поэтического таланта, кроме Артюра Рембо, – однако в обоих случаях мы имеем дело с мистификациями. Чаттертон был несомненно способным юношей, и, пиши он собственные оригинальные стихи, он, вероятно, мог бы стать талантливым поэтом; однако он пошел по пути меньшего сопротивления и занялся стилизациями (что несравненно легче оригинального творчества) и мистификацией, что обеспечило ему сносное существование, но загубило истинный талант. Что же касается Рембо, то на французском языке существует целая литература, доказывающая, что это была мистификация Верлена. И в самом деле, «поэт Рембо» появился вскоре после их встречи; как только они расстались, кончился и «поэт Рембо», а в его письмах из Африки нет ни проблеска таланта, ни малейшей искры Божьей. (Хочется при этом воскликнуть: «Но каков Верлен!»)
Впрочем, достаточно сравнить сказку с ранними стихами Пушкина: такие места в сказке, как «За горами, за долами, За широкими морями, Против неба – на земле Жил старик в одном селе», или «Наш старик-отец неможет, Работать совсем не может», или «Тихим пламенем горя, Развернулася заря» и т.п. – это не «ранний Ершов», и даже не ранний Пушкин; это зрелый, гениальный Пушкин.
2. Как объяснить, что ни одна живая душа не знала, что Ершов пишет стихи? Возможно ли представить, что никому не известный юный автор пишет такую огромную (почти 2300 строк) сказку с очевидно замечательными стихами, по написании хотя бы части которых он не мог не ощутить свой талант и не поделиться хоть с одним другом радостью удачи? Нужно ли доказывать, что без общения, без среды, в полном одиночестве талант сформироваться не может – и где же была та среда, в которой и должен был формироваться талант Ершова?
3. Как объяснить, что все остальные стихи Ершова посредственны и что в них нет ни одной талантливой строчки? Даже если предположить, что весь талант юноши ушел на эту сказку – лучшую русскую сказку в стихах, что это был необыкновенный порыв и прорыв, невозможно поверить, что затем его поэтический дар начисто пропал – как будто его и не было вовсе.
4. Был ли у Ершова доступ к сюжету, позаимствованному для «Конька-Горбунка»? В сказке смешаны как минимум три сюжета: о Жар-птице и Коньке-Горбунке – из русских сказок и невеста с кольцом – из сказок Страпаролы. А главное, случайно ли у сюжетов «Сказки о царе Салтане», «Сказки о золотой рыбке» и «Конька-Горбунка» один источник – «Приятные ночи» Страпаролы, французский перевод которых имелся в библиотеке Пушкина?
5. Как объяснить, что Сенковский, опытный издатель и коммерсант, несмотря на успех 1-й части сказки, опубликованной в апрельской книжке «Библиотеки для чтения», ограничился этой публикацией и не стал печатать в следующих номерах продолжение и окончание сказки для «увеличения рейтинга» журнала? Я вижу только одно объяснение: он прочёл всю сказку и понял, что опубликование полного текста может выйти боком журналу и редактору из-за её явной антигосударственной направленности. Проще было опубликовать только первую, безопасную часть, сняв с себя ответственность, обеспечив такой публикацией успех и сказке, и журналу и одновременно проложив ей дорогу к отдельному изданию.
6. Как объяснить, что в первом издании «Конька-Горбунка» часть строк была заменена отточиями, если считать автором Ершова? При ближайшем рассмотрении в этих «выпущенных» строчках никакой необходимости не было, почти везде ничего не «пропущено» и не «выпущено». Но этим приемом в то время пользовался только Пушкин, создавая таким образом флер недоговоренности и цензурных запретов. Между тем гении черты стиля друг у друга не воруют. Впоследствии Ершов, внося правку в текст сказки, все отточия убрал и вставил вместо «выпущенных» строк свой текст, причем в каждом таком случае ненужность этих вставок очевидна (не говоря уж о том, что поэтический уровень вставок ниже уровня основного текста, а часто – и с явными ляпами). Его правка свидетельствует, что он не понимал смысла собственного приема – или, опять же, он не был автором сказки.
7. Как объяснить «цитаты» в «Коньке-Горбунке» из пушкинских сказок («царь Салтан», «остров Буян», «пушки в крепости палят», «гроб в лесу стоит, в гробе девица лежит»)? Для такой поэтической переклички нужно не только иметь поэтическую смелость, но и ощущать себя большим поэтом, разговаривающим на равных с Пушкиным, – чего Ершов себе и в мыслях позволить не мог. Еще можно было бы как-то объяснить это приёмом эпигона модернизма, который использует цитирование классика для создания ложной многозначительности, – но может ли идти в данном случае речь о каком бы то ни было «модернизме»?
8. Как объяснить обиду Ершова, когда Пушкин заметил ему: «...Вы должны любить Сибирь... Это страна умных людей.»? Ершов не понимал, что в сказке идет речь о декабристах? – Но это означает, что он не понимал собственную сказку: ведь образ «державного Кита» с вбитыми в ребра частоколами, перегородившего «Окиян» и 10 лет назад проглотившего 30 кораблей, за что он и будет терпеть мученья, пока не даст им свободу, – этот образ так прозрачен, что приходится удивляться тому, что сказка до ее запрещения продержалась 9 лет.
9. Понимали ли Никитенко и Смирдин, о чём сказка? И если понимали, как они решились на участие в этой мистификации? Да, понимали, но мотивы участия в пушкинской затее, на мой взгляд, у них были разные.
У Никитенко, бывшего цензором Смирдина (а с конца 1834 года – и журнала "Библиотека для чтения"), с Пушкиным были в то время вполне дружелюбные отношения – они испортились только через год, после его цензурных купюр при публикации «Анджело» и «Домика в Коломне». Псевдоним Ершова должен был отвести любые подозрения; к тому же Пушкин в 1834 году внешне был обласкан царём (камер-юнкерство, «зарплата», в семь раз превышавшая положенную, высочайшее разрешение писать «Историю Петра» и др. милости), и хотя для света было понятно, что источник милостей – не сам Пушкин, а его жена, это лишь усиливало его «неприкасаемую» позицию. В этой ситуации Никитенко мало чем рисковал, а в кругу пушкинских друзей, посвящённых в мистификацию с «Коньком-Горбунком» (Жуковский, Вяземский и др.), его смелость выглядела похвальной.
Смирдин был неглуп, но прежде всего он был коммерсант, и вряд ли он принял бы участие в такой рискованной затее (даже с отложенным риском), если бы условия сделки для него не были сверхвыгодными. И Пушкин, видимо, сделал ему предложение, от которого тот не смог отказаться. Вероятнее всего, он предложил ему фактически права на сказку – на все будущие издания, да ещё по сходной цене. К этому времени Смирдин платил ему по 10 рублей за строчку (за небольшие стихотворения – до 25); представим себе, что Пушкин согласился на цену, вдвое меньшую, да и то – только за первое издание (журнальную публикацию ему оплачивал Сенковский). За все остальные издания Смирдин никому ничего не платил.
При жизни Смирдина, после смерти Пушкина, сказка издавалась ещё дважды; даже эти два издания с лихвой окупили риск, а последовавший за этим запрет сказки не сказался ни на ком из команды мистификаторов. В истории опубликования «Конька-Горбунка» несомненна молчаливая взаимодоговоренность Никитенко, Плетнёва, Пушкина, Сенковского и Смирдина.
10. Прав ли был Ершов, который, не сообразив, что речь идет о декабристах, решил, что Пушкин над ним подшучивает? – Да, прав: пушкинская фраза двусмысленна. Известны всего три фразы Пушкина, имеющие отношение к Ершову, и все три – двусмысленные. Это для Пушкина-мистификатора характерно, он любил бросать такие заранее продуманные фразы и формулировки. Чего стоит, например, его брошенная в 1828 году на балу фраза о том, «какую штуку удрала с ним Татьяна – отказала Онегину» (которая нашей пушкинистикой до последнего времени рассматривалась как пример «своеволия» литературного героя), тогда как уже при публикации первой главы «Евгения Онегина» в 1825 году он чуть ли не открытым текстом «предупреждал», что Онегину будет отказано.
Продолжение следует

Владимир Козаровецкий, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 986 № 59733 от 03.03.2008

0 | 1 | 5164 | 24.12.2024. 02:44:45

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []