Поклон через моря

Эта рецензия была написана в 2002 году, как естественный отклик на книгу Л.Штерн, которая пришлась мне по сердцу; я её никуда не предлагал из-за отвращения к нашим мимикрировавшим литературным журналам, а к Интернету я тогда относился с недоверием – тем более что и любой новый компьютерный шаг был для меня почти непреодолимым препятствием. Я публикую ее не столько из желания «отметиться» в своем отношении к Бродскому, сколько из понимания, что найдутся читатели, солидарные и с высказываемой точкой зрения, и с передаваемым мной поклоном.

ПОКЛОН ЧЕРЕЗ МОРЯ

В опубликованной «Издательством Независимой газеты» книге Людмилы Штерн «Бродский: Ося, Иосиф, Joseph» есть такой эпизод. Друзья и знакомые Бродского за границей (в том числе и сама Штерн) стали упрекать поэта за то, что в интервью журналистам на вопрос, каково ему приходилось в советской психушке, он отвечал, что, в общем, жить там было можно (в перефразировке Штерн – «ничего страшного, кормят хорошо и народ интересный»). Между тем правозащитники знали – и повсюду говорили – о том, как доставалось советским спецпсихзаключенным, которых чуть не до смерти кололи галоперидолом, заставляя признать себя больным, обещать больше не заниматься антисоветской деятельностью – и при этом благодарить за лечение (я, например, знаю об этом со слов Петра Старчика, прошедшего Казанскую спецпсихбольницу). Сегодня всем понятно, что Бродского не рискнули так «лечить» – слишком велика была огласка его судебного процесса; вместе с тем он хотел сказать и сказал только о том, что пережил и перечувствовал он сам. Позже под напором друзей и диссидентов в одном из интервью на тот же вопрос он ответил: «…Делали страшные уколы… Будили среди ночи, заставляя принимать ледяную ванну, потом заворачивали в мокрую простыню и клали около отопления. Жара сушила простыню и сдирала с меня кожу…»
Совершенно очевидно, что Бродский, не желая подводить правозащитников, поступил в этом издевательском, по сути его иронии, ответе по-пушкински: «Читатель ждет уж рифмы розы: на вот, возьми ее скорей!» Принять всерьез этот гротеск мог только очень наивный человек; видимо, такова и Людмила Штерн – хотя по известной мне ее прозе я бы так и не подумал. Эта черта характера, такая редкая в современном мире, мне лично чрезвычайно симпатична; но в мемуарном жанре, к которому относится эта книга, наивность, в сочетании с хорошим русским языком и ясным стилем изложения, которым отличается и проза Штерн, – бесценна: она сообщает ее книге редкую достоверность.
Эта достоверность усиливается и тем, что Штерн эмигрировала в Штаты через три месяца после отъезда Бродского, и их дружеские отношения по существу не прерывались с юности до смерти поэта. Она была свидетелем и его становления, и его одиночества, и его славы. В этой книге виден живой Бродский на протяжении всей «сознательной жизни»; к тому же факты, которые приводит Штерн, как правило, малоизвестны или неизвестны вообще, что делает книгу еще более интересной.
Приводя этот эпизод с интервью, Штерн подчеркивала ответственность Бродского как нобелевского лауреата: он понимал, каков вес его слова, и стал чрезвычайно осторожен в оценках, высказываниях и поступках. Невозможно не согласиться с ее мыслью о причине того, почему Бродский так и не приехал ни в постсоветскую Россию, ни в Израиль: он опасался – и не без оснований, – что ему не понравится то, что он увидит и на своей биографической, и на своей исторической родине, а ни про ту, ни про другую худого слова сказать не хотел.
Такая личная ответственность перед историей и обществом заслуживает безусловного уважения. Если же оценивать его поведение (включающее и стихи) за рубежом по пятибалльной шкале, как это сделала однажды Ахматова по поводу другого нобелевского лауреата, Бориса Пастернака (ее «твердая четверка» весьма спорна, поскольку Сталин разговор оборвал и не дал Пастернаку договорить – даже после того, как Пастернак сам ему перезвонил), то, пожалуй, если что и не дает выставить Бродскому пятерку, остановившись именно на «твердой четверке», – так это прежде всего его строки 1989 года о его прежней любви с выпадом в адрес и его бывшего друга («развлекалась со мной, но потом сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела»), и в этом я тоже солидарен с Людмилой Штерн. Перефразируя слова Грибоедова, отреагировавшего на аналогичную издевку Пушкина в адрес Катенина, можно было бы сказать, что не та, которая «развлекалась» с Бродским, поглупела, а Бродский поумнел, – но именно в этом-то он и не хотел признаваться. Такое вымещение своей же собственной вины (кто же, кроме него самого, виноват в том, что поэт оказался близоруким, а не дальнозорким – разумеется, в переносном смысле) означало, помимо прочего, что он не только ничего не забыл (это и невозможно), но и ничего не простил (можно ли представить, что такие – или подобные им – стихи написал, например, Пастернак?). Ведь Бродский сам писал в замечательном стихотворении памяти Ахматовой:

Страницу и огонь, зерно и жернова,
Секиры острие и усеченный волос –
Бог сохраняет все, особенно – слова
Прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
И заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
Затем что жизнь – одна, они из смертных уст
Звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.
Великая душа, поклон через моря
За то, что их нашла, – тебе и части тленной,
Что спит в родной земле, тебе благодаря
Обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Хотя поэт о боли разлуки с родной страной почти не писал, там, где она прорывалась, она поднимала его стихи до пронзительности. Таково и это стихотворение, которым Штерн завершает свою книгу, – пусть даже оценка Бродским роли Ахматовой в нашей культуре и завышена: это было естественно в его процессе самоутверждения. Если бы можно было забыть о его обидах, которые не забыл он сам («великая душа»?), и прочесть его зависть к поэту, похороненному на родине, как нашу общую горечь из-за того, что сам Бродский не «спит в родной земле», что он похоронен в чужой, – сегодня это стихотворение можно было бы с «поклоном через моря» переадресовать его автору.
Это очень хорошая книга. Нам остается только выразить признательность Людмиле Штерн за ее чистоту и наивность, за откровенность и любовь к поэту, за ее постоянную дружескую поддержку Бродского на чужбине – в этом еще один смысл названия моей рецензии.

Владимир Козаровецкий, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 986 № 57272 от 01.12.2007

0 | 1 | 2088 | 24.11.2024. 11:14:01

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []