Боже, я как вспомню, Витя,
как мы в свете тех событий
крымских, полнились Пилатом,
были мы сестрой и братом.
Ты меня любил излишне,
“Сапожком” скулил о Кришне,
безразмерным одеялом
накрывал Колонным залом.
И безумию навстречу
босиком я шла под вечер,
чтоб с политикой под утро
сны сжимались кама-сутрой.
И до дрожи ноги пели
на неглаженой постели...
Мы с тобою были фаны,
но немытые стаканы
наполнялись аж до сигмы.
И не знали, а смогли б мы
запивать “кровавой Мэри”
бред провинциальных мэрий,
не нарушив их амбиций.
Мимо хиппи и милиций
проскользнув, как на рессорах,
провожали тех, кто в скорых.
разъезжался в Киев, Харьков.
Мы остались. От подарков
отказаться не хотели
на твоей плохой постели.
А потом в Москве на рынке
отвернулись от Дзержинки
и троллейбусом сгоревшим
умилялись, будто левши
почерком с другим наклоном.
С Белым Домом тем, бетонным,
мы не падали безвестно, -
просто я была не местной.
Ты пытал меня:”Откуда
вдруг в Москве возникнет чудо?!”
И меня тянуло в Киев.
Были мы тогда такие...