ШЕКСПИР.СОНЕТЫ 1 - 10. Проза и стихи

Как известно английский язык в произношении в полтора раза короче русского. На всякий случай я это проверил: переводя поэтический реквием Честеровского сборника, я в некоторых стихах «отпустил» количество строк, сохранив размер. В каждом случае результирующее количество строк перевода оказывалось в 1,4 – 1,6 раза больше, чем количество строк в оригинале. К чему же приводит это соотношение при переводе на русский английских сонетов, где и размер, и количество строк изменить нельзя?
Представим себе, что сонеты Шекспира переводит на русский… Шекспир У него нет иного выхода, кроме как «отбирать и чем-то жертвовать» (Пастернак). Что отбирать (оставлять)? И чем жертвовать? На эти вопросы каждый переводчик отвечает сам – и прежде всего именно здесь проявляется индивидуальность переводчика, его подход к переводу и умение выявить и передать главное. Но в любом случае без борьбы с оригинальным текстом не обходится: талантливый текст сопротивляется любым сокращениям, усечениям и отходам от него. Нагляднее всего наша борьба с текстом оригинала – при сравнении стихотворного и прозаического переводов, не подстрочника, а именно полнокровного прозаического перевода.
Подстрочник может быть (и часто бывает) косноязычным, смысл переводимого текста в нем зачастую не столько прояснен, сколько затемнен (таковы, например, подстрочники Ситницкого, который, к тому же, как правило, добавляет подстрочнику смыслы, которых в оригинале нет; из опасения, что его могут схватить за руку, он боится прозрачности подстрочника, как черт ладана). Прозаический перевод не может быть неясным, его смысл обязан быть прозрачным, даже если он переводчиком понят неправильно (а такое возможно). Ты прочел и осмыслил текст – вот и будь добр, переводи так, чтобы понятый тобой смысл был прозрачно выражен для понимания другими.
Предположим, мы обошли подводные камни, преодолели трудные для понимания места оригинала и создали прозаический перевод, в котором вполне адекватно передали смысл, содержание сонета, – теперь можно браться и за стихотворный перевод. И вот тут-то мы и попадаем в капкан тех трудностей, о которых я говорил выше. Мало того, что содержание сонета в размер не лезет, и надо что-то из оригинального текста выбрасывать, так еще надо при этом текст зарифмовать, а если метафору автора сохранить не удается, то надо найти ей эквивалентную замену – при том, что это Шекспир, и замена должна быть на высоте гения. А тут еще нельзя забывать про пол автора и адресата, про игру слов, про аллитерации и пластичность фразы. И когда нам при этом напоминают про то, что перевод должен быть точным, так и хочется послать напоминающего куда-нибудь совсем уж подальше вместе с его знанием английского языка, эрудицией и гонором.
Плюнув на все невыполнимое, мы пытаемся компенсировать нехватку места и невозможность точного изложения свободой поэтической, сосредоточась на переводе главного – интонации, сквозной метафоры, а все остальное – игру слов, аллитерации, пластичность – оставляя на совести нашего поэтического ремесла. И вот перед нами результат. Остается сравнить и понять, куда нас загнали рифмы и размер и в какой степени они заставили нас сдеформировать текст оригинала, его смысл, эмоциональность и т.п.
Именно это я и предлагаю проделать участникам дикуссии. Ниже я привел прозаические и стихотворные переводы первых 10 сонетов шекспировского цикла. Прозаические переводы сонетов Шекспира в свое время выполнялись дважды: П.Каншиным (1893) и А.Соколовским (1915); они отчасти устарели, а некоторые переводы содержат ошибки. Первоначально я эти переводы делал для себя, но постепенно пришел к выводу, что они могут иметь и самостоятельную ценность.

1
Прекраснейшим созданиям мы желаем продолжения в потомстве, чтобы роза красоты никогда не умерла и чтобы, со временем, когда зрелой розе придет срок скончаться, в красоте ее нежного наследника сохранилась память о ней. Но ты, влекомый собственным живым взглядом, в этом самолюбованье питаешь свою страсть из источника собственной сущности, сея голод там, где изобилье, враг себе же, чересчур жестокий к своей красоте. Будучи свежим украшением мира и единственным герольдом праздничной весны, ты хоронишь свою сущность в собственном бутоне и, скряга, в этой жадности лишь напрасно растрачиваешь себя. Сжалься над миром – иначе тебе суждено стать тем обжорой, который, объединившись с могилой, съест то, что по праву лишь миру и принадлежит.

Прекрасным мы желаем продолженья
В потомках, чтобы розе красоты,
Преодолев старенье и забвенье,
Не умереть и впредь цвести. Но ты
Не в самолюбованье ли умильном
Горишь, собой питаясь, в той судьбе
Лишь голод сея там, где изобилье,
Враг красоте – жестокий враг себе.
Весны предвестье – и весне препона,
Ты, скряга и транжира, жадный мот,
Хоронишь красоту еще в бутоне.
Мир пожалей, обжора: от щедрот,
С могилою на пару съешь ты, право,
Что миру лишь принадлежит по праву.

2
Когда сорок зим осадят твой облик и пророют глубокие траншеи на поле твоей красоты, праздничный наряд твоей юности, который сегодня приковывает взгляды, быстро превратится в ничего не стоящие лохмотья. Тогда, если тебя спросят, куда делась вся твоя былая красота, где сокровища твоих лучших дней, а ты в ответ скажешь, что они в твоих глубоко запавших глазах, это будет выглядеть как совершенное бесстыдство и бравирование мотовством. Куда похвальнее было бы использовать твою красоту таким образом, чтобы тебе можно было ответить: «Этот мой прекрасный ребенок подведет итог моему расчету с жизнью и оправдает мою старость», – показав, что его красота – правопреемница твоей. Это равносильно тому, как если бы снова ощутить себя молодым, когда ты стар, и обнаружить, что твоя кровь ещё горяча, в то время как ты чувствуешь, что она уже холодна.

Когда, годами предан, облик твой
Сдаст в красоте, что нынче тешит взгляды,
И превратятся возраста зимой
В лохмотья гордой юности наряды, –
Спросить тебя: "Где ж красота твоя?
Где лучших дней сокровища?" – и, вспомнив
О мотовстве бездумном, стыд тая,
Глаза ты спрячешь, промолчавши. – Полно,
Не лучше, красоту зря не губя,
Ей жизнь продлить? – Тогда дитя родное
На старости порадует тебя
Твоею же ожившей красотою.
Кровиночка твоя согреет кров,
Когда тебя уже не греет кровь.

3
Посмотрев в зеркало, скажи, что настало время увидеть в нем другое лицо: ведь если ты не обновишь свою свежесть, то обманешь мир, лишив благословения какую-нибудь мать. В самом деле, есть ли где-нибудь прекрасная женщина, чье незасеянное лоно отвергнет возделывание твоей пахотой? И кто еще столь же безрассуден, чтобы из-за своей самовлюбленности стать гробницей собственному еще не рожденному потомству? Ты зеркало своей матери, и она, глядя на тебя, вызывает в своей памяти чудесный апрель своей весны; так и ты из окон будущего возраста, несмотря на морщины, увидишь твое нынешнее золотое времечко. Но если ты будешь жить, не думая о том, чтобы сохранилась память о тебе, ты умрешь, и твой образ умрет с тобой.

Себя увидев в зеркале, пойми:
Пора лица другого отраженью
Возникнуть в нем – или обманешь мир,
У женщины отняв предназначенье –
Прекрасную лишив потомства, ту,
Чьи недра жаждут пахоты замужней;
Да и похоронить себя в цвету
Из себялюбья – глупости нет хуже.
Ты – то же зеркало, и видит мать
Апрель своей весны в любимом чаде.
Тебе свою весну так вспоминать,
Из окон возраста на юность глядя.
А не оставишь памяти живой –
Умрешь, и образ твой умрет с тобой.

4
Расточительное очарование, почему ты тратишь полученную тобой в наследие красоту только на себя? Природа по наследственному завещанию ничего не дарит, она только дает в долг, и, будучи щедрой, дает только тем, кто сам щедр. Зачем же, при такой красоте, ты, скряга, злоупотребляешь щедрым даром, затем и данным тебе, чтобы отдавать? Ростовщик без прибыли, ты пользуешься столь крупной предоставленной в твое распоряжение суммой – и при этом тебе не на что жить. Заключая сделки с самим собой, ты обманываешь себя: ведь когда Природа прикажет тебе уйти, сможешь ли ты представить ей приемлемый баланс? Твоя не пущенная в рост красота будет погребена с тобою, а будь она использована, ее наследник и стал бы ее душеприказчиком.

Так тратя красоты своей наследство –
Лишь на себя, – не разоришься ты?
Природа нам не просто дарит средства
На жизнь – взаймы даёт от красоты,
Но только тем, кто ею будет дальше
И пользоваться щедро – чтоб отдать;
Тебе кредит – и беспроцентный! – дали,
А ты себя же грабишь, словно тать,
С самим собой бесприбыльное дело
Открыв – и не использовав свой шанс:
Природа в смертный час подставит тело -
И всё, и в жизни не свести баланс:
Твоим душеприказчиком не станет –
С тобою красота в могилу канет.

5
Мгновенья, своей постоянной медленной работой создавшие прекрасный облик, на котором невольно останавливаются все взгляды, сыграют роль жестоких мучителей по отношению к нему же и явятся той неизбежной несправедливостью, которая закономерно выявится. Так неостановимое время ведет лето к жестокой зиме и там ставит его в тупик; кровь растений замедляет свой ток, листья облетают, красота занесена снегом, и всюду становится голо; и если не осталось результата летней возгонки и жидкий пленник не заперт в стеклянном сосуде – то есть результат воздействия на красоту не отделен от самой красоты, – в этом случае не останется ни красоты, ни воспоминания о ней. Но из цветов, хотя они и встретились с зимой, извлечена эссенция, поэтому исчез только их внешний вид, а их сущность по-прежнему жива.

Мгновенья как соткали красоту,
Чьё обаяние над всеми властно,
Так и разрушат, на её беду
Свою жестокость проявив бесстрастно.
Вот так же время лето заведёт
В тупик зимы, где та его терзает,
И стынет кровь, повсюду – снег и лёд,
И красота тростинкой в наст вмерзает.
И если б не был летний аромат –
В эссенции, что заперта в сосуде, –
Отъединён, как высший результат,
От красоты, о ней забыли б люди.
Но суть цветка извлечена, и вот:
Погибла оболочка – дух живёт.

6
Так не позволь грубой руке зимы обезобразить в тебе твое лето до того, как будет извлечена эссенция твоей красоты; наполни этой сладостью какой-нибудь иной сосуд, сохранив себя как сокровище красоты и не дожидаясь, пока она самоуничтожится. Такое помещение богатства в рост – не запрещенное ростовщичество, и оно приносит счастье тем, кто оплачивает этот добровольный заем; да ведь это, собственно, нужно и тебе – породить другого(ую) себя, а коли десять против одного, то стать и в десять раз счастливее. Да, тебе удалось бы стать в десять раз счастливее, если бы десять рожденных тобой детей десять раз воспроизвели твой облик, и что бы тогда могла поделать смерть, если бы тебе удалось покинуть этот мир, оставив себя жить в таком потомстве? Не упрямься, с твоею красотой глупо стать добычей смерти и сделать своими наследниками червей.

Так не позволь зиме рукой жестокой
До срока лето задушить твоё;
Наполни красоты бесценным соком
Иной сосуд, чтоб сохранить её.
Так в рост пускать богатство нет запретов,
Заём тот добровольный оплатив
Собой и став счастливее при этом,
На свет себя ещё раз породив.
А десять раз проделать это – станешь
Счастливей в десять раз; и, как ни злись,
Что сможет сделать смерть, когда оставишь
Ты в детях столько миловидных лиц!
Опомнись же: с твоею красотою
Её червям отписывать не стоит.

7
Гляди! Когда на востоке благодатный свет поднимает свою пылающую голову, все смотрят на него снизу вверх, воздавая должное зрелищу его нового появления и взглядами выражая почтение его священному величию; и даже когда, взбираясь на крутой небесный холм, он напоминает нам молодого человека в расцвете лет, каждый смертный все еще с благоговением любуется его красотой, взглядом провожая его в течение его ослепительного путешествия; но когда с его высшей точки, на обветшалой колеснице, он, как немощный старик, катится к вечеру, те же, прежде почтительные, взгляды теперь отворачиваются от него и направлены в другую сторону. Так и ты, в одиночестве достигнув своего полдня, будешь умирать без присмотра, если не родишь сына.

Гляди! Вот поднимает юный свет
Пылающую голову, с востока
В путь выходя паломнический; все
Его встречают взглядами восторга.
Взбираясь на крутой небесный свод,
Он красоту являет нам в движенье:
Его восход, его к зениту ход
У смертных вызывают восхищенье.
Но вот, устав, слабея, на закат
Клонясь, как в старости, он пыл утратил,
И те, что оторвать не смели взгляд,
Уж отвернулись все, другого ради.
Так без присмотра и тебе, глядишь,
Угаснуть, если сына не родишь.

8
Ты – сама музыка, почему же ты слушаешь музыку с грустью? Прекрасное не враждует с прекрасным, радость наслаждается радостью; почему же ты любишь то, что воспринимаешь безрадостно, или, иначе, – с радостью воспринимаешь свою досаду? Если истинное согласие звуков верно настроенных струн, связанных брачным союзом, оскорбляет твое ухо, то они лишь мягко упрекают тебя за то, что ты своим одиночеством губишь партии, в которых тебе можно было бы принять участие. Заметь, как струны, в нежной супружеской заботе друг о друге, в полном согласии беседуют одна с другой, напоминая отца, ребенка и счастливую мать, и все вместе наигрывают одну радостную мелодию. Их песня без слов, поющаяся многими, но звучащая так, как если бы она пелась одним, говорит тебе: «За твоим одиночеством – пустота».

Ты – музыка сама; что ж ты с печалью
Внимаешь музыуке? Вам враждовать
К лицук ли? Или в темах, что звучали,
Свою досаду сладко узнавать?
Но если звуки в брачном хоре ладом
Тебе невольно причинили боль,
То это лишь укор тебе: не надо
Печалить одиночеством любовь.
Гляди, как струны, в полном пониманье,
Друг в друге вызывают нежный звон –
Как разговор любимых, как звучанье
Любви в семье, чей хор одушевлён.
Один мотив ты слышишь в этом пенье:
Нет одиноким от тоски спасенья.



9
Не из страха ли вдовьих слез ты растрачиваешь себя в одинокой жизни? О, если случится тебе умереть в бездетности, весь мир будет оплакивать тебя, как женщина без мужчины; весь мир станет твоей вдовой и будет горевать о том, что после тебя не осталось твоего живого образа, в то время как любая вдова в мире может хранить и восстанавливать в памяти черты мужа по глазам своих детей. Пойми: то, что в этом мире тратит мот, лишь переходит из рук в руки, но мир продолжает этим пользоваться; растрата же красоты в мире не бесконечна, и тот, кто хранит ее без пользы, уничтожает ее. Нет любви в сердце того, кто навлекает на себя столь убийственный позор.

А не из страха горьких вдовьих слёз
Себя ты тратишь в одинокой жизни?
Но сколько миру этих горьких грёз,
Тебя оплакав, пережить – скажи мне?!
Ведь ты из-за бездетности своей
По смерти не оставишь и намёка
На облик твой, что, по чертам детей,
Восстановить мир овдовевший мог бы.
Не сгинет в мире даже то, что мот
Пустил в трубу, но красоты конечна
Растрата, и её погубит тот,
Кто пользуется ею так беспечно.
Раз нет любви к другим в твоей груди,
Судьба бесславно даст тебе уйти.

10
Постыдись отрицать, что ты испытываешь любовь к кому бы то ни было, – ведь ты поступаешь так неблагоразумно даже в отношении себя. Соглашусь, если пожелаешь, что тебя многие любят, но для меня совершенно очевидно, что ты не любишь никого – ведь в тебе так сильна одержимость убийственной ненавистью к себе, что ты не остановишься даже перед тем, чтобы плести интриги против себя же, стремясь разрушить этот прелестный кров, содержать который в порядке и должно быть твоей главной целью. О, изменись, чтобы и мне изменить свое мнение! Разве справедливо, что дом у ненависти лучше, чем у нежной любви? Обрети доброту и благородство твоей внешности, или, по крайней мере, прояви добросердечие к себе: хотя бы ради моей любви сотвори продолжение себя, чтобы красота могла жить и в тебе, и в твоих детях.

Не стыдно ли, признайся: никого же
Не любишь ты – и, в том числе, себя;
Нелепо это, и меня тревожит
Твоя недальновидность. Хоть любя
Тебя встречают многие, я вижу,
В тебе лишь ненависть злой суд чинит,
Раз ты упорно разрушаешь крышу,
Которую тебе же и чинить.
О, изменись! Быть разве должен лучше
У ненависти дом, чем у любви?
Будь благородней и, возвысив душу,
К себе добросердечье прояви!
Хоть мне в утеху повторись, чтоб этим
Дать красоте жить и в тебе, и в детях.

Владимир Козаровецкий, поэтический перевод, 2007

Сертификат Поэзия.ру: серия 986 № 55505 от 15.09.2007

0 | 1 | 3568 | 21.11.2024. 21:32:38

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []