Это книга, над которой я работаю. Текст уже написан, осталось всё проверить и дошлифовать. Я решил размещать здесь те части, которые уже более-менее готовы, но это всё равно пока черновик. Надеюсь, моя книга принесёт пользу. Буду признателен за любые конструктивные замечания.

РУССКИЙ СОНЕТ: ПОЭТИКА И ПРАКТИКА

Посвящается Димитрию Тернову (1964–2023),

замечательному поэту и богослову,

и моему другу,

которому принадлежит идея этой книги.

Art is limitation; the essence of every picture is the frame.[1]

G.K. Chesterton, Orthodoxy

Вступление

Моя любовь к поэзии проснулась относительно поздно, когда мне было целых шестнадцать лет. Ранее я безусловно предпочитал прозу и никак не мог понять, откуда писателю приходит в голову безумная идея стискивать свои мысли размером и рифмами. Да, мне казалось, что поэты – это обезумевшие писатели. Окончив школу, я поехал поступать в университет. Я жил в Екатеринбурге (тогда ещё Свердловске), в деревянном домике, и целыми днями готовился к экзаменам. Голова моя гудела от утомления, а по ночам, в соседнем зоопарке, от холода и тоски кричал бегемот. Я и теперь помню этот странный летний месяц, и гул в голове, и тягостное, уже взрослое беспокойство, и по-чуждому чёрное небо со стальными шарами звёзд, и рёв этого несчастного бегемота. У меня была всего одна книжка, русская классическая поэзия, купленная в каком-то киоске. В перерывах между занятиями я открывал её и, недовольно кривясь, читал. Повсюду мне виделась намеренность, искусственность. Обнаруживая слово «вновь» на конце строки, я уже точно знал, что скоро на меня выскочит «любовь», а «вежды» обязательно появятся в сопровождении «надежды». Но что-то заставляло меня брать эту книжку в руки, снова открывать её, снова скользить глазами по мелодичным, размеренным строфам, погружаться в их очарование, так непохожее на то, что творилось вокруг меня. Вскоре я начал понимать, что моё дыхание тоже намеренно, и за каждым вдохом последует выдох, что и солнце намеренно, и за каждым восходом последует закат. В этой неизбежности была красота, ломающая свои же границы. Потом я уже смотрел и на «любовь», и на «вежды» не с раздражением, но со всё большим интересом, ожидая, как поэт поведёт себя в этих рамках, как преодолеет их собственной, ни на что не похожей фантазией.

В книжке попадались и короткие, странные стихотворения, которые, однако, заставляли меня останавливаться и прочитывать их снова и снова. Первая строфа начиналась обычно, но потом её строение повторялось, а две последние строфы теряли по одной строке, однако это не ощущалось как потеря, а, напротив, казалось правильным и даже необходимым. Я никак не мог понять, что это такое. Я ничего не знал о сонете, и, думаю, в этом отношении мне очень повезло, потому что я смог испытать воздействие сонета непосредственно, почувствовать его умом, совершенно к нему не подготовленным. И теперь, когда прошло уже почти сорок лет, я останавливаюсь, когда встречаю сонет среди «других» стихотворений, и прочитываю его несколько раз, и сижу, прочитав, медленно наслаждаясь, если сонет хорош, и медленно страдая, если он плох. Но вчитывание в этот небольшой, благородный текст, даже с целью осознания его недостатков, приподнимает ум на некую особую, непривычную для него высоту.

В университет я поступил и сразу же начал писать сонеты. Тогда я полагал, что сонет – это стихотворение, состоящее из четырнадцати строк, расположенных в определённом порядке, и что достаточно этот порядок соблюсти, как и получится сонет. Теперь я умиляюсь этой наивности, но сколько существует поэтов, которые именно так и считают! Вспоминаются слова Николая Шульговского, автора ещё дореволюционного учебника по стихотворному творчеству: «К сожалению, всё-таки очень многие из пишущих сонеты имеют об этой форме весьма слабое представление, считая, что вполне достаточно разместить 14 стихов как угодно, по двум четверостишиям и двум терцетам, и сонет готов.»[2] Я тогда ничего не знал о Шульговском, но говорил он и обо мне тоже. Поначалу, как почти все начинающие служители муз, я верил, что мои сонеты если не вполне, то уж конечно отчасти гениальны. Впрочем, я много читал, знакомился с лучшими образцами сонета и в русской, и в зарубежной поэзии (относительно хорошее знание английского языка оказалось весьма полезным) и постепенно стал понимать, что мои сонеты никуда не годятся. Дело было не только в недостатке техники. Не хватало чего-то другого, гораздо более существенного, чем техника. Чего-то, что делает сонет сонетом, что отличает его от прочих стихотворений, от прочей «лирики», как я начал снисходительно называть всю поэзию, не обладающую твёрдой формой. Более того, и не зная ещё про Шульговского, мне становилось ясно, что некоторые поэты, даже очень известные, не имеют чёткого представления о том, что такое сонет и как его писать. Это поразило меня, и я принялся более вдумчиво изучать сонет, стараясь понять, в чём его секрет, почему один сонет захватывает внимание, имеет некий особый сонетный вкус, некую особую сонетную атмосферу (любители этого жанра поймут меня), а другой сонет, хоть и ловко написанный, не имеет этой атмосферы и в лучшем случае является хорошим стихотворением, хорошей «лирикой».

Потом, совершенно случайно, мне в руки попало старинное американское издание «Дома Жизни» Данте Габриэля Россетти. Его сонеты стали для меня откровением. Тогда моего английского ещё не хватало на то, чтобы адекватно понимать Россетти, однако меня влекло к нему с неудержимой силой. Видя, что русских переводов «Дома Жизни» не существует, я с наглой смелостью, которая свойственна юности, бросился в бой. Помню, как я пролистывал эти 103 сонета, прикидывая, сколько времени у меня уйдёт на весь перевод, и решил, что месяца три, не больше. Даже сейчас, печатая эти слова, я не могу сдержать улыбки. Всё-таки жаль, что эта смелость уходит с годами. Как её порой не хватает впоследствии, как хочется вернуть эту бесшабашную энергию, презирающую все границы, сметающую, хотя бы мысленно, все препятствия! Если бы можно было прибавить к ней мудрость и опыт, как было бы славно, какие горы можно было бы свернуть! Но такая энергия с мудростью и опытом, к сожалению, не уживается…

Сонеты Россетти я перевёл, но немного ошибся с расчётом времени. Вместо предполагаемых трёх месяцев, которые я готов был оторвать от своей насыщенной событиями, рассветной жизни, на перевод сборника ушло двадцать девять лет. Пролетела и юность, и молодость, и даже то, что сострадательно называется средним возрастом, а я всё боролся с Россетти, всё преодолевал это звучное, прекрасное препятствие, которое сам перед собою поставил. Теперь я рад, что «Дом Жизни» попался мне именно тогда, когда мне только исполнилось двадцать лет. Если бы это знаменательное событие произошло сейчас, оно так и не привело бы ни к чему знаменательному. Понимая то, что я понимаю в моём нынешнем возрасте, я, скорее всего, не посмел бы взяться за этот гигантский труд.

Россетти, однако, стал моим учителем, строгим, бескомпромиссным, но и щедрым. Сам «Дом Жизни» – довольно небольшое произведение. Сонеты Россетти умещаются в тоненькую стопку страниц, однако трудность была вовсе не в объёме текста. Мне очень быстро стало ясно, что английский сонет нельзя просто взять и пересадить на русскую почву. Я попытался это сделать в первом варианте перевода и потерпел сокрушительное поражение. Пересаженные английские сонеты не пели, не звучали, не дышали. Было жалко видеть, как русский язык, русская поэтика пытаются найти себе место в английской сонетной структуре – и не находят. Пришлось начинать всё заново, а потом ещё раз всё заново, понемногу приближаясь к искомому результату. Нужно было осознать не только английский сонет во многих его тонкостях, но и сонет русский, что он такое, как он действует, чем он живёт. И здесь меня ждало и удивление, и разочарование. Я видел, что в англоязычном мире существует обширная литература по теории сонета, даже разработано так называемое «сонетное законодательство» («sonnet legislation»), в мельчайших подробностях изучающее английский сонет, его технику, его музыку, его форму, его содержание.[3] Англоязычный поэт, серьёзно приступающий к сонетному творчеству, имеет под рукой всё это богатство, этот плод усилий блестящих умов и поэтов, и филологов, и теоретиков жанра. Русский поэт ничего подобного не имеет. Чаще всего ему известно лишь то, что сонет состоит из четырнадцати строк, что они должны быть расположены так-то и так-то, а рифмоваться так-то и так-то. Вооружённый этими обширными познаниями, поэт начинает писать «лирику», втискивая её в грубо представляемую форму, чаще всего с результатом весьма плачевным. Форма ломается, содержание искажается, и в итоге не получается ни «лирики», ни сонета. В лучшем случае под умелым пером складывается некое талантливое сонетообразное стихотворение. При всём богатстве нашей литературы в ней относительно немного истинных сонетов. Упомянутый учебник Шульговского, хотя он достойно и хорошо написан, не уходит в предмет слишком глубоко и даёт лишь самые общие сведения, посвящая сонету всего сорок одну из пятисот двадцати трёх страниц, причём значительная часть этого пространства занята примерами сонетов. Есть, конечно, богатая научная литература по теории сонета, но разве поэты её читают? Как правило, нет. К тому же эти книги и статьи посвящены той или иной узкой теме и не охватывают предмета в целом. Есть и несколько кратких справочников по стихосложению, а также предисловий к антологиям, которые опять же дают самые общие сведения касательно внешней формы сонета и её разновидностей. До сих у нас не появилось книги, в которой рассматривались бы внешние и внутренние аспекты сонета и устанавливался бы свод его правил. Короче говоря, в отличие от английской литературы, «сонетное законодательство» у нас ещё не разработано. Это странная ситуация, если принять во внимание ту популярность, которой сонет и поныне пользуется в русской литературе, однако тот факт, что подавляющее большинство русских сонетов писалось и пишется «на автопилоте», то есть на интуиции автора, является одним из главных препятствий на пути его совершенствования.

Талантливые люди, а их немало в русскоязычной поэзии, могли бы создавать более качественные и даже великие русские сонеты, если бы вполне понимали объём, богатство и глубину лежащей перед ними задачи. Сам Россетти в молодые годы прошёл изматывающую школу сонетного мастерства, когда работал над переводом сонетов Данте и поэтов Раннего Возрождения. Россетти смог и создать сборник переводов, который до сих пор остаётся классикой, и научиться тонкостям жанра у лучших европейских мастеров. Оригинальные сонеты Россетти – яркое тому свидетельство. Даже когда он отступает от строгих правил, опытный читатель понимает, что поэт делает это осознанно, что поэт видит, от чего он отдаляется, и знает, какая степень отдаления приемлема для его задач. Это сильно отличает мастера от любителя, пишущего как Бог на душу положит, надеясь, что каким-то мистическим образом, благодаря его таланту, в котором он чаще всего не сомневается, всё само сойдётся и запоёт. Проведу одну параллель. Знатоки живописи прекрасно знают, что есть огромная разница между теми абстрактными живописцами, которые прошли классическую школу, и теми, которые стали абстракционистами потому, что так и не научились «рисовать горшки». На холстах и того, и другого художника играет смесь цветов и линий, порой производящая впечатление хаоса, но это не один и тот же хаос. Классическая живопись, хоть и незримо, но присутствует в работе обученного абстракциониста, картина же стихийного гения нередко разваливается на части, потому что её ничто изнутри не держит, потому что идея не оформлена и не направлена традицией и методом.

То же самое происходит и в сонете. Мастер даже в своих отступлениях от правил делает нечто осмысленное, интересное, и это далеко не то же самое, что ошибки любителя, который не справляется с формой. Я могу пойти дальше и сказать, что в работах мастера даже ошибки интересны и поучительны на своём безупречном фоне, тогда как ошибки любителя – это просто ошибки, ничем не примечательные на фоне других ошибок.

Я и решил написать эту книгу, чтобы восполнить, хотя бы отчасти, этот досадный пробел в русскоязычной сонетной литературе, поделиться своим опытом работы в сонетном жанре, а также разработать свод правил написания русского сонета. Эти правила далеко не ограничиваются установлением, уже в тысячный раз, количества строк и порядка чередования рифм. Естественно, я не претендую на то, что уделил внимание всем сторонам предмета, слишком обширного для того, чтобы какая-либо одна книга смогла его исчерпать. Речь идёт лишь о тех проблемах, которые лично мне представляются наиболее важными.