План Балашинской мануфактуры, 1880 г

«От С—ой фабрики пошла дорога в чащу. Дорога эта вела на фабрику М—ва, одну из замечательных в Московской губернии по величине и количеству производства. <…> Без всякого внутреннего замирания взошел я на двор М—ой фабрики, без страха и сомнения отпер дверь управительской квартиры и спросил г-­на Л. Он отдыхал после обеда, но, несмотря на то, не долго заставил себя дожидаться. Я начал мой обычный монолог. <…>

Англичанин-управляющий, полный и растрепанный мужчина лет 40, только что восставший от сна, в ваточном халате, молча сидел на диване и совершенно бесстрастно глядел в окно, поглаживая в то же время белого барашка, игрушку, стоявшую на столе. Когда я кончил, управляющий вынул у себя из одного уха клочок ваты, потом из другого и положил их рядышком перед собою. Я ожидал ответа. Управляющий нагнулся к столу и внимательно посмотрел на вату, и я тоже посмотрел; после того он сжал губы, выдвинул их немного вперед и сказал:

— Мм... Я вам вот что скажу...

Я слегка покачнулся к нему.

— По моему мнению, вы напрасно беспокоитесь.

Он хорошо произносил русские слова, но как-то уж слишком отчетливо.

— Почему же вы так думаете? — спросил я, очень хорошо зная, почему он так думает.

— А потому, что вам никто не даст удовлетворительных ответов.

И это был самый удовлетворительный ответ из всех, которые я получал в то время.

— Я очень хорошо понимаю, чего вы
хотите, — продолжал он, облокачиваясь на стенку дивана, — но дать вам те сведения, которых вы требуете, я не могу. Я не имею на это никакого права. У меня нет на это доверенности от моего доверителя. Я бы мог... о, конечно... для чего не сказать? Что касается меня, то я с величайшим удовольствием; мне кажется даже, это было бы приятно и самому владельцу, но чтобы сделать это... я не имею права. И я полагаю, ни один управляющий не может отвечать на ваши вопросы.

Я заметил ему, что на фабрике Волкова мне сообщили некоторые сведения.

— Да. Такие сведения и я вам могу сообщить, но все это вы лучше найдете в ведомостях, которые мы подаем каждый год. Это сведения официальные, а что касается коммерческой тайны, то, вы можете быть уверены, — никто вам правду не скажет.

Я начал чувствовать к управляющему что-­то вроде признательности, потому что благодаря ему я освобождался от обета, добровольно возложенного мною на себя. <…> Почувствовав себя свободным, я уже не мог усидеть и, крепко пожав управляющему его мягкую, английскую руку, пошел обратно в Леоново»1.

Таков единственный в своем роде, выполненный современником, литературный портрет «господина Л.».

I. Мануфактура Молошникова

Приведенный отрывок принадлежит перу писателя и публициста Василия Алексеевича Слепцова (1836—1878). Осенью 1860 года В. А. Слепцов предпринял попытку исследовать работу текстильных мануфактур, расположенных к востоку от Москвы, на Владимирском шоссе, выспрашивая у управляющих фабрик сведения о вложенных капиталах, годовом обороте, прибыльности текстильного производства, количестве станков и машин, видах обрабатываемых материалов и подробности быта рабочих. Побывав на фабриках С. А. Мазурина, Н. А. Волкова, Н. П. Сувирова, не выяснив у управляющих ровным счетом ничего вразумительного, В. А. Слепцов, направился от «С<увировск>ой» фабрики, «через чащу», на соседнюю мануфактуру.

Заметим для уважаемых коллег, упускающих, как нам кажется, из виду некоторые обстоятельства истории Сувировской фабрики — имеется в виду фабрика, находившаяся в местечке Зеленовка (в советский период — Балашихинская суконная фабрика № 5). В 1849 году эту фабрику приобрел у основавшего ее почетного гражданина Четверикова рязанский купец Никанд(е)р Петрович Сувиров. Балашихинские краеведы заблуждаются, говоря о том, что зеленовская суконка, якобы через одного из своих совладельцев, М. Д. Щеглова, вошла в состав образованного в 1874 году Товарищества Балашинской мануфактуры2. По крайней мере, весной 1880 года, спустя шесть лет после учреждения Товарищества, фабрикой в Зеленовке все еще владели Сувировы, а именно сын Н. П. Сувирова — Николай Никандрович3. В действительности, М. Д. Щеглов вообще не имел никакого отношения к зеленовской фабрике, и фактологическая ошибка, закравшаяся в ряд исследований, заключается в некорректности прочтения фамилии настоящего владельца: с 90-х годов XIX века предприятие перешло в собственность Торгового дома «Петров и Щеголев»4 (но не «Петров и Щеглов», как ошибочно указывают в своих публикациях наши коллеги5). В уставе Товарищества Балашинской мануфактуры было отражено, что Товарищество образутся из «фабрик бумагопрядильной и суконной, находящихся при селе Никольском, известных под именем Балашинских»6. В то время как Балашиха принадлежала приходу села Никольского, местечко Зеленовка, несмотря на территориальную близость к тогдашней Балашихе (около 1 версты), относилось к приходу села Леоново. Балашинских фабрик, и в самом деле, было две, и одна из них — суконная, но не следует ассоциировать ее с суконной фабрикой в Зеленовке.

Покинув фабрику Сувирова, В. А. Слепцов добрался до «М<олошниковск>ой» мануфактуры, где и произошла его знаменательная встреча с «господином Л.» — Михаилом Самойловичем Лунном, англичанином, управляющим фабрики Павла Петровича Молошникова. В устоявшейся в России традиции фамилия предпринимателя Lunn транскрибируется как Лунн (в английской фонетике — Ланн). Русифицированное отчество Самойлович в различных публикациях XIX века варьируется и приводится нами по официальным документам Российской империи. Заметим, что сам факт встречи с иностранцем в подмосковной глуши не вызвал у молодого путешественника ни малейшего удивления. Более того, господин, называемый в записках В. А. Слепцова одним лишь инициалом — «Л.», не был и единственным англичанином, повстречавшимся писателю на расстоянии 15 верст от Москвы. Кое-какие статистические сведения сообщил В. А. Слепцову англичанин по фамилии Сол(ь)тер, управляющий вотчинной фабрики Н. А. Волкова, в Горенках. Вообще, участие иностранцев в управлении подмосковными фабриками было довольно распространенным явлением, и объяснение этому мы встречаем у того же В. А. Слепцова.

«До 1844 года, в видах поощрения отечественного производства, ввоз машин в Россию был воспрещен, а потому фабриканты должны были довольствоваться или машинами, которые делались на русских заводах, или выписывать из­-за границы механиков и делать машины дома, что обходилось, разумеется, неимоверно дорого. Г-­н Волков, основатель фабрики, о которой я говорю, поступил именно таким образом, то есть с помощию механика, англичанина Сольтера (отец нынешнего управляющего. — Примеч. В. А. Слепцова), завел у себя в имении чугунолитейный завод и принялся отливать ткацкие станы, прядильные, чесальные и прочие аппараты. Но для этого требовались модели, нужны были машинисты, слесаря и множество других ремесленников. Все эти затруднения преодолелись, но поглотили страшные суммы, требовали много сил и времени. Модели получались тогда контрабандою из-­за границы и обошлись тоже не дешево»7.

Вспомним в этой связи специалиста в области фабричного производства сукна, происходившего родом из прусского Ахена — купца второй гильдии Мартына Мартыновича Дефрена, основавшего с князем Николаем Ивановичем Трубецким в 1824 или 1825 году8 фабрику в подмосковном местечке Балашине. Вспомним и англичанина Ингама, работавшего на механической фабрике Допса и Неллессена в том же Ахене — одном из крупнейших европейских центров текстильной промышленности XIX века. В 1833 году Ингам представил князю-фабриканту Н. И. Трубецкому планы и рисунки английского промышленного оборудования, и Н. И. Трубецкой, пригласив Ингама на свою фабрику, принял решение вложить новый капитал в оснащение своей мануфактуры машинами новейших систем9 (о том, было ли это оборудование завезено контрабандным способом или изготовлено в России по чертежам, привезенным Ингамом, история умалчивает). Так или иначе, в российской текстильной промышленности середины XIX века важная роль принадлежала иностранцам, но особенно англичанам. Решение проблемы дефицита профессиональных управляющих в условиях интенсивного развития текстильной промышленности в России в XIX веке путем найма иностранных специалистов и менеджеров исследовано И. В. Шильниковой в публикации «Иностранные специалисты на предприятиях России: условия найма в конце XIX—начале XX вв.». Иностранные механики и инженеры приглашались в Россию для установки импортного оборудования и обучения русских работников. Нередко такие специалисты по окончании первоначального контракта оставались на предприятии, занимая уже одну из административных должностей. Случалось, что, начав с должности управляющего, иностранец впоследствии входил в состав правления товарищества10. Среди ряда интересных примеров подобного развития событий, обобщенных в публикации И. В. Шильниковой, отсутствует пример становления Балашинской мануфактуры, более чем красноречиво иллюстрирующий приведенные тезисы. Привлечение на производство английских управляющих (а вместе с ними использование и зарубежных технологий, импортного оборудования, материалов и иностранного капитала) было явлением типичным для отечественной текстильной промышленности XIX века. Достаточно сказать, что на Балашинской мануфактуре П. П. Молошникова в 1860 году (именно в то время, когда фабрику посетил В. А. Слепцов) было занято 8 (!) иностранных специалистов11.

О продаже в 1844 году Н. И. Трубецким суконной фабрики в Балашихе купцу Петру Трифоновичу Молошникову (отцу Павла Петровича) мы писали в очерке «Фабрика Трубецкого». Почетный гражданин Москвы, купец второй гильдии П. Т. Молошников, по некоторым данным, восходящим к 1824 году, происходил из богородских купцов12. Вместе с тем, Гаврила Трифонович Молошников (по-видимому, брат П. Т. Молошникова), еще в 1812 году подписывался как московский купец13. П. Т. Молошников проживал в Москве в собственном доме на Пятницкой14 и держал в Китай-городе торговые лавки — в Колокольном, Кафтанном, Большом крашенинном, Большом веточном, Свечном, Перяном, Хрустальном, Зеркальном, Снеточном, Скобяном и Большом юхотном рядах15 и занимался ростовщичеством под залог торговых лавок16. Вскоре после приобретения фабрики П. Т. Молошникову пришлось инвестировать в детище князя Н. И. Трубецкого дополнительные средства: согласно краткому историческому очерку Балашинской мануфактуры из монографии «Мануфактурная промышленность в прошлом и настоящем» издателя «Вестника мануфактурной промышленности» Ч. М. Иоксимовича, в 1847 году деревянные фабричные корпуса сгорели, и П. Т. Молошников построил вместо них два каменных корпуса, восстановив в одном из них суконное производство, а в другом положив начало бумагопрядильной мануфактуре17. Балашихинские краеведы высказывают мнение об умышленном поджоге П. Т. Молошниковым фабричных корпусов с целью получения страховых18. Порочная практика умышленных поджогов собственного застрахованного имущества в период становления института страхования от пожаров в России, действительно, существовала. Однако, по сообщению исследователя пожарного страхового дела в Российской империи М. Ш. Саберовой, страховые общества обязаны были устанавливать факт поджога, чтобы не выплачивать страховую сумму. Поэтому представители страховых обществ принимали непосредственное участие в установлении причин пожаров. К тому же страховые общества, будучи заинтересованными в расширении страхового дела, предусматривали на основе тщательного анализа пожаров льготы по страховым платежам при проведении ряда противопожарных мероприятий. Льготы предоставлялись, в частности, за устройства, снижающие пожароопасность страхуемого имущества. А промышленное производство, использующее на постоянной основе паровые машины, и вовсе признавалось наиболее пожароопасным на законодательном уровне19. Разумеется, это требовало от страховщиков особого внимания при заключении сделок, и не только уровень высокой пожароопасности объекта страхования, но и репутация владельца имущества играла в этом не последнюю роль. Ранее мы уже писали о том, что во избежание утраты средств производства и материалов вследствие пожаров производственные помещения Балашинской фабрики — еще в период владения ею Н. И. Трубецким — были оснащены водопроводной системой пожаротушения, защищенной от замерзания в зимнее время20. Страховые выплаты в подобных случаях не покрывали убытков полностью, поскольку сумма возмещения за погибшие в огне товары и материалы рассчитывалась не по биржевой цене, а по себестоимости. Кроме того, технологический процесс выделки сукна занимал месяцы работы фабрики, а ее вынужденный простой вследствие пожара не включался в договоры страхования. Ответственность страховщиков за простой производства после пожаров, под влиянием европейских страховых компаний, начала обсуждаться только в XX веке, накануне Первой Мировой войны21. Таким образом, мы ставим под сомнение якобы имевший место «самоподжог» с целью получения П. Т. Молошниковым страховых выплат — слишком велики были бы для него финансовые и деловые риски, особенно в случае отказа в страховом возмещении. О репутационных рисках почетного гражданина Москвы, преуспевающего купца и человека достаточно обеспеченного, чтобы не пускаться в подобные авантюры, и говорить не приходится.

Закончив строительство новых корпусов и восстановив производство, П. Т. Молошников, незадолго до своей смерти (он умер в 1851 году), успел заключить еще две судьбоносные сделки. Во-первых, в этот период завершилось отмежевание 25 десятин фабричной земли от вотчины княгини Натальи Сергеевны Трубецкой (матери основателя фабрики), и 3 ноября 1850 года межи были утверждены за П. Т. Молошниковым как за новым владельцем. Для нас это событие и дата важны тем, что в записи к Планам дач генерального и специального межевания Московского уезда, фабрика впервые письменно именуется Балашихой, а это означает, что к середине XIX века топоним обрел современную форму, будучи в этой форме зафиксированным документально. Во-вторых, примерно в это же время П. Т. Молошников нанял для управления своими балашинскими фабриками (уже двумя — суконной и бумагопрядильной) британского подданного М. С. Лунна. По информации, содержащейся в монографии Ч. М. Иоксимовича и закрепившейся в историографии края, приглашение М. С. Лунна состоялось в 1850 году22. Как пишет в своем исследовании Балашинской мануфактуры, проведенном в марте 1880 года, Ф. Ф. Эрисман, М. С. Лунн к этому времени находился на фабрике более 30 лет23, то есть был принят ранее 1850 года, что косвенно подтверждается и сотрудником британского Института государственного управления Виктором Мадейрой (Victor Madeira), автором книги «Британия и Медведь: англо-российская война разведок, 1917—1929» («Britannia and the Bear: The Anglo-Russian Intelligence Wars, 1917—1929»). Сразу оговоримся, что к «войне разведок» М. С. Лунн отношения не имел, и лишь некоторые факты его биографии, в связи с определенными обстоятельствами, попали в книгу В. Мадейры.

По сообщению В. Мадейры, Майкл Лунн, согласно его заявлению на получение британского паспорта, родился 17 марта 1820 года в Слэйтуэйте, графство Западный Йоркшир. Поясним, что Великобритания перешла на григорианский календарь в XVIII веке; в России до перехода на новое летоичисление (1918) дата рождения М. С. Лунна соответствовала 5 марта 1820 года. Однако, по имеющейся у британского исследователя информации, настоящее место рождения М. Лунна находится неподалеку от городов Олдэм (подчеркнем, поскольку для нас это важно) и Эштон-андер-Лайн в графстве Большой Манчестер. Последний раз М. Лунн упоминается в переписи населения в Великобритании в 1841 году. Прядильщик по профессии, он отправился в Россию примерно в 1845 году24.

Англичане, покидая в XIX веке Туманный Альбион, стремились попасть либо в Америку (где, однако, конкуренция с другими специалистами разных профессий, выходцами с Европейского континента, была весьма высока), либо в Индию, либо в Турцию, либо — в Россию. Здесь английских текстильщиков привлекали громадные инвестиции, которые крупные игроки российского мануфактурного рынка вкладывали в импортное промышленное оборудование, запатентованные зарубежные технологии и иностранных специалистов, стремясь преодолеть индустриальное отставание своей страны от развитых стран Европы. С другой стороны, несовершенство российского фабричного законодательства, регулирующего трудовые отношения с рабочими, их бесправное положение в государстве, гарантировало привлечение дешевой рабочей силы, в том числе практически неограниченную возможность эксплуатации женского и детского наемного труда, что, в свою очередь, влияло на конкурентное снижение себестоимости продукции ровно настолько, чтобы обеспечить быструю окупаемость и высокую рентабельность мануфактурных проектов. Британское промышленное законодательство, самое старое в Европе, урегулировало вопросы детского и женского труда еще в начале XIX века, а к середине столетия законы от 1802, 1819, 1825, 1833, 1844, 1845 годов образовали собой уже целый свод отраслевых законодательных актов, относящихся к этой проблемной области25. К тому же, следствием промышленной революции в Англии стало формирование в начале XIX века протестных настроений в рабочей среде при поддержке тред-юнионов. Россия и в этом отношении отставала от Европы на несколько десятилетий, и соответствующие риски для предпринимателей были на время становления промышленных предприятий исключены. Рабочий класс в России в первой трети — середине XIX века только начинал зарождаться, а стачечное движение и вовсе впервые проявилось лишь в 70-80-х годах (стачка на Невской бумагопрядильне в Петербурге 1870 года; Морозовская стачка в 1885 года и др.). Что же до декабрьских событий 1905 года, в которых приняли участие рабочие Балашинской мануфактуры, то М. С. Лунн, проживший в России до преклонного возраста, эти волнения не застал.

В качестве отступления расскажем об этом уникальном происшествии времен Первой русской революции, о котором в советской историографии края употреблялась формулировка: «на фабрике вспыхнула забастовка, которая была подавлена вызванными войсками»26. Необычность «забастовки» рабочих Товарищества Балашинской мануфактуры 1905 года заключается в том, что рабочие не прерывали работу. Наоборот: остановить работу предприятия попыталось руководство. Рабочие же, в знак протеста, продолжали работать, пока их не разогнали казаки. 30 ноября 1905 года рабочие вывезли с фабрики на тачках (!) 12 человек — мастеров, подмастерьев и смотрителей. Директор объявил о приостановке работ на неопределенное время, на что рабочие ответили «забастовкой»: самовольно продолжили работу всей фабрикой, несмотря на отсутствие представителей администрации, в течение всего дня 1 декабря и первую половину дня 2 декабря, выбрав из своей среды мастеров и заведующих отделами. В полдень 2 декабря казаки воспрепятствовали продолжению «забастовки», в ходе которой был выработан товар с громадным количеством брака и неопределенных сортов, не подлежащий выпуску в продажу. Приводить фабрику в порядок пришлось в течение недели, и только 19 декабря (спустя почти три недели после стачки) представилось возможным возобновить работу мануфактуры на прежних условиях27.

По многочисленным сообщениям балашихинских краеведов, в 1850 году (как мы выяснили, это могло произойти несколько ранее, в интервале 1847—1849 годов), М. С. Лунн приехал на мануфактуру П. Т. Молошникова в качестве специалиста по наладке производственного оборудования фирмы «Пратт» или «Платт» («Mather & Platt»). Более вероятно второе, поскольку компания «Пратт» («Pratt & Whitney», если речь о ней) возникла в Америке лишь через 10 лет после прибытия М. С. Лунна в Балашиху, в 1860 году. Заметим, что и источники информации об отношениях Лунна с фирмой «Mather & Platt» нами также не обнаружены, а уважаемые коллеги стараются не отягощать свои публикации ссылочно-справочным аппаратом. Полагаем, что речь все же может идти о другой компании «Платт» — «Platt Brothers». Ее штаб-квартира находилась в Олдэме, и не исключено, что, Майкл Лунн, родившийся в пригородах Олдэма, был связан с «Братьями Платт» деловыми отношениями. Основываясь на документальных источниках, мы можем лишь подтвердить, что в 1850-х годах на фабрике Молошниковых действительно использовалась паровая машина «высокого давления с охлаждением, из Англии»28. Если информация краеведов о работе М. С. Лунна на «Платт» точна, то мы, в свою очередь, можем смело высказать гипотезу, что его вербовка П. Т. Молошниковым произошла через посредничество московской фирмы «Л. Кноп», владевшей паями нескольких российских мануфактур, импортировавшей технику на 120 текстильных предприятий России и приглашавшей для работы на них английских мастеров. Так, после учреждения в 1858 году Товарищества Ярославской Большой мануфактуры (купцов Карзинкиных) и начавшегося строительства производственных корпусов, правление заказало машины для будущей фабрики в Англии и, в частности, заводу «Братья Платт» в Олдэме. Посредником при этом выступал Кноп29.

Так или иначе, к 1850 году последовало подписание между П. Т. Молошниковым и М. С. Лунном контракта на управление производством. Этот контракт, по всей видимости, не подлежал расторжению в случае внезапной смерти доверителя. Смерть П. Т. Молошникова в начале 1851 года, действительно, была внезапной — купец не оставил после себя духовного завещания. Согласно действовавшему в России наследственному праву, Московский коммерческий суд «предоставил, впредь до учреждения Московским Сиротским Судом над имением и малолетними детьми его опеки, продолжение хода торговых дел жене его Надежде Еремеевой и совершеннолетним наследникам Ананию и Павлу Молошниковым, с тем однакоже, чтобы они, занимаясь отправлением текущих дел и ликвидациею оных, равно принимая и производя следующие платежи, отнюдь не входили в новые спекуляции, о чем <суд> и объявляет всем кому ведать надлежит»30. Так новым владельцем суконной и бумагопрядильной Балашинских фабрик стал старший сын П. Т. Молошникова — Ананий Петрович, а М. С. Лунн сохранил за собой должность руководителя предприятия. Со вступлением в дело другого сына П. Т. Молошникова — Павла Петровича, Балашинская мануфактура была поделена между братьями: в собственности старшего брата осталась суконная фабрика, а хлопкопрядильное производство отошло к П. П. Молошникову31. Успехи наследников отразились в участии обеих Балашинских фабрик в Московской выставке мануфактурных изделий Российской империи, Царства Польского и Великого княжества Финляндского 1853 года, где братья Молошниковы выставили и хлопковую пряжу, и экспортное шерстяное сукно32 (со времен Н. И. Трубецкого суконная фабрика продолжала производить продукцию для продажи в Китай). Журнал мануфактур и торговли по этому поводу писал: «Кроме Алексеева участвовали еще Шапошникова и братья Молошниковы, купившие фабрику князя Трубецкого. Последние стараются о поддержании прежней заслуженной известности этой мануфактуры, употребляющей до 770 рабочих»33. В 1856 году А. П. Молошников вышел из дела, и распоряжаться обеими фабриками, согласно монографии Ч. М. Иоксимовича, стал Павел Петрович. Вместе с тем, 25 десятин фабричной земли, находившейся в собственности наследников, оставались, практически до учреждения в 1874 году Товарищества Балашинской мануфактуры, поделены между братьями Павлом Петровичем и Гаврилой Петровичем Молошниковыми34, хотя участие последнего в делах Балашинской мануфактуры не прослеживается. В Москве оба брата жили в одном доме по адресу: Рогожская часть, 1 квартал, Воронья улица (ныне — ул. Сергия Радонежского), собственный дом (д. 222), в то время как еще один брат, в списке московских адресатов значившийся под именем Аникий (возможно, имеется в виду Ананий) Петрович, жил неподалеку, но отдельно от своих братьев: в Яузской части, на Гончарной улице в собственном доме (д. 18)35.

Почетный гражданин П. П. Молошников оставил заметный след в истории балашихинского края, помимо своего вклада в развитие градообразующего предприятия. В 1858 году он приобрел в собственность и передал в дар Московскому университету принадлежавшую умершему в 1854 году Сергею Аполлоновичу Волкову, попечителю Московского учебного округа и действительному статскому советнику, коллекцию минералов. Коллекция, хранившаяся в усадьбе Горенки, была основана графом Алексеем Кирилловичем Разумовским. С 1812 года имение Разумовских принадлежало брату С. А. Волкова — Николаю Аполлоновичу, устроившему в 1828—1829 годах в усадебном доме Горенок бумагопрядильную фабрику. Н. А. Волков умер в том же 1858 году, когда Молошниковым была выкуплена коллекция А. К. Разумовского. Очевидно, ее приобретение состоялось после того, как Горенская мануфактура перешла в управление кредиторов и пайщиков Н. А. Волкова. Коллекция насчитывала более 30 тысысяч различных минералов, в числе которых значились уникальные образцы горного хрусталя, раухкварца, хризопраза, опала, разнообразных агатов, яшм и дендролитов, мраморов, сталактитов, киновари, золота, красной и бурой железной руды и других минералов. Образцы малахита достигали 12 пудов (до 200 килограммов) веса. Особо ценные экспонаты Горенского собрания (862 экземпляра) были приняты в Большой университетский минералогический кабинет; остальные, как не представлявшие большого научного интереса, переданы Университетом в гимназии Московского учебного округа. По приблизительной оценке, пожертвование П. П. Молошникова составляло около 7 тысяч рублей серебром36. Не утраченная благодаря подвижничеству П. П. Молошникова коллекция А. К. Разумовского в настоящее время хранится в Государственном геологическом музее им. В. И. Вернадского.

К 60-м годам М. С. Лунн сосредоточил все внимание на хлопкопрядильном производстве как наиболее перспективном направлении дальнейшего развития мануфактуры. Существовавшее параллельно с бумагопрядильным суконное производство стагнировало и было окончательно свернуто в 1868 году37. Предприятие было полностью переориентировано на выработку бумажной пряжи, хотя формально суконная фабрика в составе Балашинской мануфактуры просуществовала вплоть до учреждения на ее основе Товарищества в 1874 году (как мы отмечали выше, это было зафиксировано в уставе).

Как писали в январе 1875 года «Московские ведомости», характерной чертой развития промышленности в 1874 году стало образование товариществ для эксплуатации фабрик. Только в один этот год были учреждены товарищества Егорьевской бумагопрядильной фабрики Хлудовых, ситценабивной мануфактуры Цинделя в Москве, Симоновской шерстопрядильной и суконной мануфактуры, Балашинской мануфактуры бумажных изделий, Московской Голутвинской ткацкой среднеазиатских и внутренних изделий, мануфактуры Барановых, Прохоровской Трехгорной мануфактуры и другие. Редакция «Московских ведомостей» отметила еще одну тенденцию 1874 года — окончательное устранение публики от участия в акционерных обществах, включая промышленные. Новые товарищества образовывались «между близкими людьми» (по типу закрытых акционерных обществ), тогда как «сбережения публики обратились на правительственные процентные бумаги». И если государственные бумаги значительно повысились в биржевых котировках, то акции не гарантированных правительством обществ просели и в лучшем случае подорожали незначительно38.

Вывод, который можно сделать на основе материала «Московских ведомостей», однозначен: реорганизация Балашинской мануфактуры следовала отраслевому тренду и происходила одновременно с аналогичными изменениями организационно-правовых форм крупнейших текстильных предприятий, таких как Трехгорная мануфактура и Егорьевская фабрика, фабрика Цинделя. Некоторые фабрики в окрестностях Балашихи были преобразованы в товарищества значительно раньше: Реутовская бумагопрядильная фабрика, основанная в 1843 году Сергеем Алексеевичем Мазуриным, перешла во владение учрежденного в 1861 году Товарищества Реутовской мануфактуры (в котором главное участие принимали сами Мазурины). Горенская мануфактура, как мы отмечали выше, после смерти Н. А. Волкова, в 1858 году, перешла в руки администрации, состоявшей из кредиторов бывшего владельца, а в 1864 году была приобретена его пайщиками —вдовой Третьяковой с сыновьями и преобразована в Бумагопрядильную фабрику товарищества мануфактуры Третьяковых39.

В этой связи тезис Ч. М. Иоксимовича, полагавшего, что причиной образования товарищества явилось резко ухудшившееся в январе 1874 года самочувствие П. П. Молошникова40, может быть истолкован не совсем верно. Создание товарищества (акционирование) было очевидным вектором дальнейшего развития мануфактурного дела. И если П. П. Молошникову пришлось поторопиться с принятием решения в силу ухудшавшегося здоровья, то само решение нельзя считать скоропалительным и принятым от безысходности. Напротив, до своих последних дней П. П. Молошников продолжал действовать расчетливо, в интересах своего предприятия.

Согласно версии дальнейшего развития событий, изложенной Ч. М. Иоксимовичем и отразившейся в публикациях балашихинских краеведов, П. П. Молошников, принявший решение об акционировании мануфактуры, пригласил в качестве партнеров трех своих родственников (что было абсолютно характерно для организации новых промышленных обществ): И. И. Карзинкина, П. Г. Шелапутина и М. Д. Щеглова. Еще одним соучредителем товарищества он предложил стать директору Балашинской мануфактуры М. С. Лунну. Однако 17 марта 1874 года П. П. Молошников умер. После его смерти компаньоны выкупили фабрику у наследников П. П. Молошникова и завершили реорганизацию предприятия.

В действительности, фабрику у наследников выкупать не пришлось. Ее продал сам П. П. Молошников, менее чем за месяц до своей смерти. 27 февраля 1874 года Павел Петрович вместе со своим братом, Гаврилой Петровичем, совладельцем земельного участка при селе Никольском, занятого Балашинской мануфактурой, оформили продажу бумагопрядильной фабрики с землей в количестве 25 десятин и 93 саженей. Покупателями выступили П. Г. Шелапутин и И. И. Карзинкин. Сумма сделки по купчей крепости составила 200 тысяч рублей41. Примечательно, что годом с небольшим ранее, 16 ноября 1872 года душеприказчик князя Н. И. Трубецкого, Н. Н. Трубецкой продал купцу А. Н. Прибылову приблизительно за такую же сумму, 210 тысяч рублей, все местные владения Трубецких: сёла Никольское и Гольяново, деревни Абрамцево и Лукино (2353 десятин земли со строениями)42. Основатель Балашинской фабрики Н. И. Трубецкой умер в один год с П. П. Молошниковым, 25 мая 1874 года, а спустя месяц началась следующая глава в истории Балашихи.

II. Товарищество Балашинской мануфактуры бумажных изделий

21 июня 1874 года в соответствии с указом императора Александра II № 53664 было официально учреждено Товарищество Балашинской мануфактуры: «Государь Император, по положению Кабинета Министров, Высочайше повелеть соизволил: разрешить Почетным Гражданам Московскому купцу 1-й гильдии Ивану Ивановичу Корзинкину, Павлу Григорьевичу Шелапутину, Митрофану Дмитриевичу Щеглову и Великобританскому подданному Михаилу Самойловичу Лунну учредить Товарищество Балашинской мануфактуры бумажных изделий, на основании Устава, удостоенного Высочайшего рассмотрения и утверждения в 21-й день Июня сего года»43.

В первых параграфах устава читаем: «Для устройства и содержания мануфактуры бумажных изделий, преобразуемой из фабрик бумагопрядильной и суконной, находящихся в 1 стане Московского уезда при селе Никольском, известных под именем Балашинских и принадлежащих Почетным Гражданам Ивану Ивановичу Корзинкину и Павлу Григорьевичу Шелапутину, учреждается на паях Товарищество под наименованием: «Товарищество Балашинской мануфактуры бумажных изделий. <…> Учредители Товарищества: Почетные Граждане: Московский купец 1-й гильдии Иван Иванович Корзинкин, Павел Григорьевич Шелапутин, Митрофан Дмитриевич Щеглов и Великобританский подданный Михаил Самойлович Лунн. <…> Поименованные <…> фабрики с принадлежащими им землею, в количестве 25 десятин 93 саж<еней>, машинами, снарядами и строениями, равно плотиною на Балашинском пруду, передаются, на законном основании, нынешними владельцами в собственность Товарищества <…> Основной капитал Товарищества определяется в шесть сот тысяч рублей, разделенных на сто двадцать паев, по пяти тысяч рублей каждый. Все означенное количество паев распределяется между учредителями и приглашенными ими к участию в сем предприятии лицами, по взаимному соглашению. <…> Владельцами паев могут быть как Русские подданные, так и иностранцы»44.

В соответствии с уставом общее руководство Товариществом возлагалось на Правление, распоряжающееся всеми капиталами Товарищества, состоящее из трех членов, избираемых на три года, и двух кандидатов, с полномочиями по замещению длительно отсутствующих членов Правления. Председателем Правления избирался один из его членов сроком на один год. Выбывшие члены Правления и кандидаты могли быть переизбраны вновь, что практиковалось неоднократно. Для повседневного управления делами Товарищества избирался директор-распорядитель, который мог быть как из числа пайщиков, так и сторонним лицом. В последующем в отчетных документах Правления его члены (за исключением кандидатов) назывались в соответствии с действующим законодательством также директорами (не следует путать с директором-распорядителем Товарищества и управляющим фабрики). Товарищество (как акционерное общество) постоянно расширялось, и в разные годы, помимо названных учредителей, их детей и наследников, в состав Правления входили промышленные финансисты (так или иначе, это были состоятельные пайщики, державшие не менее 10 паев по 5 тысяч рублей каждый — как непременное условие вхождения в состав Правления для членов и кандидатов):

Алексей Иванович и Лонгин Алексеевич Карзинкины, Осип Михайлович, Эдвин Михайлович и Роберт Лунны, Борис Павлович Шелапутин, Иван Степанович Майтов (состоявший также бухгалтером);

Николай Александрович Прохоров, возможно, был одним из первых пайщиков Товарищества: Ч. М. Иоксимович в своей монографии помещает его портрет рядом с портретом М. Д. Щеглова в статье о Товариществе Балашинской мануфактуры; его имя (среди прочих) носил Дом призрения престарелых рабочих в Балашихе в 1910-х годах, однако сведений об участии Н. А. Прохорова в Правлении нами не выявлено;

Александр Гарелин, Степан Удин, Александр Бер, Карл Прове — эти четверо фигурируют от имени Правления в числе жертвователей Шелапутинской гимназии в 1901 году. К. Прове — возможно, брат И. К. Прове, совладельца Торгового дома «Л. Кноп», который как юридическое лицо также числился жертвователем гимназии от имени Правления Балашинской мануфактуры, являясь, вероятно, держателем паев;

Сергей Федорович Гаврилов и Елизавета Федоровна Шелапутина; двое последних были выбраны кандидатами в 1914 году, и информация об избрании их директорами до 1917 года нами не обнаружена45.

Правление Товарищества размещалось в Москве, в Старом Гостином дворе (амбар № 52 в Рыбном переулке). Управляющим фабрики до самой своей смерти в 1895 году продолжал оставаться М. С. Лунн. Из всех составов Правления, при фабрике на постоянной основе состояла только династия Луннов, остальные члены Правления проживали в Москве и не принимали непосредственного участия в руководстве производственными процессами. Не станем перегружать публикацию, приводя прогрессирующие год от года статистические данные Балашинской мануфактуры, такие как сумма уставного капитала, количество работников, машин и веретен, не представляющие большого интереса для современного читателя, не являющегося специалистом в области хлопкопрядильной промышленности — все эти данные, при желании, можно почерпнуть как в отраслевой литературе конца XIX — начала XX века, так и в работах балашихинских краеведов. Упомянем лишь, что к 1913 году Балашинская мануфактура по такому показателю, как количество веретен, замыкала пятерку крупнейших предприятий хлопкопрядильной отрасли Российской империи, будучи крупнейшей в своем регионе, превосходя знаменитую Морозовскую мануфактуру. Назовем самые крупные46.

1. Кренгольмская мануфактура в Нарве (Санкт-Петербургская губерния) — 462 тыс. веретен;

2. Ярославская Большая мануфактура (Карзинкиных) — 258,1 тыс. веретен;

3. Невская мануфактура в Санкт-Петербурге — 234 тыс. веретен;

4. Мануфактура Карла Шейблера в Лодзи (Петроковская губерния Царства Польского) — 222,6 тыс. веретен;

5. Балашинская мануфактура — 184 тыс. веретен;

6. Никольская мануфактура (Морозовых) в Зуево (Богородский уезд Московской губернии) — 176,5 тыс. веретен.

О серьезности намерений инвесторов, получивших в собственность фабрику П. П. Молошникова, можно судить хотя бы по тому обстоятельству, что в первые же годы после учреждения Товарищества началось стремительное развитие Балашинской мануфактуры. Возведение новых производственных корпусов, сформировавших облик фабрики, дошедший до наших дней, началось во второй половине 70-х годах XIX века. В ресурсных возможностях акционеров также не приходилось сомневаться. Пайщики владели огромным промышленным капиталом: П. Г. Шелапутин был обладателем многомиллионного состояния («богат как Шелапутин»), как и Карзинкины — отец И. И. Карзинкина, Иван Андреевич, еще в 1857 году приобрел Ярославскую Большую мануфактуру.

Переход фабрики из собственности П. Г. Шелапутина и И. И. Карзинкина в Товарищество завершился 17-19 декабря 1875 года47, когда двумя компаньонами была оформлена передача Товариществу земельного участка при селе Никольском в количестве 32 десятин и 1087 саженей, оцененного на сумму 95 тысяч рублей48.

Надо сказать, что выбранная пайщиками стратегия интенсивного расширения производственных мощностей столкнулась с серьезной проблемой, которая, впрочем, не была непредвиденной. Законодательно утвержденным «Уставом промышленности фабричной и заводской» и содержащимся в нем «Особыми правилами о частных фабриках в Москве и в уезде» с 28 июня 1849 года запрещалось учреждение в Москве и Московском уезде фабрик и заводов, включая бумагопрядильные мануфактуры. Начиная с указанной даты открытие новых фабрик было возможно только с разрешения военного генерал-губернатора Москвы, по согласованию с министром финансов49. Дело в том, что, с правовой точки зрения, организация бумагопрядильного производства в новых корпусах представляла собой не расширение существующей фабрики, а создание новой. Причиной налагавшегося запрета была неконтролируемая и угрожающих масштабов вырубка подмосковных лесов промышленными предприятиями. Древесина в московском регионе оставалась основным видом топлива, которого для работы паровых машин и оборудования, освещения и обогрева производственных цехов, требовалось все больше и больше. Строительство корпусов новой фабрики началось задолго до получения разрешения, и тот факт, что согласование в Правительстве осуществлялось параллельно с их возведением (в 1879 году), свидетельствует об абсолютной уверенности инвесторов в получении положительного решения. Другими словами, пайщики Товарищества, приступая к капитальному строительству, не усматривали наличия бюрократических рисков и, вполне возможно, полагались на имеющийся в их распоряжении некий административный ресурс, обеспечивший лояльность чиновничьего аппарата (предполагаем, имея на то определенные основания, о которых мы, в свою очередь, сообщим в настоящей работе, что протекция со стороны директора Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов России Н. А. Ермакова пайщакам была гарантирована). Кроме того, в лояльности природоохранного Лесного общества, созданного по инициативе того же Министерства финансов, также можно было не сомневаться: действительными членами его московского отделения состояли совладельцы Товарищества Балашинской мануфактуры П. Г. Шелапутин и М. С. Лунн50.

15 июня 1879 года положение Кабинета министров «О разрешении Товариществу Балашинской мануфактуры устроить при селе Никольском, Московского уезда, бумагопрядильную фабрику» было высочайше утверждено императорским указом № 59777. В пояснительной записке к этому правовому акту значилось следующее.

«Московский Генерал-Губернатор сообщил ходатайство Товарищества Балашинской Мануфактуры о дозволении ему открыть при селе Никольском, Московского уезда, бумагопрядильную фабрику. Из сообщенных Генерал-Адъютантом Князем Долгоруковым сведений видно, что упомянутая фабрика будет помещаться в двух каменных четырехэтажных корпусах, с тремя пристройками, одной в 5 и двумя — в 2 этажа. <…> Кроме того при фабрике устроен газовый завод <…> Газ добывается из нефти. Рабочих на фабрике 801 человек <…> Фабричные помещаются в 7-ми казармах. <…> Заключение. Хотя пунктом 1-м приложения к статье 46 Уст<ава> Пром<ышленности> <…> воспрещается устройство в Москве и уезде ее шерстопрядильных фабрик, но принимая во внимание, что закон этот состоялся главным образом в видах предупреждения лесоистребления; предполагаемая же Товариществом Балашихинской Мануфактуры к устройству бумагопрядильная фабрика будет отапливаться не одними дровами, но и торфом, — я нахожу, что приведенное узаконение не могло бы служить препятствием к дозволению устройства помянутой фабрики, посему и полагал бы: разрешить Товариществу Балашинской Мануфактуры открыть при селе Никольском, Московского уезда, бумагопрядильную фабрику <…>»51.

Аналогичного решения, выданного ранее купцу П. Т. Молошникову, нами в Собрании законов Российской империи не обнаружено, что может свидетельствовать о том, что после пожара 1847 года, строительство двух кирпичных корпусов и устройства в них бумагопрядильной и суконной мануфактуры состоялось до принятия летом 1849 года Устава Промышленности. В этой связи и приглашение М. С. Лунна как в качестве специалиста по наладке оборудования, так и в статусе управляющего двух новых, с правовой точки зрения, фабрик могло состояться ранее 1850 года.

Подробное описание с составлением плана Балашинской мануфактуры в процессе ее реновации было опубликовано доктором медицины Ф. Ф. Эрисманом в 1882 году в «Санитарном исследовании фабричных заведений Московского уезда». Основоположник российской гигиены, Ф. Ф. Эрисман обследовал предприятия текстильной промышленности Московской губернии на предмет условий труда, быта и медицинского обслуживания рабочего персонала.

Обследование Балашинской мануфактуры состоялось 14, 15, 17, 18 и 19 марта 1880 года. Прежде всего, в общих сведениях о фабрике Ф. Ф. Эрисман указал ее максимально точное положение, что важно для нас с точки зрения топонимики и территориально-административного устройства: «Фабрика находится в Пехорской волости, в приходе с. Никольского-Трубецкого, при местечке Балашихе, в расстоянии 20 верст от Рогожской заставы»52. Таким образом, к 1880 году бывшее имение князей Трубецких, село Никольское, приобрело, хотя и не отражавшееся в законодательных актах, свое второе название — Трубецкое, а топоним Балашиха стал употребляться в официальных губернских публикациях, невзирая на картографические разночтения (Блошино и т. д.), относящиеся к этому периоду (вопрос о качестве топонимии на картографических материалах подробно изложен в нашей предыдущей публикации). В топографическом описании местности Ф. Ф. Эрисман указывает занимаемую фабрикой площадь. Если в период владения фабрикой купцами Молошниковыми площадь фабрики составляла немногим более 25 десятин, то к 1880 году фабричный двор разросся до 37 десятин (в 1 десятине примерно 11 тысяч квадратных метров). Приведем топографическое описание Ф. Ф. Эрисмана целиком.

«Под фабрикой считается 37 десятин земли; почва преимущественно песчаная. Местность не совсем ровная, волнистая; фабричные строения расположены как бы в котловине, с весьма отлогими, впрочем, краями. Часть фабричного двора занята прудом, образуемым речкой Пехоркой, запруженной у самой фабрики широкой плотиной; пруд этот тянется узкой лентой к северу от фабрики, на протяжении двух верст, вплоть до с<ела> Пехры. На фабричном дворе находятся 2 колодца и 2 родника: один из колодцев расположен в западной части фабричного двора, около спальни XXI, другой — при больнице; родники же находятся в восточной, более холмистой части двора: один в овражке, разделяющем спальни XIX и XX от фабричных корпусов, другой — к северу от первого, около квартиры одного из директоров фабрики. Стены колодцев одеты бревенчатым срубом; вода добывается обыкновенными насосами; глубина колодцев 7-8 арш<ин>, высота слоя воды не более 1 ½ арш<ина>; находясь в песчаном грунте, колодцы скоро выкачиваются, но затем опять быстро наполняются водой. Окрестности фабрики не заселены (еще раз обратим на это внимание тех публикаторов, которые полагаясь на архивную картографию утверждают, что в окрестностях фабрики находилось сельцо Блошино. — Примеч. наше — А. П.); фабричные строения со всех сторон окружены лесом; на расстоянии 1 версты, по дороге в с<ело> Леоново, расположена суконная фабрика Ник<олая> Ник<андровича> Сувирова»53.

Ф. Ф. Эрисман самым подробным образом исследовал все фабричные сооружения: указал их длину, ширину и высоту в аршинах, этажность, материал постройки, материал кровли, поэтажное назначение производственных помещений, внутреннюю отделку стен и полов, искусственное освещение и вентиляцию, кубатуру цехов (и пришел к выводу, что они «весьма просторны»), высоту и ширину окон («довольно большие, хотя и значительно меньше нежели в новом прядильном корпусе на Реутовской мануфактуре»), сообщил количество рабочих в каждом цеху и в каждой мастерской и описал размещение промышленного оборудования и защищенность его опасных частей. Исследователей Балашинской мануфактуры мы адресуем к его публикации и приведем (и при необходимости прокомментируем) лишь наиболее важные, на наш взгляд (с точки зрения краеведения), характеристики основных фабричных строений по состоянию на 1880 год.

Корпус I. Старый фабричный корпус, обращенный фасадом к пруду. Это четырехэтажное кирпичное здание Балашинской мануфактуры купца Молошникова.

Корпус XXI. Единственная в 1880 году кирпичная казарма рабочих — трехэтажное здание, «служившее прежде для суконного производства». Это замечание Ф. Ф. Эрисмана дает нам точное представление о взаимном расположении двух Молошниковских фабрик. Бумагопрядильная находилась через плотину от пруда и стала ядром будущей Балашинской мануфактуры бумажных изделий. Молошниковская суконка была выстроена на правом берегу пруда и на некотором удалении от береговой линии. Основываясь на этой информации и уточнении Ч. М. Иоксимовича, что «на месте сгоревшей суконной фабрики <П. Т. Молошников> положил основание существующей в настоящее время бумагопрядильной фабрики, выстроив для этого каменный корпус <…> а вслед за этим выстроил каменную суконную фабрику невдалеке от сгоревшей деревянной»54, мы можем с уверенностью утверждать, что историческая фабрика Н. И. Трубецкого стояла на том же месте, где и сегодня возвышаются над плотиной производственные корпуса бывшей Балашихинской хлопкопрядильной фабрики № 1. Встречающееся в краеведческих публикациях указание на казарму как на бывший корпус «фабрики Трубецкого», не соответствует действительности. Заметим, что каменная пристройка XXI b, соединяющая казарму с каменным складом для хранения хлопка (XVI) и делающие дошедшее до наших дней здание Молошниковской суконки П-образным, согласно описанию Ф. Ф. Эрисмана, — «новая», т.е. построена в процессе реновации Балашинской мануфактуры во второй половине 1870-х годов.

Рассмотрим на плане новые корпуса, о которых в высочайше утвержденном разрешении от июня 1879 года говорилось как о предполагаемых, запланированных: «упомянутая фабрика будет помещаться в двух каменных четырехэтажных корпусах, с тремя пристройками, одной в 5 и двумя — в 2 этажа» (выделено нами. — А. П.). В марте следующего года Ф. Ф. Эрисман застал эти корпуса уже не просто завершенными и полностью оборудованными, но и с действующим бумагопрядильным производством. Речь идет о двух четырехэтажных корпусах II и VII. В отношении последнего, выходящего фасадом на современную Советскую улицу, Ф. Ф. Эрисман указывает точную дату завершения строительства — 1879 год и называет корпус VII «новым». При этом корпус II он называет «средним» (подразумевая возраст этого здания, в отличие от «старого» и «нового»). Все эти сооружения, а также одну пристройку в пять этажей и две двухэтажных, о которых за несколько месяцев до этого, в пояснительной записке князя Долгорукова к императорскому указу также сообщалось как о планируемых, Ф. Ф. Эрисман описывает следующим образом.

«Посередине двора возвышается группа фабричных корпусов, более или менее грандиозных по своим размерам и частью непосредственно пристроенных друг к другу, частью соединенных между собою коридорами. Ядром фабрики можно считать здания, отмеченные на плане под №№ I и II (старый и средний фабричные корпуса; здесь и далее курсив Ф. Ф. Эрисмана) и выстроенные фасадом к пруду; они разъединены между собой узким корпусом (I а и II а), в котором установлены паровые машины; между прудом и средним фабричным корпусом расположена котельная (III) (перестроенная на том же месте в 1953 году. — Примеч. наше. — А. П.), образующая со зданиями I а, II и VII так наз. “пыльный” двор, куда выгоняется пыль из-под трепальных машин. К западному концу среднего корпуса пристроен новый прядильный корпус (VII), воздвигнутый в 1879 году, а под прямым углом с задним фасадом зданий I и II расположены сортировочная (VI), соединенная со средним корпусом коридором, затем — так наз. “глаголь” (IV), доступный из старого корпуса и образующий с ним небольшой дворик, закрытый со всех сторон, и, наконец — мотальная (V), доступная из коридора, ведущего из старого корпуса к глаголю; с мотальной соединена, посредством коридора, кладовая для хлопка (VIII). Все эти здания выстроены из кирпича и крыты железом; I, II и VII имеют 4 этажа, глаголь — 5 этажей (1-й этаж — полуподвал. — Примеч. Ф. Ф. Эрисмана), сортировочная и мотальная — по 2 этажа»55.

Хотя дат строительства целого ряда сооружений, помимо корпуса VII, в обследовании не приводится, мы можем предположить, что все указанные постройки, за исключением корпуса I, относятся ко второй половине 70-х годов. Разумеется, построить и оборудовать такое количество многоэтажных промышленных кирпичных корпусов в столь короткие сроки со дня получения разрешения не представлялось возможным. Как мы уже отмечали, строительные работы велись параллельно рассмотрению ходатайства о создании фабрики, и в 1879 году строительство было завершено практически одновременно с подписанием императорского указа, что позволило осуществить пуск новых корпусов в эксплуатацию сразу же по получении разрешения. В Перечне выявленных объектов культурного наследия, утвержденном постановлением Правительства Московской области от 3 июня 2014 № 420/18, старый фабричный корпус традиционно датируется 1850 годом; корпус, отмеченный на плане Ф. Ф. Эрисмана под номером VII, датируется 1886 годом. Другие производственные корпуса, автором проектов которых указывается архитектор А. Г. Вейденбаум, датируются специалистами в интервале 1873—1900 годов56. Полагаем, что точность некоторых из этих датировок требует существенных уточнений. Помимо «Производственного корпуса» (корпуса VII), официально датированного 1886 годом, но обследованного и нанесенного на план Ф. Ф. Эрисманом за 6 лет до этой даты (в марте 1880 года), вызывает также серьезные сомнения правильность датировки «Прядильно-крутильного цеха» (1873). Во-первых, в этот период фабрика принадлежала купцу П. П. Молошникову, но не обнаружено никаких сведений о строительстве им новых корпусов, не говоря уже о заказе проекта архитектору А. Г. Вейденбауму. Во-вторых, А. Г. Вейденбаум, до своего назначения в 1876 году московским губернским архитектором, служил в Санкт-Петербурге по линии Техническо-строительного комитета Министерства внутренних дел и являлся архитектором Балтийского судостроительного завода и Русского страхового от огня общества57. Допущение, что А. Г. Вейденбаум мог бы приступить к проектированию корпусов Балашинской мануфактуры за три года до переезда в Москву, требует документального подтверждения, в противном случае выглядит неправдоподобным.

В 1880 году промышленное оборудование Балашинской мануфактуры приводилось в движение посредством водяного колеса и двух паровых машин, установленных в корпусе I a — II a. Передача вращения от колеса и паровых машин к станкам осуществлялась посредством ременных, канатных и зубчатых передач. Искусственное освещение цехов и мастерских осуществлялось газовыми рожками — причем газ производился из нефти непосредственно на фабрике. Отопление огромных производственных площадей (некоторые цеха занимали всю площадь этажа) было паровым. Вентиляция при этом, по заключению Ф. Ф. Эрисмана, «оставляла желать весьма многого».

Проведенное обследование Балашинской мануфактуры относится к тому периоду, когда каменных корпусов фабричного поселка, подобного тем, которые появились на рубеже XIX—XX веков при многих крупных фабриках (в Реутове, Раменском, Серпухове, Большой Ярославской мануфактуре Карзинкиных и др.) еще не существовало. В 1880 году рабочие Балашинской мануфактуры жили в четырех бревенчатых двухэтажных «спальнях» — казармах или бараках, разделенных внутри перегородками на комнаты-каморки, и единственном, отведенном под жилье, каменном трех­этажном корпусе бывшей Молошниковской суконки. Кроме того, небольшая (двухэтажная) бревенчатая спальня была отведена под проживание чернорабочих, и отдельная изба предназначалась для ночевок «ездоков». При фабрике проживало 60-70 процентов из числа рабочих (всего на время осмотра здесь трудилось 899 человек), остальные приходили на работу из окрестных селений: Пехра-Покровское, Лукино, Никольское-Трубецкое, Леоново, Пехра-Яковлевское и др., находившихся от фабрики на расстоянии 1,5-3 верст. Однако в зимнее время и в ненастную погоду многие из рабочих-сельчан ночевали в фабричных казармах. Вообще население будущего города формировалось не только жителями окрестных сел. Лишь около 40 процентов предков современных коренных балашихинцев в 1880 году принадлежало к местному населению, остальные относились к «пришлому элементу». Рабочие стекались со всего Московского уезда, а также — в порядке убывания по количеству прибывших — из Богородского, Можайского, Подольского, Дмитровского, Бронницкого, Серпуховского, Рузского, Звенигородского, Волоколамского уездов Московской губернии. Миграция семей рабочих на быстрорастущую мануфактуру происходила из Смоленской, Рязанской, Тульской, Тверской, Калужской, Владимирской губерний.

Опытный фабрикант М. С. Лунн, к 1880 году возглавлявший фабрику уже три десятилетия, управлял теперь настоящим промышленным гигантом своего времени. Безусловно, нельзя недооценивать вклада англичанина в становление и развитие текстильного производства в России. Однако и идеализировать, превращать период его правления градообразующим предприятием в исторический миф также не следует. Легенды об англичанине-благодетеле, построившем общежития, больницу и училище, оставим экскурсоводам. Чтобы добавить недостающие штрихи к портрету успешного английского текстильщика и менеджера, реализовавшего свои таланты (как и амбиции) на почве российского предпринимательства — от управления преуспевающей купеческой мануфактурой до совладения крупнейшим в регионе и одним из крупнейших в своей отрасли промышленных предприятий, обратимся к двум малоисследованным аспектам. Первый касается взаимоотношений М. С. Лунна как управляющего фабрикой с ее персоналом и отношением к проблеме детского наемного труда. Второй — культурной адаптации британского промышленника, воспитанного на законодательно отрегулированном рынке текстильного производства с высокой долей государственного вмешательства в интересах общественного блага, к известному российскому протекционизму и «кумовскому капитализму» образца XIX века.

III. Фабрика Лунна

Любопытную особенность российского промышленного законодательства привел в свое время известный российский экономист, фабричный инспектор «первого призыва», академик И. И. Янжул. «Многие из таких действий промышленников, которые в других странах являются не более, как их обязанностью, неисполнение которой влечет за собой более или менее строгую ответственность перед законом, служат у нас лишь предлогом для получения фабрикантами наград от правительства». Улучшение и облегчение некоторых производственных процессов, а особенно «попечение о своих мастеровых и улучшение их быта (как раз то, о чем любят с придыханием рассказывать посетителям работники краеведческих музеев. — А. П.) <…> служит лишним мотивом для назначения наград на выставках»58, — констатировал И. И. Янжул и приводил вывод государственной комиссии, учрежденной в 1863 году для переработки Устава фабричного и ремесленного в Устав промышленности: «Порядок и благоустройство, если они и встречаются на фабриках, зависят больше от взгляда хозяев или управляющих на дело, чем от требований со стороны общества, которые еще не выработаны»59 (курсив наш. — А. П.). Приведем еще одну характерную и эмоциональную цитату из Трудов той же комиссии. «Фабрикант хлопчато-бумажный <—> протекционист, живущий не естественною жизнью, а покровительственною системою, добивающийся удержания ее на бесконечное время <…>. Ни о народном богатстве, ни о воспитании детей народа фабриканты не думают, а заботятся единственно о своем кармане. Если же их производство и разливает в народе деньги, то, очевидно, им тут хвастаться не следует, что они благодетели народа; они просто эксплуататоры его сил и способностей — эксплуататоры в полном смысле этого слова — так как вовсе не заботятся ни о здоровье, ни о нравственности своих рабочих. Развратнее фабричного населения и молодежи, более коротающей свою жизнь — нигде нет; медицинской помощи, в большей части случаев, нет, школ — также; а где есть и та и другие, то заводятся без всякого сочувствия, только для вида»60. Автор этой «марксистской» тирады — гражданский губернатор Тверской губернии, граф П. Т. Баранов (о котором Ф. М. Достоевский писал в своем письме А. И. Гейбовичу: «Баранов оказался наипревосходнейшим человеком, редким из редких»61). Больница, училище, баня и продуктовая лавка для рабочих к 1880 году уже содержались при Балашинской мануфактуре. И не сказать, чтобы «только для вида», но и без особого сочувствия со стороны управляющего.

В этот период на фабрике работало 899 человек, а ее предельная штатная численность была установлена администрацией в количестве 920 человек. Текучесть кадров, вызванная тяжелыми условиями труда, если и не носила угрожающих масштабов, то лишь благодаря тому, что людей, прибывающих из разных регионов в поисках трудоустройства, было значительно больше, чем требовалось фабрикантам. Разумеется, речь идет не о квалифицированном персонале, а о людях рабочих профессий и разнорабочих. Лишь около 30 процентов рабочего персонала можно было считать постоянным — это те люди, которые трудились на фабрике по десять и более лет. Сезонность также влияла на укомплектование штатной численности рабочих: в летний период с фабрики уходило до 100 человек. Работа фабрики велась круглосуточно. Все рабочие были поделены на две группы, каждая из которых отрабатывала в сутки по две смены продолжительностью по 6 часов. Таким образом, период труда и отдыха для каждого рабочего чередовался каждые 6 часов: смены начинались в 6 часов утра, в 12 часов дня, в 6 часов вечера и в полночь.

Жесткий график работы, который многие рабочие просто не выдерживали и переходили на другие фабрики в поисках более лояльных условий труда, компенсировался наличием в календаре большого, по мнению фабрикантов, количества праздничных дней. В разговоре с Ф. Ф. Эрисманом сын М. С. Лунна — Осип Михайлович, «получивший специальное образование в одном из технических училищ Англии» и служивший  «весьма энергичным помощником старику Лунну»62, заметил, что «большое число праздников очень стеснительно для фабрикантов, и если бы удалось сократить эти праздники до минимума, то <стало бы возможным> заменить 6-ти часовые смены 5-ти часовыми, так что работа на фабрике, вместо всех 24-х часов, производилась бы, без всякого ущерба для хозяина, лишь 20 часов в сутки». Подобное сокращение рабочего дня О. М. Лунн считал желательным, «так как в таком случае уменьшилась бы починка машин, ибо ночью и при сильном утомлении рабочих часто ломаются машины»63. Цинизм последней реплики, выделенной нами курсивом, ярко иллюстрирует отношение господ Луннов к рабочему персоналу. Общими для всех мануфактур Российской империи были следующие нерабочие дни:

1 января — Новый год;

6 января — Крещение;

2 февраля — Сретение;

25 марта — Благовещение;

9 мая — День Св. Николая Чудотворца;

29 июня — День Св. Апостолов Петра и Павла;

20 июля — День Св. Пророка Илии;

6 августа — Преображение Господне;

15 августа — Успение Божией Матери;

29 августа — Усекновение главы Иоанна Крестителя;

14 сентября — Воздвижение Креста;

1 октября — Покров Божией Матери;

6 декабря — День Св. Николая Чудотворца;

25 и 26 декабря — Рождество Христово.

Переходными праздниками были:

Пасха — 1 день;

Вознесение — 1 день;

Сошествие Св. Духа — 1 день;

Масленица — 1 день.

Всего — 19 праздничных дней.

Помимо указанных государственных праздников, управляющие мануфактур устанавливали дополнительные нерабочие дни. Так, на мануфактуре Третьяковых к календарю добавлялось 17 праздничных дней; на Реутовской мануфактуре — 16; на Измайловской — 12; рабочие Балашинской мануфактуры довольствовались 11 дополнительными выходными (впрочем, встречались фабрики, где таких дней было еще меньше). Праздничными днями на Балашинской мануфактуре были определены:

8 июля — День Казанской иконы Божией Матери;

8 сентября — Рождество Богородицы (престольный праздник в селе Никольском-Трубецком);

21 ноября — Введение во Храм;

24 декабря — Сочельник;

Пятница на Масленой.

Святая неделя — 6 дней накануне Пасхи.

Таким образом, в течение года у балашихинских рабочих «набегало» 30 нерабочих дней при 12-часовой работе ежесуточно. Для понимания, в 2025 году в России установлено 118 выходных и праздничных дней из 365. В праздничный день фабрика заканчивала работу в 6 часов утра и начинала работу в 5 утра следующего за тем рабочего дня.

Женщины и дети на Балашинской мануфактуре трудились наравне с мужчинами как в ночное время, так и по количеству часов в смену. Количество малолетних рабочих (до 14 лет) и подростков (14-18 лет) достигало 20 процентов от общего числа работников мануфактуры. В 1880 году здесь работал 61 малолетний и 133 подростка из 899 человек в общей сложности, по данным Ф. Ф. Эрисмана. Оговоримся, что статистические данные о количестве работников, приводящиеся в специализированных справочниках и часто воспроизводимые в своих трудах краеведами, в большинстве случаев не являются достоверными — к такому выводу пришел академик И. И. Янжул. Во-первых, промышленники старались не сообщать точных данных «по фискальным соображениям»; во-вторых, в данных, предоставляемых фабрикантами полиции (согласно установленному порядку, это делалось дважды в год) было множество ошибок и нестыковок; в-третьих, составление точных списков фактического рабочего состава, меняющегося ежедневно, было весьма трудоемким занятием, особенно на крупных мануфактурах, поэтому ожидать от фабрикантов верных и точных письменных сведений не приходилось64.

Заключая договор найма с каждым рабочим лично, администрация Балашинской мануфактуры позволяла себе нанимать детей из окрестных селений без их родителей, и лишь «дальние» малолетние находились на фабрике большей частью со своими родителями. Игнорирование фабрикантами элементарных норм по охране труда и отсутствие с их стороны контроля за соблюдением техники безопасности, особенно малолетними рабочими, не могло не приводить к несчастным случаям. На Балашинской мануфактуре, по информации фабричного инспектора, такой случай произошел 29 августа 1878 года: мальчик 12 лет, выметая пыль из-под движущихся частей станка, был придавлен кареткой к стойке и умер от ушиба головы65. Проверив эту информацию по метрическим книгам Богородицерождественской церкви села Никольского, мы полагаем, что речь идет о крестьянине деревни Дубровка Сычевского уезда Смоленской губернии Данииле Евдокимове, скончавшемся пятью днями ранее указанной даты, 24 августа, и погребенном 27 августа 1878 года на приходском кладбище. Возраст умершего в метрической книге не указан, но зафиксирована причина смерти: «от повреждений машиною на Балашинской фабрике»66. За год на фабрике происходило в среднем 56 случаев травмирования рабочих, и у Ф. Ф. Эрисмана были все основания полагать, что эти данные были сильно занижены67. Ф. Ф. Эрисман и, вслед за ним, И. И. Янжул отмечали, что Балашинская мануфактура имеет детскую смертность, превосходящую такой показатель в соседних приходах, однако доказать непосредственное влияние фабричного труда на смертность малолетних, по причине «слишком бедной статистики», не удалось. Трагедии, подобные произошедшей на Балашинской мануфактуре, были практически невозможны в Англии, благодаря строгому законодательному запрету на обслуживание машин во время их работы детьми, и в Германии, где такой запрет распространялся на всех рабочих. В России, вследствие колоссальных пробелов в фабричном законодательстве, регулирование подобных норм отдавалось на усмотрение фабрикантов. На соседней Реутовской мануфактуре ответственность за нарушение рабочими установленного владельцами запрета на чистку и смазку машин на ходу, распространявшегося на всех фабричных рабочих, возлагалась на смотрителей и наказывалась, помимо их ответственности по суду, «штрафом в пять руб<лей> сереб<ром> в пользу бедных»68. Управляющий Балашинской мануфактуры ограничился возложением всей ответственности за подобные инциденты на самих пострадавших (взрослых) и на старших рабочих, находившихся на производстве рядом с детьми. Пунктом 11 условий найма, напечатанным в виде объявления в расчетных книжках, в частности, предусматривалось: «Строго воспрещается всем рабочим чистить машины на ходу; не исполнившие этого правила и подвергшиеся по своей неосторожности несчастию, хотя Конторою будут пользованы в фабричной больнице безвозмездно, но жалованье, во все время их болезни, Контора им платить не будет. Контора строго вменяет в обязанность старшим рабочим иметь наблюдение за малолетними при своих машинах»69.

В 1882 и 1885 годах в фабричное законодательство России были внесены существенные изменения, касающиеся регулирования нормативов детского и женского фабричного труда. 1 июня 1882 года был издан первый фабричный закон «О малолетних работающих на заводах, фабриках и мануфактурах»70, регламентировавший труд малолетних. Согласно закону, дети, не достигшие двенадцатилетнего возраста, к работам в промышленных заведениях не допускались вообще, а работа малолетних детей (от 12 до 15 лет) была ограничена 8 часами в сутки сменами, длящимися не более 4 часов; ночная работа малолетних, между 9 часами вечера и 5 часами утра и в воскресные дни была запрещена. 3 июня 1885 года был принят закон «О воспрещении ночной работы несовершеннолетним и женщинам на фабриках, заводах и мануфактурах»71. С этого времени попадала под запрет ночная работа женщин и подростков до 17 лет на хлопчатобумажных, полотняных и шерстяных фабриках. Подзаконными распоряжениями разрешенное время работы женщин и подростков ограничивалось периодом с 4 часов утра до 10 часов вечера.

Если до принятия закона 1885 года М. С. Лунн оперировал жесткими мерами, действуя при этом в правовом поле, используя законодательную неурегулированность нормирования женского и подросткового труда, то с момента вступления нового закона в силу управляющий Балашинской мануфактуры пустил в ход все имевшиеся в его распоряжении ресурсы, чтобы как можно дольше отсрочить для фабрики выполнение новых законодательных норм — от явного неподчинения закону и угроз выставить на улицу половину рабочих до неприкрытого протекционизма в Правительстве, сопровождавшегося, что не исключено, подкупом высокопоставленного чиновника. Доказать последнее невозможно, но допустить с высокой степенью вероятности можно вполне. В 1885 году Балашинская мануфактура работала 20 часов в сутки — сменами, с 3 часов ночи до 11 часов вечера. Исполняя требования закона, текстильные фабрики Московского и Богородского уездов перевели подростков и женщин на 16-18-часовую работу в две смены по 8-9 часов — все, кроме Балашинской мануфактуры. Подмосковные фабриканты обратились в фабричную инспекцию с заявлением о том, что Балашинская мануфактура, вопреки принятому закону, работает в течение суток 20 часов «с женщинами и подростками» и не только не собирается переводить их на 16-часовой или 18-часовой график, но и «похваляется продолжать так же работу и впредь». Фабричный инспектор И. И. Янжул, удостоверившись в правомерности претензий фабрикантов, настоятельно заявил Балашинской мануфактуре о необходимости соблюдать требования законодательства и сократить время работы женщин и подростков до максимальных 18 часов в сутки, исключив из рабочих смен ночные часы. После бесполезных объяснений с фабричным инспектором, адвокат Балашинской мануфактуры Бельский выехал в Петербург к директору Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов России Николаю Андреевичу Ермакову с ходатайством о получении льготы на 20-часовую работу до Пасхи 1886 года, «пока фабрика не получит из Англии новые машины». В противном случае мануфактура угрожала переходом сразу на 12-часовую работу и роспуском половины своих рабочих. И. И. Янжул полагал такие угрозы несерьезными и считал, что Балашинская мануфактура не имеет права на подобное снисхождение, и если принимать решение о предоставлении отсрочки в исполнении закона (такими полномочиями был наделен министр финансов), то сразу всем фабрикам, а не какой-то одной. Между тем, негодование, возникшее в среде фабрикантов-конкурентов, о демонстративном неисполнении Балашинской мануфактурой действующего законодательства усилилось настолько, что запрос на эту тему от Общества содействия русской промышленности в адрес Министерства финансов попал в прессу, вызвав недовольство Департамента торговли. Результатами встречи представителя Балашинской мануфактуры Бельского с директором Департамента Н. А. Ермаковым фабричный инспектор и академик И. И. Янжул потрясен был настолько, что по прошествии многих лет отразил этот эпизод в своих мемуарах. Н. А. Ермаков, собиравшийся в скором времени в отставку, направил И. И. Янжулу «немедленное конфиденциальное внушение», чтобы тот «приостановился в своих требованиях в отношении Балашинской мануфактуры по поводу ее срока работы для женщин и подростков впредь до особого разрешения». Инспектор был вынужден подчиниться и предоставил Балашинской мануфактуре «действовать по произволу, дожидаясь разрешения недоумения из Петербурга». После продолжительного ожидания в фабричную инспекцию поступило уведомление за подписью нового директора Департамента А. Б. Бера (сменившего в этой должности Н. А. Ермакова), в котором сообщалось, что Министерство отказывает Балашинской мануфактуре в ее просьбе как незаконной. «Афронт» для инспекции, то есть публичное оскорбление, нанесенное надзорному органу Балашинской мануфактурой и принятое И. И. Янжулом «очень близко к сердцу», заключалось в том, что уведомление Департамента было получено за две с половиной недели до Пасхи 1886 года, как раз к тому сроку, который и требовался фабрике. Огласка получилась настолько серьезной, что другие фабриканты предприняли попытки увеличить время ночной работы подростков и женщин, следуя примеру Балашинской мануфактуры. Однако инспектор И. И. Янжул, памятуя о «конфиденциальном внушении», но, главным образом, в силу того, что за нарушение закона 1885 года, имевшего статус временных правил, не предполагалось никакого наказания (!), уже не прилагал того усердия к надзору за соблюдением фабрикантами нормативов женского и подросткового ночного труда, с которым в 1885 году он брался за дело Балашинской мануфактуры72.

О бесправии рабочих в Российской империи в отечественной историографии советского периода говорилось так пафосно, что само бесправие стало восприниматься как некая идеалогическая метафора. Между тем, Ф. Ф. Эрисман, которого едва ли можно упрекнуть в марксистском мировоззрении, в своем обследовании Балашинской мануфактуры писал: «При найме каждого рабочего контора выдает ему бесплатно расчетную тетрадь, в которой напечатаны правила об обязанностях и правах хозяина и рабочих, с ссылками на закон. При этом поражает то обстоятельство, что, хотя в главе об “обязанностях и правах фабричных, мастеровых и рабочих” и значится слово “права”, но в самих правилах упомянуты исключительно лишь “обязанности” рабочих, а о “правах” их совершенно умалчивается»73. На фабрике была выработана целая система штрафов от 5 копеек до цены трех рабочих дней. Помимо штрафов за прогулы и принесенное на двор фабрики спиртное, штрафными санкциями, которые «контора взыскивает по своему усмотрению», облагалось: пропажа и повреждение хозяйского имущества, товара и оборудования, порча расчетной книжки, «починка платья» в рабочее время, «руганье» рабочими смотрителей и прочего начальства. Недовольство работой и поведением кого-либо из рабочих приводило к его увольнению «во всякое время года». Так, «усмотрению конторы», по заключению Ф. Ф. Эрисмана, был «дан здесь широкий простор действий»74.

При трехрублевом штрафе за неуважение к смотрителю средняя заработная плата на Балашинской мануфактуре в 1880 году составляла 10 рублей в месяц. Рабочие основных специальностей получали сдельную оплату труда, а подсобные рабочие и мастеровые — поденную. Заработная плата смотрителей составляла 42 рубля в месяц, мастеровых — 24-34 рубля, прядильщиков — 18-20 рублей, а ленточниц, тазовщиков и сортировщиков (на этих работах, в основном, были заняты малолетние) — 6-7 рублей в месяц. Пуд (около 16 кг) ржаного хлеба в фабричной продуктовой лавке стоил 92 копейки; мера гречневой крупы (по весу это также примерно пуд) — 1 рубль 80 копеек, гороха — от 2 рублей до 2 рублей 40 копеек; подсолнечное масло — 20 копеек за фунт (примерно 400 грамм), сливочное — 30 копеек; соленая белуга — 20 копеек за фунт, сельдь — от 3 до 6 копеек за штуку, чай 1 сорта — 1 рубль 80 копеек за фунт, второго сорта — 1 рубль 30 копеек, сахар — 21 копейку за фунт, мыло — 10-11 копеек за фунт. Продукты можно было купить и в вольных лавках сел Леонова, Пехры и др., и на базарах (не было необходимости ходить далеко — торговля устраивалась крестьянами прямо у ворот Балашинской мануфактуры), но фабричная лавка отпускала продукты в кредит (по купонам) хотя и на сумму, не превышавшую месячного заработка рабочего. Эту продуктовую лавку держал родственник бывших владельцев купцов Молошниковых, платя мануфактуре арендную плату. Стоимость аренды доходила иногда до 9 тысяч рублей75, что примерно равнялось всему фонду оплаты труда рабочих фабрики (9,2 тысячи рублей). Едва ли лавка приносила бы ее хозяину желаемый доход, если бы он не жульничал, пользуясь безграмотностью покупателей — например, отпуская готовый хлеб (весовой в то время товар), не взвешивая его.

Фабричной столовой или как такового централизованного питания рабочих на Балашинской мануфактуре, как и на всех хлопкопрядильных фабриках, заведено не было. Рабочие столовались в казармах, в своих комнатах (семьями или в одиночку). Еду готовили кухарки на общих кухнях с русскими печами, имевшихся во всех спальных корпусах, получая за свою работу 7-10 копеек с одного рабочего в месяц. Топливо (торф) для приготовления пищи, как и керосин для освещения спален, фабрика отпускала бесплатно. Комнаты общежитий («каморки», как их называет Ф. Ф. Эрисман) были образованы перегородками, не доходившими 1 аршина (более полуметра) до потолка (для освещения лампами из коридора), отличались по площади (от 13 до 22 квадратных метров) и обстановке. В некоторых спальнях стояли кровати с мягкой постелью, в других рабочие спали на простых парных лавках; стены одних каморок были оклеены обоями, простой бумагой или лубочными картинками, в других оставались голыми; в каких-то комнатах было опрятно и уютно, в иных, слишком перенаселенных людьми из разных семей, неряшливо и грязно. Особого внимания заслуживает внутренняя планировка сохранившегося до наших дней здания, единственного на то время (1880) каменного спального корпуса (XXI на плане Ф. Ф. Эрисмана). В этом здании было 65 комнат: по 20 комнат на первом и втором этажах и 25 — на третьем. Это были комнаты-пеналы с одинаковой для всех комнат длиной 9,25 аршина (6,5 метров), шириной (по фасаду) от 3 до 5 аршин (2-3,5 метра) и высотой 5 аршин (3,5 метра). Перегородки здесь, как и в бревенчатых спальнях, не доходили до потолка около полуметра. В каждой комнате было по 1-2 окна с форточками (в отличие от деревянных казарм, где форточек не было вовсе, а вентиляционные отверстия в наружных стенах были наглухо закупорены в холодное время года). Теснота некоторых каморок бывшей Молошниковской суконки доходила до того, что жильцы в них спали и на кроватях, и на полу, и на полатях, устроенных под потолком. Коридоры, шириной не менее 3 аршин (2 метров), освещались газовыми рожками (по 2 рожка на коридор). В каменной казарме проживало 420 человек, работающих и не работающих на фабрике, в то время как в деревянных корпусах ютилось примерно по 100 человек в каждом.

На рубеже XIX—XX веков с превращением Балашинской мануфактуры в крупный промышленный центр деревянные бараки рабочих были разобраны. Взамен им были выстроены кирпичные корпуса общежитий, закладка которых происходила, большей частью, уже после смерти М. С. Лунна. Несколько деревянных фабричных строений сохранилось до наших дней. Среди них — особняк усадебного типа, выстроенный на правом берегу пруда, обращенный фасадом к фабрике, и сравнительно скромный одноэтажный дом по нынешней улице Крупешина. Также обращает на себя внимание и двухэтажное деревянное здание, стоящее поодаль от жилой застройки поселка, близ открытой в 1914 году железнодорожной станции76, и, хоть и не идущее ни в какое сравнение с классическим особняком на берегу, все же атрибутируемое местными специалистами как дом управляющего фабрикой М. С. Лунна. Сомнения в правомерности такого атрибутирования возникают при внимательном осмотре плана фабрики, выполненного Ф. Ф. Эрисманом. На месте этого дома в 1880 году стояла казарма чернорабочих (корпус XXVI), описание и замеры которой, сделанные Ф. Ф. Эрисманом, примерно соответствуют сохранившемуся до наших дней артефакту: двухэтажное бревенчатое строение, размерами 28 на 10 аршин (приблизительно 20 на 7 метров). Точные замеры, выполненные по нашей просьбе краеведом и этнографом Н. Ю. Бобыкиной, составляют 21,1 на 10,5 метра. Дом управляющего фабрики не отмечен на плане Ф. Ф. Эрисмана, но принять допущение, что англичанин со своим семейством квартировал в окружении фабричных бараков, казармы чернорабочих, сараев и так называемых «балаганов» (летних помещений для рабочих), едва ли возможно. Допустима гипотеза, что сохранившийся дом был построен в конце XIX или начале XX века, после переселения рабочих из бараков в новые общежития, уже после смерти М. С. Лунна. Примечателен сохранившийся художественный декор фасада, в связи с чем напрашивается вывод о том, что дом мог быть построен для проживания кого-либо из числа руководящих элит, включая самих наследников М. С. Лунна (если только резные фризы и наличники не относятся к позднейшим реконструкциям, выполненным в советское время). Замеры, сделанные Ф. Ф. Эрисманом, могут иметь некоторую погрешность, и в таком случае можно предположить, что либо бревенчатый сруб «дома Лунна» был возведен на старом фундаменте, либо действительно мы имеем дело с артефактом, появившимся в 1870-х годах или ранее, как утверждают специалисты. Но в таком случае «дом Лунна» представляет собой не что иное как бывшую казарму чернорабочих. Также не исключено, что аналогичными фризами и наличниками были декорированы и другие деревянные постройки фабричного поселка. Таким образом, мы не видим достаточных оснований для атрибутирования этого здания жилому дому М. С. Лунна.

Вместе с тем, отдельно стоящий живописный особняк на берегу реки Пехорки, по своему внешнему виду напоминающий усадебный дом, определяется специалистами как дом инженерно-технических работников мануфактуры. На плане Ф. Ф. Эрисмана особняк над прудом не отмечен, однако он хорошо узнаваем, вместе с прилегающей благоустроенной территорией, на межевом плане 1844 года, хранящемся в подлиннике в Балашихинском историко-краеведческом музее. Если датировка документа верна, то согласимся с мнением, высказанным Н. Ю. Бобыкиной: здание над прудом выполняло функцию фабричной усадьбы или, как называли в то время, «квартиры» управляющего еще со времен владения фабрикой князем Н. И. Трубецким. Наконец, примем во внимание и воспоминания фабричных рабочих, современников последних представителей из династии Луннов. Содержание записей из фондов краеведческого музея, также предоставленных для нашего исследования Н. Ю. Бобыкиной, свидетельствует о том, что именно в этом особняке — «у обелиска павших героев в Отечественной войне 1941-45 гг. в 2-этажном первом деревянном доме от фабрики жили все Лунны». Приведем еще один фрагмент воспоминаний, касающийся дома Родиона Эдвиновича Лунна: «Самый молодой Лунн, англичанин Родион Эдвинович, в 1917 г. в возрасте 17 лет уехал в Англию жениться. В честь его брачного приезда отец, Эдвин Михайлович, построил ему отдельный деревянный двухэтажный дом на кирпичном фундаменте, который в настоящее время стоит в парке 1-й фабрики недалеко от пруда». Во-первых, речь в этом фрагменте идет явно не о так называемом «доме Лунна», поскольку последний расположен на значительном уделении от пруда, по противоположной стороне дороги, ведущей в село Леоново (ныне улица Советская). Во-вторых, приведенный фрагмент свидетельствует о том, что представители разраставшегося семейства Луннов продолжали селиться, если не в своем родовом гнезде на берегу Пехорки, то в непосредственной близости от него, формируя, таким образом, усадебную территорию, обособленную от жилой и промышленной застройки фабричного поселка. Воспоминания современников реконструируют еще один исторический факт: помимо Луннов, на фабрике работали в качестве мастеров и другие англичане, квартировавшие в отдельном доме. Характерно, что англичане и другие представители привилегированного сословия выбирали для своего проживания самые живописные места — вдоль береговой линии Пехорки, на противоположной стороне от фабричной усадьбы: «По пути от фабрики к больнице в первом доме у берега реки на левой стороне дороги жили мастера англичане, во втором доме врач Пальховский Александр Александрович». В небольших деревянных домах, разбросанных по поселку между каменными казармами рабочих, проживало сословие служащих: «Между баней и казармой <№> 5 стоит одноэтажный маленький дом. В этом доме раньше жил<и> урядник<и> П. И. Чулков и Рогов. За больницей стоят такие же деревянные домики <…> в них тоже проживали служащие фабрикантов». По всей видимости, ни в документальных источниках, ни в свидетельствах современников не обнаруживается никакого подтверждения о проживании М. С. Лунна в доме, стоявшем на месте (или в непосредственной близости) барака чернорабочих.

IV. Школа

К принятию в России фабричного законодательства 1882 года, запрещавшего трудоустраивать на фабрики детей, не имевших одноклассного образования, Балашинская мануфактура подготовилась заблаговременно. Осенью 1879 года во флигеле с мезонином открыла свои двери первая балашихинская школа. Это был деревянный одноэтажный корпус (XXIX на плане Ф. Ф. Эрисмана) периметром 12,5 на 10,5 аршин (9 на 7,5 метра), довольно светлый за счет девяти окон и отапливаемый печью-голландкой. В первом наборе школы оказалось 28 мальчиков, 20 из которых уже работали на фабрике, отчего, по свидетельству Ф. Ф. Эрисмана, занятия они посещали неаккуратно, в свободное от работы время, «когда в сущности они должны были отдыхать от предшествовавшей работы»77. Требует уточнения информация, сразу ли получила школа статус начальной (трехклассной). По крайней мере, в первом учебном году (1879—1880) классов было два. Каждый класс был разделен на два потока для работающих и не работающих детей. Учебные пособия выдавались фабричной конторой. Преподавание велось одним учителем по будним дням два часа в день (по субботам три часа, но только для неработающих детей). В первый учебный год в школу принимали только мальчиков, однако учитель, «не желая оставлять без внимания и женский пол, объявил, что желающие (без различия возраста) могут обучаться по воскресным дням, причем заниматься будут преимущественно объяснениями Закона Божия»78. Ф. Ф. Эрисман не называет имени учителя, но мы полагаем, что речь идет о Владимире Федоровиче Никольском. Сын священника, личный почетный гражданин В. Ф. Никольский, получивший свидетельство Подольского училищного совета и, в числе ряда учителей Московского уезда, удостоенный в 1891 году серебряной медали за свое десятилетнее служение, вероятнее всего, был первым учителем балашихинской школы. Нами собраны имена учителей первого двадцатилетия истории школы79.

Помимо В. Ф. Никольского, это:

Елена Павловна Никольская (свидетельство Подольского училищного совета), жена В. Ф. Никольского;

Алеф(в)тина Павловна Гинз(ц)бург (свидетельство Дмитровского училищного совета), мещанка;

Надежда Павловна Гинзбург, мещанка Сычевского уезда Смоленской губернии;

Павел Феофилактович Кротков (свидетельство Рузского училищного совета), сын протоиерея;

Алексей Павлович Писарев, священник церкви села Никольского-Трубецкого — законоучитель;

Зинаида Алексеевна Писарева, дочь священника;

Сергей Евгеньевич Тихомиров, диакон церкви села Никольского-Трубецкого — законоучитель;

Александра Тихомирова, жена диакона.

Несколько слов скажем о законоучителе А. П. Писареве. Протоиерей Алексий Писарев родился 30 января 1847 года. Назначенный 11 мая 1885 года на место скончавшегося от тифа 20 марта того же года 37-летнего священника Семена (Симеона) Стефановича Соколова, отец Алексий стал настоятелем церкви Рождества Богородицы в селе Никольском-Трубецком80. За усердное исполнение пастырских обязанностей и труды по благоустройству и благоукрашению приходского храма был отмечен благословенной грамотой Святейшего Синода и священническими наградами. Являлся председателем церковно-приходского попечительского совета81. Скончался 15 июня 1911 года, погребен за алтарной частью церкви Рождества Богородицы. Надгробие отца Алексия частично утрачено, но надписи на нем, судя по фотографиям, сделанным по нашей просьбе Н. Ю. Бобыкиной, сохранились и читаются хорошо (тогда как место захоронения его предшественника, отца Симеона, если и сохранилось, то лишь среди безымянных надгробий за алтарной частью Богородицерождественской церкви; по крайней мере, одно такое надгробие в виде каменного аналоя, появившегося в мемориальной скульптуре в середине XIX века, отмечено в этой части кладбища нашей коллегой Н. Ю. Бобыкиной. В Памятной книжке Московской губернии на 1899 год законоучитель фабричного училища ошибочно назван Александром Павловичем82. Отец Алексий принадлежал к так называемому белому, то есть семейному духовенству и, следовательно, при принятии священства крестильного имени не менял. Чтобы развеять окончательные сомнения в том, что в Памятной книжке действительно допущена ошибка, добавим, что в том же источнике упомянута по имени и отчеству дочь священника, Писарева Елизавета Алексеевна; в метрических книгах отец Алексий подписывался в разное время как Алексiй или Алексѣй; на его надгробии фамилия, имя и отчество написаны полностью: «Алексiй Павловичъ Писаревъ».

Еще одно выявленное нами имя учителя балашихинской школы относится к более позднему периоду. Это Алексей Никитский, студент Духовной семинарии. 5 ноября 1913 года он был рукоположен во священника и определен на священническое место в Христорождественской церкви села Михалева Бронницкого уезда83.

По крайней мере, уже к началу 1890-х годов фабричное училище представляло собой две школы, мужскую и женскую, начального (трехклассного) образования. Оба отделения находились на разных этажах одного здания. Согласно записям из краеведческого музея, сделанным со слов рабочих фабрики, школа находилась «у третьей казармы в деревянном двухэтажном доме». Поясним, что казарма № 3 — здание бывшей Молошниковской суконки. Как и прежде, многие из учеников и учениц школы состояли в штате фабричных рабочих и часто вынуждены были прерывать обучение, а то и вовсе бросали школу. Заметим, что это были далеко не единичные случаи: количество недоучившихся детей составляло четверть (!) от численного состава учеников. В 1890—1891 учебном году в школе обучалось 211 детей (144 мальчика и 67 девочек). При этом в начале учебного года в школе числилось всего 92 ученика. С увеличением штатной численности работников фабрики и с переездом в Балашиху семей из разных регионов, детей зачисляли в школу в любое время, не только с началом учебного года. Однако к концу того же учебного года, по тем или иным причинам, не достигнув окончания трехлетнего курса, из школы выбыло 46 из 211 детей84. Похожая картина наблюдалась и в последующие учебные годы.

Тем не менее, по окончании 1890—18­91 учебного года постановлениями Московского уездного училищного совета от 16 июля и 2 августа 1891 года школа, именуемая «Балашихинским фабричным училищем», была отмечена наградами и поощрениями. Обращает на себя внимание тот факт, что в уездной статистической отчетности 1891 года, и именно в отношении фабричной школы, впервые употребляется прилагательное «балашихинский», в его современной лексической форме. Однако, считать эту форму прилагательного устоявшейся к этому времени не приходится, поскольку в последующие годы частотность его употребления, в сравнении с прилагательным «балашинский», оставалась весьма незначительной. Согласно решению Училищного совета, учитель В. Ф. Никольский, как сообщалось выше, был представлен к награждению серебряной медалью за 10-летнюю службу. Учительницам Е. П. Никольской и А. П. Гинзбург «за усердное и успешное обучение» было выражено одобрение Училищного совета. И, наконец, «за особые заслуги (sic!) в пользу начальных сельских училищ Московского уезда» письменной благодарностью был поощрен директор Балашинской мануфактуры М. С. Лунн85. Заметим, что председателем Московского уездного училищного совета в это время был князь Петр Николаевич Трубецкой — Московский уездный предводитель дворянства и председатель Московского уездного земского собрания, приходившийся основателю Балашинской фабрики Н. И. Трубецкому внучатым племянником (был внуком его родного брата, Петра Ивановича Трубецкого)86.

Объяснить столь щедрое поощрение Училищным советом управляющего Балашинской мануфактуры и учителей фабричной школы можно чем угодно, но только не «особыми заслугами» и реальным положением дел: качество образования в школе оставляло желать лучшего. Это стало очевидным через три года после объявления о поощрениях, когда на место умершего инспектора народных училищ И. Ю. Некрасова пришел другой инспектор, К. К. Кноблох. Результаты обследования балашихинских школ, мужской и женской, проведенного К. К. Кноблохом в 1893—1894 учебном году, весьма любопытны как для понимания школьной программы начального образования, так и для объективной оценки уровня подготовки учеников и самих педагогов. Приведем отчеты К. К. Кноблоха целиком.

«Балашинское мужское <училище>, на Балашинской мануфактуре, Пехорской волости. Помещается в особом здании, весьма удобно. Учащие: законоучитель священник Писарев, учитель Никольский, с 1891 года, и помощник учителя Кротков, с 1885 года, оба имеют звание учителя начального училища. (Здесь поясним, что звание «учитель начального училища» присваивалось педагогам по результатам квалификационных экзаменов, и далеко не все преподаватели начальных сельских школ имели такое звание; в отношении присвоения звания учителя начального училища  В. Ф. Никольскому лишь в 1891 году, позднее всех его коллег, очевидно, допущена опечатка: возможно, имеется в виду 1881 год. — Примеч. наше — А. П.). Учащихся в младшем отдел<ении> 44 мал<ьчика>, в среднем 24 мал<ьчика> и в старшем 12 мал<ьчиков>. Осмотр произведен мною в первый раз и в то же время я присутствовал на экзамене, произведенном членом училищного совета И. А. Цветковым. На письменном экзамене 3 ученика старшего отделения написали под диктант хорошо, 8 удовлетворительно, 1 неудовлетворительно, задачу же все решили хорошо. На устном экзамене, по мнению экзаменационной комиссии, отвечали из Закона Божия 7 мал<ьчиков> хорошо и 5 очень хорошо, читали по-русски и прочитанное рассказывали, по-славянски читали и переводили на русский язык и объясняли грамматические формы 7 мал<ьчиков> хорошо и 5 удовлетворительно. Но, по моему мнению, такими ответы можно считать лишь в том случае, если хотеть ограничиться самыми минимальными требованиями во всех отношениях; если же мы пожелали бы при чтении получить от экзаменовавшихся хоть на одну йоту больше сведений из какой бы то ни было области знаний или такого понимания, какое проявляют дети в других начальных училищах уезда, то нам пришлось бы разочароваться и значительно понизить нашу оценку ответов. Другими словами: я слышал на экзамене ответы только механические, мало сознательные и скудные знанием того, что им должно быть известно из сообщений учителя на объяснительном чтении, если только учитель объяснил им что-либо. Учитель утверждает, что все прочитанные статьи им были объяснены, но я в этом сомневаюсь и не могу поверить ему на слово, не видя подтверждения в ответах учеников. Я согласен, но и то до некоторой только степени, что ученики знают грамматику и могут удовлетворительно делать разбор по членам предложения и по частям речи, но зато они не знают ни столичных городов в России, ни больших рек (Волги, Днепра), ни достопримечательностей Москвы (живя от последней в 18 верстах). Они также никакого не имеют понятия ни о Новгороде Великом, ни о Киеве-матери городов русских, ни о Владимире-предместнике Москвы, ни о Питере — ее приемнике. Они не могут отличить органического тела от неорганического, состава земли от состава воды и проч. А оттого все это, что грамматику их заставляли долбить и зубрить, а об остальном не говорили с ними, как о вещах для них совершенно не нужных. А потому я нахожу, что ни на развитие детей не было обращено должного внимания со стороны учителя, ни каких-либо полезных сведений им не было дано. Об успехах в Законе Божием скажу, что они также, по моему мнению, в действительности ниже их оценки, но законоучителя не виню, потому что он был долго и очень болен (невралгия седалищного нерва) и на экзамене едва сидел. Тем не менее, нахожу, что администрации Мануфактуры следовало бы обратить на это обстоятельство внимание и своевременно довести о сем до сведения учебного начальства, для принятия соответствующих мер. Об остальных отделениях скажу, что младшее из них (Кроткова) лучше среднего, но в общем они не представляют ничего особенного, исключая того, что на пересказ прочитанного обращено мало внимания. По славянскому языку ученики мало знакомы с<о> значением слов, по арифметике вяло решают задачи и сильно нуждаются в помощи учителя, который сам ведет ход задачи и при этом обращается более к тем, которые успевают следить за ним скорее других.

Балашинское женское <училище>, там же. Законоучитель тот же, учительница Никольская, с 1884 года, и помощница ее Гинцбург, с 1888 года, обе имеют звание начальных учительниц по экзамену. Учащихся в младшем отделении 28 дев<очек>, в среднем 16 дев<очек> и в старшем 7 дев<очек>. В среднем отделении этого училища читают (по Родному Слову ч. 2) хорошо, рассказывают и отыскивают подлежащее, сказуемое и пояснительные слова в предложениях, по вопросам, наизусть читают без всякого выражения, задачи решают слабо, пишут хорошо (в отношении каллиграфии), но ошибочно. В младшем отделении читают (по книге Толстого 1 ч.) хорошо и сознательно, считают в уме плохо, пишут удовлетворительно. По Закону Божию успехи небольшие, по той же причине, как и в мужском училище (тяжкая болезнь законоучителя). Что же касается старшего отделения, то к нему относится все то же, что сказано и о старшем отделении мужского училища, и что повторять я нахожу излишним. Против заключения экзаменационной комиссии о выдаче свидетельств всем 7 девочкам я не возражаю»87.

Основная мысль, прозвучавшая в критическом отчете К. К. Кноблоха, заключается в том, что детям, дальнейшая жизнь которых была связана исключительно с работой на фабрике, преподавалось в рамках образовательной программы не более того, что им для этого было нужно — основы начальной грамотности и умение выполнять простые арифметические действия. Едва ли фабричная администрация, расходующая собственные средства на народное образование, то есть на государственные нужды, привыкшая к ответным поощрениям, наградам и преференциям со стороны государства, могла позволить себе оставить без внимания довольно унизительное для нее заключение училищного инспектора. «Соответствующие меры», рекомендованные К. К. Кноблохом («администрации Мануфактуры следовало бы обратить на это обстоятельство внимание и своевременно довести о сем до сведения учебного начальства» и т. д.), были, по всей видимости, обращены на самого инспектора, а не учителей. Во всяком случае, не усматривая в последовавших за этим действиях К. К. Кноблоха фактора протекционизма, невозможно объяснить перемену его позиции на прямо противоположную. В опубликованном двумя годами позднее отчете по результатам очередного обследования, опуская на этот раз любые нелицеприятные подробности, инспектор подчеркнуто комплиментарно заключает, что ситуация в балашихинских школах «делается все лучше и лучше», и что от недостатков, которые были замечены раньше, «и помину нет никакого», и что он, Кноблох, рекомендует тот же самый состав педагогов, о котором он так нелестно (хотя, по всей видимости, объективно) отзывался в 1894 году, представить к поощрениям и наградам (!). Случившуюся с инспектором метаморфозу омрачило лишь то обстоятельство, что самому М. С. Лунну, умершему в 1895 году, не суждено было дождаться очередного отчета.

«Балашинское <училище>, мужское, на Балашинской фабрике, Пехорской волости. Это училище, при одном и том же составе учащих, с каждым годом все делается лучше и лучше: в третьем (то есть в позапрошлом. — Примеч. наше — А.П.) году оно было слабым, в прошлом году хорошим, а в настоящем стало отличным, насколько можно судить по ответам учеников старшего отделения, которых экзаменовалось 10. Все они написали диктант без ошибок, или сделали 1-2 ошибки, и красиво, задачу решили верно и с объяснением. На устном испытании ответы по всем предметам давали самые обстоятельные, скорые и разумные. Все 10 признаны достойными получить свидетельства, но 1 из них не может получить такового, так как не имеет 11 л<ет> от роду. Законоучитель Писарев и учитель Никольский заслуживают награды.

Балашинское женское <училище>, там же. Это училище, как и мужское, при том же законоучителе и учительнице Никольской, представилось мне на выпускном экзамене в очень хорошем состоянии. Экзаменовалось 5 дев<очек>, которые письменный и устный экзамен сдали прекрасно. Замеченные в прошлом году некоторые недостатки по арифметике в настоящем году были устранены, а о тех, которые раньше были замечены, и помину нет никакого. Учащие заслуживают награды»88.

Памятуя о том, каким образом в свое время был решен спор Балашинской мануфактуры с фабричной инспекцией, приходится признать, что вслед за последней была посрамлена и репутация инспекции народных училищ.

V. Благотворительность

О благотворительности пайщиков Товарищества Балашинской мануфактуры в сфере общественного образования и призрения нашими краеведами сказано много, особенно, когда речь заходит о таком щедром филантропе, каким был П. Г. Шелапутин. Это в полной мере относится и к другим нашим соотечественникам — династии купцов Карзинкиных и ряду других членов мануфактурного Правления. Вспомним и о меценатстве П. П. Молошникова, бывшего владельца мануфактуры, передавшего Московскому университету коллекцию А. К. Разумовского. Его брат, Г. П. Молошников, совладелец земельного участка, занимаемого фабрикой в 1850-70-х годах, жертвовал по духовному завещанию в пользу нескольких московских училищ и благотворительных учреждений «для попечительства бедных»89.

В октябре 1901 года члены правления Товарищества Балашинской мануфактуры А. Бер, К. Прове, А Гарелин, С. Удин, а также Торговый дом «Л. Кноп» (И. К. Прове) предоставили свои капиталы на учреждение стипендии Балашинской мануфактуры при Московской гимназии имени Григория Шелапутина (учрежденной П. Г. Шелапутиным и названной именем его сына). Правом на получение стипендии пользовались «ученики христианского вероисповедания, заслуживающие по своему поведению и успехам в науках». Выбор кандидатов в стипендиаты принадлежал Правлению мануфактуры, а право на назначение стипендии предоставлялось педагогическому совету гимназии90. Брат Григория Шелапутина, Борис Павлович, являвшийся в начале XX в. одним из директоров (членом Правления) Товарищества Балашинской мануфактуры, был попечителем Ремесленного училища имени своего покойного брата, также основаным П. Г. Шелапутиным91. П. Г. Шелапутину, как хорошо известно биографам и краеведам, суждено было пережить трех своих сыновей, в том числе и Бориса.

В период с 1893 года до дня своей смерти 23 мая 1914 года П. Г. Шелапутин вложил в создание образовательных, педагогических, медицинских и иных социальных учреждений в Москве и других городах, по оценкам князя Б. А. Щетенина, от 3,5 до 4 миллионов рублей92. Балашинская мануфактура в это время (по состоянию на 1913 год) занимала 71 место в хлопкопрядильной отрасли в России по сумме основного капитала (2,25 миллиона рублей), владела имуществом на сумму 10,4 миллиона рублей и погашала 6,7 миллиона рублей дивидендов93. В Балашихе на счету П. Г. Шелапутина, по сведениям краеведов, числятся больница, богадельня и фабричный поселок, построенный на рубеже XIX—XX веков, сохранившийся почти в неизменном виде до наших дней. Впрочем, приписывать благотворительные и социальные проекты, реализованные Балашинской мануфактурой, исключительно заботам П. Г. Шелапутина все же не стоит, нисколько не умаляя его заслуг в области меценатства. Так, попечителем балашихинской фабричной школы на протяжении 1890-х годов был Алексей Иванович Карзинкин94, являвшийся в то время директором-распорядителем Правления Товарищества Балашинской мануфактуры95. Его сын, Лонгин Алексеевич, родившийся в Москве в 1876 году, с 16-летнетнего возраста (с 1892 года) состоявший пайщиком Балашинской мануфактуры, а в 1903 году вошедший в состав Правления и неоднократно переизбиравшийся на директорскую должность вплоть до революции 1917 года, являлся акционером и членом правлений целого ряда промышленных и финансовых предприятий, включая фамильное предприятие Карзинкиных — Ярославскую Большую мануфактуру96, при которой, как уже говорилось, примерно в то же самое время возник аналогичный балашихинскому фабричный поселок с аналогичной же богадельней — имени И. И. Карзинкина.

К слову, о богадельнях: в 1910-х годах фабрикой, управляющими которой были в то время Эдвин и Роберт Лунны97, содержалось одновременно два социальных учреждения подобного рода, и оба носили имена отцов-основателей Балашинской мануфактуры. Дому призрения престарелых рабочих (открытому не позднее 1910 года) были присвоены имена сразу шестерых (!) акторов Балашинской мануфактуры: П. П. Молошникова, И. И. и А. И. Карзинкиных, М. С. Лунна, М. Д. Щеглова и Н. А. Прохорова. На содержание этого заведения расходовалось из бюджета Товарищества более 140 тысяч рублей ежегодно. Второе, близкое по своему назначению, учреждение — богадельня для престарелых и воспитания малолетних сирот имени П. Г. Шелапутина — впервые появилась в смете расходов мануфактуры в 1912—1913 финансовом году; ее устройство и содержание обходилось в 60 тысяч рублей ежегодно98.

Надо сказать, что при всей широте щелапутинского размаха, Правление Балашинской мануфактуры вовсе не намеревалось разбрасываться деньгами и, расходуя большие суммы средств на общественно полезные нужды, стремилось, вместе с тем, оптимизировать налогооблагаемую базу, что позволяло существенно сэкономить на налогах. В феврале 1898 года мануфактура обратилась в Московскую уездную земскую управу с жалобой (!) на обложение земским сбором фабрики Товарищества. Ходатайство фабрикантов, представленное в Московском уездном земском собрании поверенным Товарищества Балашинской мануфактуры, помощником присяжного поверенного Владимиром Константиновичем Прозоровым, рассматривалось на чрезвычайной сессии Собрания 6 ноября того же года. По результатам рассмотрения гласными было принято соломоново решение. Ревизионная комиссия, рассмотрев жалобу Балашинской мануфактуры об исключении из налогооблагаемой базы фабричных жилых казарм для рабочих, предложила жалобу отклонить в виду того, что жилые строения для рабочих при фабриках и заводах, как и жилые дома в имениях, по правилам Губернского Земства, не подлежали исключению из обложения земским сбором. В то же время, путем тайного голосования в Собрании, было принято предложение, внесенное Земской управой и поддержанное гласным М. В. Челоноковым, о вычете у фабрики части «оклада» (облагаемой суммы) за первое полугодие 1896 года и распространения оценочной стоимости фабричного имущества, принятой для 1896 года, на весь 1897 год. Другими словами, в конце 1890-х годов, когда фабричный поселок прирастал новыми объектами недвижимости, оценка налогооблагаемой базы мануфактуры оставалась зафиксированной на конец 1895 года. Это нетипичное, по современным меркам, предложение было принято Собранием единогласно99. Для любителей статистики сообщим, что за пятилетие 1908—1913 годов Балашинская мануфактура выплачивала в государственный бюджет в среднем 59 тысяч рублей ежегодно, включая 19 тысяч рублей казенных и 40 тысяч рублей земских налогов100.

В завершение отметим, что среди многочисленных благотворителей, являвшихся членами Правления Товарищества или в разное время имевших непосредственное отношение к Балашинской мануфактуре, отсутствует только одно имя — Михаила Самойловича Лунна. Прожив в России большую часть своей долгой жизни, овладев в превосходной степени русским языком, навыками управления крупным производственным предприятием и своеобразными обычаями ведения дел в России, англичанин, живший в «золотой век» купеческого и промышленного меценатства, так и не перенял у своих российских компаньонов обычай жертвовать заработанные деньги на попечительство.

VI. Больница

Точная дата обустройства в Балашихе первой фабричной больницы не установлена, но, так или иначе, к 1860 году больница и аптека уже действовали при Молошниковской мануфактуре. Их наличие отмечает составитель Географическо-статистического словаря Российской империи П. П. Семенов-Тян-Шанский101 в словарной статье «Балашинская мануфактура». Первый том словаря был опубликован в 1863 году, однако в информации об источниках словарных статей автор указывает, что сведения об отдельных фабриках взяты им из ведомостей о производстве фабрик и заводов, представленные Департаменту мануфактур и торговли в 1860 году102. Ту же информацию подтверждает и Ф. Ф. Эрисман в своем обследовании Балашинской мануфактуры в разделе «Больница», речь о которой пойдет ниже.

В 1880 году фабричная больница на 20 коек помещалась в деревянном, одноэтажном, довольно ветхом, по наблюдению Ф. Ф. Эрисмана, флигеле рядом с харчевой лавкой (корпус XXVIII). Во флигеле было пять комнат: мужская, женская и запасная палаты, «комнатка» для рожениц и аптека103.

Организация медицинской помощи на фабрике Балашинской мануфактуры в этот период мало чем отличалась от положения дел с обучением детей в фабричной школе, если не была еще хуже, и, нужно признать, что не только попустительство и пренебрежение, но и непосредственное вовлечение М. С. Лунна играло в этом не последнюю роль. Фабричной больницей номинально заведовал уездный врач, получавший на фабрике жалованье в размере 300 рублей ежегодно. Однако врач посещал больницу нерегулярно, всего несколько раз в году, и, по крайне мере, за период с ноября 1879 по середину марта 1880 года на фабрике его не видели ни разу. Больные при этом были всецело предоставлены на попечение фельдшера104.

Такая врачебная практика и институт «фельдшеризма» были характерны не только для Балашинской мануфактуры с одной тысячью рабочих, но и для более крупных предприятий того времени: Покровской мануфактуры в Дмитровском уезде (4 тысячи рабочих), фабрики в селе Озеры Коломенского уезда (3,7 тысячи рабочих), расположенной там же ткацкой фабрики Медведевых (1,2 тысячи рабочих) и для множества небольших фабрик105. Однако ситуация на Балашинской мануфактуре усугублялась тем, что человек, называвший себя фельдшером, назначенный на эту должность лично М. С. Лунном, и фактически заведовавший больницей в течение 20 лет (к 1880 году), не имел никакого специального образования. Карьера этого проходимца, обеспеченная с легкой руки управляющего фабрики, характеризует, в первую очередь, личность самого управляющего. Приведем фрагмент публикации Ф. Ф. Эрисмана.

«История и деятельность этого индивидуума (фельдшера — А. П.) до такой степени ярко иллюстрируют плачевное положение медицинской помощи на описываемой фабрике, что мы считаем себя нравственно обязанными привести здесь некоторые подробности, составляющие как бы итог единодушных заявлений как рабочих, так и служащих: сведения во врачебном искусстве этот quasi-фельдшер приобрел еще в ранней юности, состоя мальчиком при больнице, устроенной графиней Паниной в своем Смоленском имении; затем, 20 лет тому назад, он каким-то образом попал в сортировщики хлопка на Балашинскую мануфактуру. Когда, вскоре после этого, фельдшер, бывший в то время при фабричной больнице, запьянствовал и сделался негодным к исполнению своих обязанностей, то директор фабрики, М. С. Лунн, получил от сортировщика заявление, что он был прежде фельдшером и знаком с этим делом. На этом основании г. Лунн дозволил ему, в виде пробы, взять на себя заведывание больницей. Новый фельдшер скоро освоился с<о> своим положением, успел снискать доверие г. Лунна, сошелся с его воспитанницей и, женившись на ней, еще более укрепил свои отношения к принципалу. Но, как и следовало ожидать, результаты его деятельности были весьма мало плодотворны: находясь на фабрике в течение 20 лет, он ни в ком из живущих на фабрике (рабочих и служащих) не успел ничего другого заслужить, кроме всеобщей ненависти и самого искреннего проявления недоброжелательности, скрываемого, правда, из опасения опалы со стороны директора, безотчетно полагающегося на него и подавляющего малейшую попытку к заявлению неудовольствия на фельдшера. А между тем толпа рабочих (взрослых и детей), обращавшаяся к нам с просьбой помочь их недугам, единодушно подтвердила, что от фельдшера, кроме брани, они не получали никакого пособия, так что к нему теперь редко кто обращается. И действительно, нетрудно было убедиться в том, что не только рабочие с немаловажными недугами, но и серьезно больные лишены всякой мало-мальски рациональной медицинской помощи и даже всякого ухода, причем такое небрежное отношение фельдшера к своим обязанностям распространяется не только на амбулаторных больных, но и на тех, которые почему-либо попали в больницу: ему же следует поставить в вину и то обстоятельство, что больничная прислуга имеется лишь в лице одной сиделки, малоопытной и крайне невнимательной к больным. Образчиком невнимательности как фельдшера, так и сиделки, может служить тот факт, что одну больную женщину, страдавшую плевритом и лежавшую в больнице уже несколько дней, мы нашли одетой в собственное платье и белье; у другой больной, с распространенной гнойной инфильтрацией подкожной клетчатки на нижней части левой голени, прорвавшийся гнойник не был ни обмыт, ни перевязан, а на ногу был просто надет шерстной чулок, весь пропитанный гноем; эта истощенная продолжительным нагноением больная лежала более 2-х месяцев на грязном, грубом ложе, в тяжелой атмосфере плохо вентилируемой комнаты, в которой еще две родильницы оправлялись от родов… фельдшер сожалел лишь о том, что эту “несносную” больную, как дальнюю, нельзя было сбыть в деревню, к родным»106.

Пожалуй, хуже с медицинским обслуживанием обстояли дела только на соседней, Сувировской фабрике. Не располагая собственной больницей, фабричная администрация Зеленовки заключила соглашение с фельдшером Балашинской мануфактуры, по которому последний был обязан посещать фабрику через день. По заключению Ф. Ф. Эрисмана, сделанного по результатам обследования фабрики Н. Н. Сувирова в том же 1880 году, «при известных нравственных и научных достоинствах балашинского фельдшера, основанная на его деятельности медицинская помощь превращается в одну фикцию и как бы вовсе не существует»107.

Благодаря своему привилегированному положению, будучи едва ли не родственником М. С. Лунна (мужем его воспитанницы), фельдшер-прохиндей пользовался неограниченным кредитом конторы Балашинской мануфактуры, закупая на эти средства лекарственные препараты и провизию для больницы. Справедливости ради отметим, что балашинскую аптеку — с лекарствами из магазина Ферейна — проверяющий Ф. Ф. Эрисман застал в удовлетворительном состоянии. Разумеется, в условиях длительного отсутствия врача и абсолютной некомпетентности фельдшера, рабочие Балашинской мануфактуры были вынуждены обращаться за медицинской помощью в другие больницы, в частности, на мануфактуру Третьяковых в Горенках. Однако, делали они это втайне от фельдшера, пресекавшего подобные вольности, подрывавшие его авторитет. В случае серьезных травм, которые были нередки (около 10 процентов всех зарегистрированных фельдшером диагнозов составляли производственные травмы), больных отправляли в Москву. Впрочем, говоря о регистрации диагнозов балашинским фельдшером, имевшим весьма общие представления о номенклатуре болезней, Ф. Ф. Эрисману пришлось констатировать, что все его записи оказались непригодными для специальной обработки: в одну кучу были свалены все воспаления легких и плевры, под одним общим названием шли все болезни подкожной клетчатки, все острые воспаления органов брюшной полости и т. д.

Как и в области начального образования, попечительского ухода и быта рабочих вообще, ситуация с медицинским обслуживанием начала улучшаться лишь к концу XIX — началу XX века. Происходило это благодаря все более пристальному надзору со стороны государства, с одной стороны, и упомянутым в предыдущей главе нашего очерка благотворительным проектам владельцев мануфактуры, с другой. Не в последнюю очередь развитию медицины в поселке Балашинской мануфактуры поспособствовало строительство на рубеже XIX—XX веков новой больницы и открытие богадельни.

В завершение настоящей главы, удовлетворяя потребности специалистов в области краеведения и генеалогии, назовем выявленные нами имена врачей и младшего медицинского персонала балашихинской больницы последнего десятилетия XIX века. Как и в случае с именами преподавателей балашихинской школы, сделаем это, не претендуя на полноту сведений, полагая, что становление в Балашихе систем здравоохранения и образования требует особого историко-краеведческого изучения, поскольку практически все имеющиеся публикации содержат, при довольно обрывочном изложении, большое количество фактологических несоответствий.

В 1890 году в фабричной больнице при Балашинской мануфактуре служили:108

Девятов Николай Иванович, коллежский секретарь — врач;

Гинзбург Павел Васильевич, мещанин — фельдшер;

Зелепуг(х)ин Василий Павлович, личный гражданин — фельдшер;

Утехина Федосья Алексеевна, крестьянка — повивальная бабка.

В 1899 году:109

Пальховский Александр Александрович — врач (по сведениям, опубликованным А. Е. Галаниным, А. А. Пальховский проработал в больнице до 1926 года и оставил заметный след в балашихинском здравоохранении110).

Фельдшеры:

Зелепугин Василий Павлович;

Любомудров Александр Александрович;

Кузнецов Иван Панкратьевич.

Акушерки:

Утехина Федосья Алексеевна;

Панкова Марья Федотовна.

Несмотря на видимые успехи благотворительных проектов балашинских фабрикантов в области здравоохранения, к концу XIX века Пехорская волость не входила в число наиболее обеспеченных медицинской помощью волостей Московского уезда (к таким, в частности, относились Хорошевская, Черкизовская, Зюзинская и Мытищинская волости). Большая часть населения Пехорской волости пользовалось врачебной помощью при фабричных лечебницах Балашинской и Реутовской мануфактур, но доля амбулаторных больных была при этом ничтожно мала. Оказалось, что причиной тому послужила отнюдь не недоступность фабричных больниц для сельчан, а неполнота статистических сведений, получаемых Земской управой от частных клиник. В этой связи в 1898 году в Московском уездном земском собрании всерьез обсуждался вопрос о необходимости организации (правда, с оговоркой «со временем») в пределах Пехорской волости земской врачебной помощи, по причине невозможности «вполне и всегда рассчитывать на благорасположение частных лиц»111. Впрочем, до революции 1917 года проект земской лечебницы в окрестностях Балашихи так и не был реализован. Большевики, как известно, тоже не рассчитывали «на благорасположение частных лиц», но решили вопрос иначе — путем национализации фабрики. Так фабричная больница, перешедшая в государственное управление, осталась на целые десятилетия главным медицинским учреждением формирующегося города.

VII. Английский клуб

Название этой главы или, во всяком случае, прилагательное «английский» следовало бы взять в кавычки, подразумевая существование в то время в Москве элитарного Английского клуба, которому скромный приказчичий клуб Балашинской мануфактуры, конечно же, не составил бы никакой конкуренции. Московский Английский клуб вообще был вне всякой конкуренции. Но к открытию в Балашихе собственного досугового заведения были непосредственно причастны англичане, действительно организовавшие его по образу и подобию классического английского клуба.

Как полагает кандидат искусствоведения Е. А. Сариева, автор фундаментального исследования на тему городской развлекательной культуры пореформенной Москвы, клубы, впервые появившиеся в Англии еще в XVI веке, в России были явлением привитым и, на первый взгляд, чуждым русским нравам. Однако в XIX веке заимствованные у англичан клубы прижились в России, удовлетворяя потребности в общении и развлечениях представителей высших и средних сословий112. Московские клубы, о которых писал В. А. Гиляровский в книге «Москва и москвичи», объединяли людей по сословной и профессиональной принадлежности либо по интересам. Так появились респектабельные Английский и Немецкий клубы, профессиональные Купеческий, Адвокатский и клуб врачей, Охотничий клуб, клубы велосипедистов, автомобилистов, мотористов (мотоциклистов) и даже яхт-клуб. Примечательно, что, в то время как московские купцы собирались в собственном Купеческом клубе, купеческие приказчики организовали в Первопрестольной свой, приказчичий клуб, называвшийся Собранием купеческих приказчиков. И тем не менее, по замечанию авторов очерков о повседневной жизни и городском быте Москвы начала XX в. В. Э. Руги и А. О. Кокорева, клубов в дореволюционной Москве насчитывалось не так много113. Особого внимания заслуживают клубы отдельных мануфактур, совершенно выпущенные из внимания исследователями клубной жизни дореволюционной Москвы (включая ближайшие уезды Московской губернии). Строго говоря, Собрание приказчиков Товарищества Балашинской мануфактуры в этом смысле не было чем-то особенным. В 80-х годах А. И. Морозов, одновременно со строительством рабочих казарм в Богородске, построил клуб для приказчиков Глуховской мануфактуры. Аналогичное заведение появилось в 1894 году при фабрике товарищества Измайловской мануфактуры Московского уезда. Впрочем, в фабричных клубах, как и в сословных, переизбытка тоже не наблюдалось, счет велся на единицы. Для поселка Балашинской мануфактуры, окруженного, несмотря на географическую близость к Москве, глухим лесом, создание клуба не просто стало значимым событием в культурной и общественной жизни, а послужило толчком к ее зарождению: с клубом при фабрике появилось не только игорное заведение, но и библиотека, и, если угодно, культурно-досуговый центр, и даже некоторое подобие театра, в котором выступали приглашенные артисты и оперные певцы — другими словами, то, что мы традиционно (опуская, безусловно, игру в карты) подразумеваем под термином «клуб». Конечно же, участие в этом событии принимали далеко не все жители фабричного поселка, а лишь привилегированное сословие мануфактурных приказчиков и приравненная элита.

Отличие модели классического английского клуба от клуба в привычном для нас понимании этого слова заключается в том, что английский клуб основан на членстве и, как юридическое лицо, имеет устав. Английские клубы предназначались для людей состоятельных, поскольку для членов клуба устанавливались ежегодные взносы, с гостей взималась определенная плата, а засидевшиеся после ночного закрытия игроки вынуждены были заплатить штраф. К тому же условия коммерческих игр, практикуемых в английских клубах, требовали незамедлительного расчета проигравших. Характерной чертой, если не сказать уникальной особенностью, балашинского приказчичьего клуба стало именно то обстоятельство, что несмотря на его генетическую (то есть сословную) близость к Собранию купеческих приказчиков, устав «Собрания приказчиков при фабрике Товарищества Балашинской мануфактуры» (так официально именовался клуб) и, следовательно, вся организация клубной жизни, более соответствовали укладу классического английского, нежели московского приказчичьего клуба. Заметим, что при составлении уставов практически всех клубов, собраний и кружков клубного типа брались за основу, в большей или меньшей степени, положения устава Английского клуба — как самого старого из существовавших в то время в Москве. Однако устав Собрания приказчиков Товарищества Балашинской мануфактуры во многом был в буквальном смысле скопирован с устава Московского Английского клуба, пусть и в существенном сокращении.

Например, в Собрании купеческих приказчиков никакие игры, включая карты, домино, лото, бильярд и прочие, совершенно не допускались114. В Собрании приказчиков Товарищества Балашинской мануфактуры, как и в Московском Английском клубе, и в устроенных по его принципу клубах старших сословий, и джентельменских клубов в самой Англии, коммерческие игры, включая бильярд и карты, были разрешены. Под запретом, правда, оказались азартные игры, по причине строгого законодательного регулирования игорного дела, но далеко не все карточные игры приравнивались к таковым. На организацию деятельности балашинского клуба наложили свой отпечаток не только привычки и обычаи работавших на фабрике английских мастеров, но и то, что его завсегдатаем был сам М. С. Лунн (хотя бы и в силу занимаемой им в Собрании приказчиков должности, являясь постоянно действующим председателем управляющего органа клуба — совета старшин).

Учрежденное 6 ноября 1889 года Собрание приказчиков при фабрике Товарищества Балашинской мануфактуры, Московского уезда, Первого стана, Пехорской волости, при селе Никольском-Трубецком имело своей целью «доставить членам своим и их семействам возможность проводить свободное от занятий время с удовольствием, приятностию и пользою»115. Между прочим, директору фабрики, как представителю Правления Товарищества, предоставлялось полное право распустить Собрание, «если оно не достигает цели своего назначения». И с этой целью Правлению Товарищества надлежало безвозмездно предоставить клубу «приличное меблированное помещение: 1) для чтения на месте дозволенных книг, периодических изданий, газет и журналов; 2) для бильярдного стола и фортепиано, и 3) для устройства по временам танцевальных вечеров, балов, маскарадов и драматических представлений»116. Надо сказать, что индивидуальное чтение газет и журналов было в большей степени характерной чертой англичан, нежели русского «среднего класса» (если такой термин вообще применим к сословию фабричных приказчиков). В этой связи акцент на индивидуальном чтении «на месте» (речь, конечно, идет о библиотеке) в уставе Собрания приказчиков Товарищества Балашинской мануфактуры возник отнюдь не случайно. В уставе Московского Английского клуба «газетной» и библиотеке отводилась целая глава, предписывающая предоставление для чтения журналов и газет особой комнаты, в которой запрещались громкие разговоры117, а под организацию библиотеки было написано отдельное Положение, обязывающее «библиотечный комитет» «изыскивать все возможные способы к доставлению членам клуба полезного, приятного и разнообразного чтения»118. Русские приказчики были не столь расположены к чению. Так, в уставе Собрания купеческих приказчиков было лишь вскользь упомянуто, что Собрание «имеет библиотеку». Индивидуальное «полезное чтение» купеческим приказчикам заменяли публичные лекции и литературные вечера119.

Собрание Балашинских приказчиков было открыто для посещения ежевечерне с 8 до 11 часов в будни и с 1 часа дня до 12 часов ночи в праздники, за исключением последних трех дней Страстной недели, первого дня Пасхи, 24 и 25 декабря и 5 января. За нарушение времени пребывания в клубе на припозднившихся игроков налагались приличные штрафы. Администрация мануфактуры, как мы помним из предыдущих глав нашего очерка, норовила обложить денежными взысканиями всех и за любую провинность, но штрафы за нарушение времени пребывания в Собрании были делом особенным, поскольку сам факт назначения таких штрафов являлся одной из характерных черт образцового английского клуба. Штрафы были, конечно, не такими огромными, как в Московском Английском клубе, зато в точном соответствии последнему стоимость внеурочного пребывания возрастала в прогрессии каждые полчаса. В Собрании купеческих приказчиков Москвы, куда в обычные дни (в отсутствие в афише публичных мероприятий), члены клуба вообще приходили бесплатно, такого понятия как штраф не существовало вообще. Балашинское Собрание, как истинно английский клуб, о бесплатности членства и посещения даже не помышляло. Ежегодная плата, размер которой определялся общим собранием членов, должна была вноситься минимум за три месяца. От членских взносов освобождались лишь почетные члены Собрания, и соответствующие положения устава были также заимствованы из устава Московского Английского клуба. Как и в Английском, членство в Балашинском клубе являлось «баллотируемой», то есть выборной привилегией. Управление Собранием приказчиков Товарищества Балашинской мануфактуры, как и всех аналогичных собраний и клубов, принадлежало совету старшин, под постоянным председательством директора фабрики. Другие старшины выбирались сроком на три месяца, за исключением избираемого на год казначея.

Отдельно стоит сказать о тех, кто не мог ни при каких обстоятельствах стать членами клуба. Прежде всего, членами Собрания приказчиков Товарищества Балашинской мануфактуры не могли быть избраны женщины. Заметим, что положение о гендерном запрете не отмечено нами ни в одном из просмотренных клубных уставов. Это вовсе не означало, что женщины могли быть избраны членами клубов, исконно носивших статус джентельменских. Просто такой запрет действовал в подавляющем большинстве случаев «по умолчанию». Е. А. Сариева упоминает единственный московский клуб, в котором предоставлялось членство представителям обоих полов — это учрежденный в 1865 году Артистический кружок актеров Малого театра (имевший все признаки клуба). Такое допущение, конечно, считалось неслыханным новшеством: во всех клубах, включая Балашинское Собрание, женщинам разрешалось присутствовать лишь в качестве посетителей в дни танцев, балов и тому подобных увеселений. Из всех заведений клубного типа только Собрание приказчиков Товарищества Балашинской мануфактуры посчитало необходимым включить явно избыточный пункт о гендерном запрете в свой устав: дело в том, что клуб был приказчичьим, а в штате приказчиков Балашинской мануфактуры едва ли числилась хотя бы одна женщина. Среди других запрещенных к членству сословий значились лица, не достигшие совершеннолетнего возраста, за исключением имевших классные чины, воспитанники учебных заведений, младшие воинские чины и юнкера (в этом случае даже достигшие совершеннолетия), а также члены, исключенные из Собрания за нарушения правил устава или подвергшиеся ограничению прав по суду. Что касается пунктов о несовершеннолетних, военных и юнкерах, то и это является чистейшим формализмом: ни тех, ни других, ни третьих просто не могло оказаться в штате приказчиков Балашинской мануфактуры и в числе лиц, к ним приравненным, если только не принимать во внимание детей совладельцев Товарищества (например, Лонгин Карзинкин стал пайщиком Товарищества в 16 лет). Заметим, что устав не содержит особого пункта, запрещающего становиться членами Собрания рабочим мануфактуры, но можно не сомневаться в том, что ни одного рабочего не пустили бы даже на порог этого клуба. Клубы для рабочих, так называемые «народные дома», тогда только начали появляться в России, в то время как большинство фабрично-заводских рабочих, выходцев из вчерашних крестьян, коротали свой повседневный досуг в трактирах и чайных. Оговоримся, что к балашинским рабочим, которые, как было сказано выше, обедали в спальных каморках, не был свойственен даже такой вид досуга. Тем более, о клубе, в привычном для нас понимании этого слова, в начале XX века в Балашихе не слышали.

Зато о местном «английском» клубе знали в обеих столицах. По крайней мере, дважды сообщения о нем угождали в прессу. Заметки эти довольно забавны, и мы не откажем себе в удовольствии пересказать их содержание.

11 мая 1914 года в Балашиху въехала целая колонна… байкеров. Мотоколонна, состоявшая из 40 членов Московского клуба мотористов (в числе которых, между прочим, было несколько женщин) на 32 (!) мотоциклах выдвинулись по Владимирскому шоссе из Москвы в Богородск. Последней промежуточной остановкой на пути следования мотопробега стала фабрика Балашинской мануфактуры. В Богородске, встречая «мотористов», репетировал духовой оркестр, но и в Балашихе не ударили в грязь лицом. И как нельзя кстати для встречи шумной мотоколонны пришелся именно клуб. Как писала газета «К спорту!» (официальный орган Московской футбольной лиги, Московского стрелкового общества и Русского гимнастического общества), «в 2 ½ верстах от шоссе, в помещении общества служащих Балашинской мануфактуры был сервирован чай, и в 12 ч. 30 м. была продолжена поездка до г. Богородска»120.

Еще об одном «криминальном» курьезе писало петербургское «Обозрение театров» 15 сентября 1907 года «Оперный артист Н. Н. Миронов за исполнение прошлым летом песни «Дубинушка» в театре при Балашинской мануфактуре, находящейся при станции “Салтыковка”, Ниж<егородской> ж. д. привлекается к ответственности по 128 ст<атье> Уг<оловного> Улож<ения> (за публичное исполнение сочинения, «возбуждающего к учинению бунтовщического деяния». — Примеч. наше — А. П.). Зимний сезон г. Миронов будет петь в Ростове, в опере г. Шумского»121. Воистину, quod licet Iovi, non licet bovi — что позволяется Шаляпину, то не дозволено Миронову.

VIII. Сестры Лунн

Приходится признать, что достоверные сведения о М. С. Лунне, дошедшие до наших дней, довольно скудны и не позволяют в полной мере воссоздать его биографию. Опираясь на первоисточники, мы предприняли попытку максимально подробно реконструировать историю фабрики, тесно связанную с личностью ее многолетнего управляющего, раскрыть через более или менее значимые события и обстоятельства черты характера М. С. Лунна, «портретировать» его на фоне исторического контекста, нежели описать в подробностях его жизнь. Еще меньше сведений, обрывочных и зачастую противоречивых, нам досталось о династии Луннов, живших в Балашихе до революции 1917 года. Даже имена всех его детей, которых, по сведениям балашихинских краеведов, было девять, не прослеживаются по документальным источникам. Известно, что М. С. Лунн, скончавшийся 9 марта 1895 года, похоронен в Балашихе в одной могиле со своей женой Энн (Анной), которая умерла 1 января 1873 года в возрасте 55 лет, и 42-летним сыном Сэмюэлем (Самуилом или даже Самойлом, если калькировать русифицированное отчество самого М. С. Лунна), умершим 8 ноября 1883 года. Об участии Сэмюэля в работе мануфактуры не встречается ни единого упоминания. Тем не менее, некоторые представители династии Луннов оказались личностями весьма замечательными и мы, отдавая должное памяти об этом уникальном англо-русском семействе, коротко расскажем о некоторых из них.

Осип Михайлович Лунн, получив образование в Англии и вернувшись в Россию, еще при жизни отца состоял в числе пайщиков Товарищества Балашинской мануфактуры, принимал участие в управлении фабрикой и был правой рукой М. С. Лунна. Обучившийся инженерному делу, О. М. Лунн оказался талантливым изобретателем в области механизированных технологий торфозаготовок. В качестве горючего для работы паровых машин и паровых котлов фабрика в промышленных количествах использовала торф — Товарищество Балашинской мануфактуры владело торфяным заводом в Оболдино. В 90-х годах О. М. Лунн усовершенствовал немецкую машину Бракера для изготовления торфо-моховой подстилки и запатентовал это изобретение, получившее известность в этой специфической отрасли под названием «машина Балашинской мануфактуры». Как писал об этом изобретении специализированный еженедельник «Земледельческая газета», «построена новая машина по типу машины Бракера, которая (машина Балашинской мануфактуры — Примеч. наше —  А.П.) оказалась настолько удачною, что заслуживает особого внимания»122. Не углубляясь в технические подробности, отметим, что машина, изобретенная О. М. Лунном, отличалась от немецких и шведских аналогов более высоким быстродействием и производительностью. Помимо Осипа, в руководстве Товариществом и непосредственно фабрикой, как было сказано выше, принимали участие Эдвин Михайлович и Роберт Лунны. О Роберте добавить к сказанному нечего совсем — нам неизвестно даже его отчество: сведений о том, был ли он сыном или же внуком М. С. Лунна, нами не обнаружено. Возможно, какая-то информация на этот счет отыщется в Балашихе. Так или иначе, восполнение всех этих пробелов — дело будущих исследований. О последнем балашихинце из рода Луннов, молодом Родионе Эдвиновиче, мы вкратце, по воспоминаниям современников, сообщили в третьей главе. Если судить по тем же воспоминаниям, в том числе вошедшим в книгу очерков «Балашиха советская» (1957), последним управляющим фабрики, накануне революции 1917 года, был уже не представитель династии Луннов, а Л. А. Карзинкин123, живший, по свидетельствам современников, в Балашихе, за домом, который мы идентифицируем как фабричную усадьбу. Однако, учитывая занятость Л. А. Карзинкина в работе целого ряда промышленных и финансовых предприятий, мы вынуждены отнестись к достоверности такой информации с некоторым скептицизмом, хотя и не исключаем, что какую-то часть своего времени он действительно проводил в Балашихе. Как известно балашихинским краеведам, судьба Л. А. Карзинкина сложилась трагично: в 1918 году он был арестован и умер в Бутырской тюрьме.

Но вернемся к Эдвину Лунну, предприняв попытку восстановить некоторые факты его биографии. По сведениям, опубликованным В. Мадейрой — здесь, как и в самом начале нашего очерка, мы вновь обратимся к его исследованию по истории британской разведки (насколько нам известно, книга В. Мадейры «Британия и Медведь: англо-российская война разведок, 1917—1929» на русский язык не переведена), — Эдвин Лунн родился в Москве в марте 1855 года. Вот только архивы МИ-5 приписывают эту дату рождения человеку по имени Майкл Лунн, но автор монографии убежден, что речь в данном случае идет о его родном брате — Эдвине. В свою очередь, Майкл Лунн (младший), о котором в российских источниках не обнаружено ровным счетом никакой информации, родился, по сведениям В. Мадейры, также в Москве, примерно в 1852 году. Вся эта английская (да и российская) архивная неразбериха усугубляется еще и тем, что Майкл-младший, по профессии печатник ситца, был, как и Эдвин, отцом четырех дочерей. Более того, имена, по крайней мере, трех (!) из четырех девочек совпадают. В семье того и другого (если только речь идет не об одном человеке) рождались и сыновья, но нас в данном случае интересуют девочки, известные британской разведке как сестры Лунн.

Четырех внучек М. С. Лунна, отцом которых В. Мадейра считает Майкла-младшего, звали Эдит, Люси, Хелен и Маргарет. По воспоминаниям, хранящимся в Балашихинском музее, «у Эдвина Михайловича еще были 4 девочки, которые учились в Англии, а на лето приезжали в Россию к отцу. Был еще сын Иван, но он погиб в 1914 году. Девочек звали Люся, Пеги, Нели, Катюша (орфография записи сохранена. — Примеч. наше — А. П.). На хранящейся там же фотографии взрослой женщины и двух девочек подпись на английском языке гласит:

«Governess with Helen [1] & Peggy [2] Lunn with factory behind. Shows close proximity of factory.

1. Senior Civil Servant.

2. GP»

«Гувернантка с Хелен [1] и Пегги [2] Лунн на фоне фабрики. Крупно показана фабрика.

1. Высокопоставленный государственный служащий.

2. Врач общей практики».

Разберемся с именами дочерей и Эдвина, и Майкла. Русифицированное имя «Люся», безусловно, соответствует английскому «Люси». Записанное по-русски спустя несколько десятилетий, со слов внучки гувернантки Луннов, имя «Нели» — очевидно, ничто иное как «Helen», которое фигурирует на подписи к фотографии. «Пеги» (правильно «Пегги») — одна из уменьшительных форм (как и «Мэгги») имени «Маргарет». Таким образом, имена трех дочерей Эдвина и Майкла-младшего, восстановленные из разных источников, в точности совпадают: это Люси, Хелен и Маргарет. Остается связка «Катюша» — «Эдит». Если речь все же идет об одной персоне, то, можно предположить, что в России просто не смогли отыскать обиходного русского эквивалента английского имени Edith. Добавим к этому обстоятельству еще два. Во-первых, по сведениям В. Мадейры, Эдит и Хелен родились в Балашихе. Но никаких следов хотя бы кратковременного пребывания в Балашихе Майкла Лунна (младшего) не обнаружено и, судя по всему, обнаружить едва ли удастся. Во-вторых, подпись к фотографии гласит, что Хелен Лунн — государственный служащий (видимо, эта подпись сделана в один из приездов потомков Луннов в Россию: первый состоялся в 1950-х годах, второй и третий — в 2000-х). Дочь, по версии В. Мадейры, Майкла-младшего — Хелен действительно работала на государственной службе.

Наконец, то обстоятельство, что в файлах МИ-5 дата рождения человека, названного Майклом Лунном, на самом деле соответствует дате рождения Эдвина, а дата рождения Майкла приводится В. Мадейрой лишь предположительно, не оставляет никакого сомнения в том, что речь идет об одном человеке, известном в России под именем Эдвин Михайлович Лунн, родившемся в Москве в марте 1855 года. По всей видимости, В. Мадейра почерпнул информацию о Майкле-младшем из проводившейся в Англии переписи населения, где Майкл фигурирует в списках за 1871 и 1901 годов. При этом сам британский исследователь указывает на возможную ошибку в переписи. Других источников, свидетельствовавших бы о правомерности гипотезы В. Мадейры, не приводится. Предположим, англичанин носил двойное имя: Эдвин Майкл (или Майкл Эдвин) и был записан в переписи под одним из своих имен. Оставив этот вопрос открытым, расскажем о четырех сестрах Лунн. В истории России они оставили в буквальном смысле незаметный, но очень важный след.

Эдит родилась в Балашихе 21 марта 1887 года, Люси — в Москве 27 декабря 1891 года, Хелен — в Балашихе 12 августа 1895 года, Маргарет — в Москве 25 июля 1898 года. В рекомендательном письме, написанном для Маргарет в 1920 году (ниже мы приведем содержание этого письма), сообщалось, что Лунны потеряли свое имущество во время Октябрьской революции, и вскоре после этого семья вернулась в Великобританию. Отметим, что национализация Балашинской мануфактуры произошла не в 1917 году, как некоторые коллеги ошибочно указывают в своих публикациях, и даже не в 1918, а 19 января 1919 года, когда за подписью председателя В.С.Н.Х. А. И. Рыкова (чье имя впоследствии фабрика носила несколько лет, с 1929 по 1932 год) было издано постановление В.С.Н.Х. № 88 «О переходе в ведение Республики некоторых предприятий текстильной промышленности». В постановлении в частности, объявлялось о переходе 26 предприятий текстильной промышленности, включая Балашинскую мануфактуру, со всеми их капиталами и имуществом, в собственность РСФСР в лице главного правления текстильных предприятий при Центральном Комитете текстильной промышленности (Центротекстиль) В.С.Н.Х.124

Вернемся к сестрам Лунн. Как ни странно, никто из Луннов, в том числе ни одна из девушек, не фигурирует в британских иммиграционных и туристических документах. Мы уже упоминали о неразберихе в британских архивах, но в случае с сестрами Лунн причина отсутствия документов может оказаться совершенно иной.

О Люси Лунн известно совсем немногое. С 1919 года она работала секретарем в ближневосточном отделе Секретной разведывательной службы SIS (МИ-6) Великобритании и жила со своими родителями в Баттерси (район Лондона), а с июля 1921 года по служебным делам стала часто бывать в Константинополе.

О второй сестре, Хелен Лунн, известно несколько больше. В сентябре 1918 года она должна была начать читать лекции в университете Бордо (Франция), но некоторое время спустя, 17 декабря 1919 года, как и Люси, присоединилась к британской разведке. Хелен устроилась на должность переводчика в едва образованную в том же 1919 году Правительственную школу кодов и шифров (GCCS), являвшуюся агентством радиотехнической разведки и главным шифровальным подразделением Великобритании. В марте 1921 году Хелен также жила в Баттерси. Ее карьера в GCCS длилась довольно долго. С 1939 года в качестве гражданского сотрудника МИД она работала Блетчли-парке, где во время Второй Мировой войны располагалась GCCS. Затем, во время войны, Хелен работала в дипломатическом отделе МИД.

Третья сестра, Маргарет Лунн, тоже некоторое время работала секретарем Британской секретной разведки SIS в Гельсингфорсе (Хельсинки). В 1919 году по подозрению в шпионаже, основанном на симпатии к коммунистам и связях с неназванными большевистскими агентами, Маргарет была уволена из SIS. Спустя год, через редактора газеты «Daily Herald» Джорджа Лэнсбери, Маргарет сообщила о своем желании работать в Москве. В ноябре 1920 года Дж. Лэнсбери направил заместителю дипломатического представителя РСФСР в Великобритании Н. К. Клышко письмо, в котором поддержал ее просьбу: «Есть одна молодая женщина, которая раньше жила в Москве. Она принадлежит к среднему классу, и ее семья была довольно состоятельной, но потеряла все свои деньги во время революции. Однако она не ожесточилась и не озлобилась по отношению к большевикам. Ее фамилия Лунн. Впервые я встретил ее в Гельсингфорсе, где она работала в Британском посольстве. Она очень хочет вернуться в Россию, когда будет подписан мирный договор, и хотела бы работать у вас. Считаю, что она абсолютно честна. Она очень хорошо образована и может говорить на двух или трех языках. Должен сказать, что она вообще довольно исключительная личность»125.

Неизвестно, как отреагировало на это послание советское представительство, но 1 июля 1921 года, совершенно непостижимым образом, Маргарет вновь приняли на работу в британскую разведку в качестве переводчицы. На этот раз она оказалась в школе кодов и шифров GCCS, где работала Хелен. К началу 1926 года Пегги жила с родителями, была в хороших отношениях со своими сестрами и время от времени получала письма от некого русского в АРКОС (Всероссийское кооперативное акционерное общество — советская хозяйственная организация в Великобритании в довоенное время). Маргарет прожила долгую жизнь и умерла в декабре 1990 года в Нортумберленде. О ее работе GP (врачом общей практики) В. Мадейра не сообщает.

И наконец, Эдит Лунн, также известная как Этель (в России ее помнили под именем Катюша). В 1919 году она работала секретарем Коминтерна. Учитывая ее работу на Москву, контакты с британской разведкой через своих сестер и членство в Коммунистической партии Великобритании, Эдит, как и следовало ожидать, подозревалась в шпионаже. Проживала она то в Йорке, то со своими родителями. Не позднее марта 1921 года Эдит приступила к работе в АРКОС, где сблизилась с Эндрю Ротштейном, одним из основателей Коммунистической партии Великобритании. Их профессиональные отношения скоро переросли в личные, и в конце октября 1925 года, по данным SIS, пара разъезжала по стране под видом супругов — мистера и миссис Луннов. То ли из-за политических взглядов, но, скорее всего, из-за романа с Э. Ротштейном, отец отлучил Эдит от дома, и она переехала в Хэмпстед (район Лондона). Впрочем, уже к январю 1926 года Эдит наладила отношения со своей семьей, несмотря на антипатию ее родителей к большевизму. И, наконец, в сентябре того же года в Хэмпстеде она вышла замуж за Э. Ротштейна. Именно потомки Луннов-Ротштейнов навещали могилу М. С. Лунна в Балашихе в 2000-х годах.

Таким образом, по возвращении из Советской России в Великобританию три из четырех сестер Лунн с 1919 года были завербованы британской разведкой и работали в подразделениях SIS и GCCS. При этом одна из них (Маргарет) симпатизировала коммунистам и искала работу у большевиков, была в этой связи уволена из SIS, но вскоре каким-то образом оказалась переводчицей в GCCS. Четвертая сестра (Эдит) была открытой коммунисткой, работала на Коминтерн и АРКОС и вышла замуж за Э. Ротштейна, с 1923 года курировавшего работу Коминтерна в Великобритании. Наконец, по крайней мере три сестры (Люси, Маргарет и Эдит) жили в одном особняке, и все четверо поддерживали связь, во всяком случае, с 1919 по 1925 год.

В 1920 году секретные шифры британской разведки стали известны советским контрразведчикам. Британские историки считают, что вероятной причиной сбоев в работе шифрования и дешифрования было раскрытие англичанами информации о своих успехах в криптографии белогвардейцам в Крыму, которые после сдачи Крыма раскрыли секрет большевикам. Основываясь на собственном исследовании, В. Мадейра полагает, что Москва узнала об успехах GCCS задолго до ноября-декабря 1920 года (взятия Крыма большевиками) от англо-русской семьи Луннов. Так или иначе, с раскрытием секретных данных, усилия англичан по борьбе с российскими операциями в Европе пострадали весьма серьезно. Глава GCCS Аластер Деннистон вынужден был констатировать критическое снижение количества российских телеграмм, расшифрованных GCCS. Советское правительство направляло своих агентов за границу — в Лондон, Берлин, Стокгольм, Прагу с новой серией шифров. Ежедневно GCCS фиксировало до 50 советских телеграмм, но ничего не могло с ними сделать. Англичанам оставалось только ждать, что советские представители допустят ошибку, которая могла дать хотя бы малейшее представление об их методах шифрования.

Разумеется, сестры Лунн незамедлительно оказались, что называется, «под колпаком» британских спецслужб: в их отношении было предпринято расследование по возможному участию в шпионаже на Советскую Россию, длившееся до 1926 года, и все это время сестры Лунн продолжали работать (!). В 1926 году МИ-5 и SIS свернули свое расследование. Как посчитали спецслужбы, переписка Эдит не указывала на то, что ей что-либо известно о работе Хелен или Люси, и две эти девушки из семьи Луннов, работающие под руководством SIS и GCCS, вполне надежны с точки зрения безопасности. О Маргарет Лунн при этом не упоминалось вообще, и В. Мадейра полагает, что дело отнюдь не в том, что девушка могла быть законспирированным британским разведчиком, когда искала себе работу в Советской России. По мнению исследователя, провал британских спецслужб был связан с тем, что они в то время совершенно не представляли себе, как им следовало действовать против советской разведки и неверно оценивали ее возможности, в том числе людские и финансовые ресурсы и масштабы ее работы. В. Мадейра буквально ни на секунду не сомневается в том, что результаты расследования в отношении сестер Лунн не содержат в себе доказательств их непричастности к провалу англичан. С другой стороны, и неопровержимых доказательств вины сестер Лунн британцы так и не смогли обнаружить. Следуя в своих выводах дальше, В. Мадейра утверждает, что результатами деятельности сестер Лунн в Великобритании стало получение Москвой в течение шести лет полезной информации о GCCS и SIS, включая сведения о местоположении офисов и распорядке дня, личных качествах сотрудников и их уязвимых местах, биографических и финансовых подробностях, семейном положении, удовлетворенности работой и т. д. Наихудший для британцев сценарий развития событий, по мнению В. Мадейры, означает, что Маргарет полностью отчитывалась в Москву о своей работе в SIS и GCCS и вместе с Эдит передавала всю информацию, полученную от Люси и Хелен. Другими словами, автор монографии о «разведывательных войнах» полагает, что Маргарет (и как минимум только Маргарет из четырех сестер Лунн), устроилась на службу в GCCS, уже работая на советскую разведку. Ко всему прочему, Люси, по сведениям британских спецслужб, была «по уши в долгах» и остро нуждалась в средствах. По мнению английского историка, подобное развитие событий могло бы помочь объяснить и попытку вербовки советской разведкой в 1923 году секретаря SIS, некой миссис Мун, и слежку за офицерами и канцелярским персоналом британских спецслужб, а также за офисами и транспортными средствами различных агентств на протяжении долгого времени, и, конечно же, успехи советской радиоразведки в начале 1920-х.

В. Мадейра выражает надежду, что результаты расследования в отношении сестер Лунн будут когда-нибудь пересмотрены. Мы же, со своей стороны, должны поблагодарить британского исследователя за раскрытие уникальной информации о той неоценимой услуге, которую, рискуя, возможно, не только своей репутацией, представительницы династии Луннов — дочери Эдвина Михайловича (что для нас вполне очевидно), оказали своей второй (настоящей) родине. Поблагодарить и за недостающие, пусть небольшие, но важные штрихи к биографии самого М. С. Лунна и, в частности, за информацию о точном месте его рождения в окрестностях Олдэма (в графстве Большой Манчестер), послужившего для будущего директора фабрики Балашинской мануфактуры отправной точкой в профессию хлопкопрядильщика. В мир промышленного предпринимательства и мануфактурного капитализма, проложившего себе путь из Великобритании в Россию и подарившего М. С. Лунну командировку, определившую, в конечном счете, его судьбу на предстоявшие 45 лет.

Выражаем благодарности.

Краеведу и этнографу Н. Ю. Бобыкиной — за предоставление информации, хранящейся в Балашихинском историко-краеведческом музее, и полевые изыскания.

А. А. Климовой — за работу с архивными фотоматериалами.

Список литературы

1.               [Барановский] Барановский Г. В. Вейденбаум, Александр Густавович // Юбилейный сборник сведений о деятельности бывших воспитанников Института гражданских инженеров (Строительного училища). 1842—1892. — СПб.: Типо-Литография Н. Л. Пентковского, 1893.

2.               [Бернер] Бернер, Лев Александрович. Страхование от огня в акционерных страховых предприятиях : Конспект лекций, чит. на Курсах О-ва для распространения коммерч. знаний : Основы страхования, орг. и финанс. операции / Л.А. Бернер. — Санкт-Петербург : Типо-лит. «Якорь», 1913.

3.               [Бобыкина] Бобыкина, Наталья Юрьевна. Блошинская мельница и Ласточкино гнездо // Проза.ру URL: https://proza.ru/2019/03/25/2009 (дата обращения: 13.07.2025).

4.               [Варзар] Варзар, Василий Егорович (1851-1940). Статистика стачек рабочих на фабриках и заводах за 1905 год / Сост. фаб. ревизор В.Е. Варзар; М.Т. и П. Отд. пром-сти. — Санкт-Петербург : тип. В. Киршбаума (отд-ние), 1908.

5.               [Вестник мануфактурной промышленности] Вестник мануфактурной промышленности : общедоступный журнал по прядильной, ткацкой, красильной и отделочной промышленности. — Москва. — 1911/12, № 27/3.

6.               [Вестник мануфактурной промышленности 2] Вестник мануфактурной промышленности : общедоступный журнал по прядильной, ткацкой, красильной и отделочной промышленности. — Москва. — 1914/15, прилож. к № 1.

7.               [Вестник мануфактурной промышленности 3] Вестник мануфактурной промышленности : общедоступный журнал по прядильной, ткацкой, красильной и отделочной промышленности. — Москва. — 1912/13, № 41/5.

8.               [Вестник промышленности] Вестник промышленности : [журнал]. — Москва. — 1858, Т. 1, № 1.

9.               [Вся Москва, 442] Вся Москва : Адресная и справочная книга... — Москва : Суворин «Новое время», 1875-1925. — 14-27. на 1906 год: на 1906 год : 13-й год изд. (35-й г. изд.). — 1906.

10.           [Галанин] Галанин, Алексей Евгеньевич. Балашиха. Записки из фабричной жизни // Проза.ру. URL: https://proza.ru/2007/04/02-245 (дата обращения: 13.07.2023).

11.           [Городские учреждения, 417, 421-423, 457] Городские учреждения Москвы, основанные на пожертвования и капиталы, пожертвованные московскому городскому общественному управлению в течении 1863-1904 г. [Текст]. — Москва, 1906.

12.           [Доклад МУЗУ: 2] Доклад Московской Уездной Земской Управы № 30 за 1897 г. Об открытии новых врачебных пунктов. // Журналы Московского Уездного Земского Собрания : за 1898 г.

13.           [Достоевский] Достоевский Ф. М. — Гейбовичу А. И., 23 октября 1859 // Федор Михайлович Достоевский URL: https://dostoevskiy-lit.ru/dostoevskiy/pisma-dostoevskogo/dostoevskij-gejbovichu-23-oktyabrya-1859.h...

14.           [Журнал мануфактур, 27] Журнал мануфактур и торговли. — Санкт-Петербург. — 1853, ч. 3, № 9.

15.           [Журналы МУЗС] Журналы Московского Уездного Земского Собрания : 1891 г.: с прил. — Москва : Тип. В.В. Чичерина, 1891.

16.           [Журналы МУЗС 2] Журналы Московского уездного земского собрания 1894 г. с приложениями.

17.           [Журналы МУЗС 3] Журналы Московского Уездного Земского Собрания : 1896 г.: с прил. — Москва : Тип. В.В. Чичерина, 1896.

18.           [Журналы МУЗС 4] Журналы Московского Уездного Земского Собрания : за 1898 г. — Москва : Тип. В.В. Чичерина, 1899.

19.           [Запрещения] Запрещения на недвижимые имения. № 50 (14 декабря 1840).

20.           [Земледельческая газета, 359 (7)] Земледельческая газета. № 17 (29 апреля 1895).

21.           [Земская окладная книга] Земская окладная книга Московского уезда. — Москва : тип. "Рус. вед.", 1873.

22.           [Иоксимович] Иоксимович, Чедомир Милетевич. Мануфактурная промышленность в прошлом и настоящем : Т. 1- / Ч.М. Иоксимович. — Москва : Кн. маг. «Вестн. мануфакт. пром-сти», 1915. — 20. Т. 1. — 1915.

23.           [Катков] Катков, Михаил Никифорович (1818-1887). Собрание передовых статей Московских ведомостей. — Москва : Издание С. П. Катковой, 1897-1898. 1875: 1875 г. — 1897.

24.           [Книга адресов] Книга адресов жителей Москвы : составлена по официальным сведениям и документам. — Москва : Тип. Волкова и К°, 1842-1865. 1869. Ч. 1-2. — 1869.

25.           [Кноблох] Отчет об осмотре начальных училищ Московского уезда, произведенном инспектором народных училищ Московской губернии К. К. Кноблохом в 1893/4 учебном году. // Журналы Московского уездного земского собрания 1894 г. с приложениями.

26.           [Кноблох 2] Отчет об осмотре начальных училищ Московского уезда, произведенном инспектором народных училищ Московской губернии К. К. Кноблохом в 1895/6 учебном году. // Журналы Московского Уездного Земского Собрания : 1896 г.: с прил. — Москва : Тип. В.В. Чичерина, 1896.

27.           [Коммерческая газета] Коммерческая газета 1851, N 14 (3 февр.).

28.           [К спорту] К спорту! № 19 (18 мая 1914).

29.           [Кузнецов] Кузнецов, А. За власть Советов. // Г. Гранкин, И. Губанов, Е. Тарараева, А. Шуваева. Балашиха советская — Балашиха: Тип. Всесоюзного с.-х. института заочного образования, 1957.

30.           [Лесной журнал] Лесной журнал, издаваемый Лесным обществом в Петрограде. — Петроград. — 1885, вып. 5-6.

31.           [Лютер, Радкевич] Указатель для фабрикантов и купцов мануфактурного и галантерейного производств : Единственное спец. изд. об этих отраслях в России / Сост. Р. Лютер и Ф.В. Радкевич. — Лодзь : Типо-лит. Р. Лютера, 1894.

32.           [Мадейра] Madeira, Victor. Britannia and the Bear : the Anglo-Russian intelligence wars, 1917-1929 / Victor Madeira. — (History of British intelligence) — Woodbridge, Suff. : Boydell press, 2014. (In En.). // Мадейра, Виктор. Британия и Медведь : Англо-русские разведывательные войны, 1917-1929 гг. / Виктор Мадейра. — (История британской разведки). — Вудбридж, Сафф. : Бойделл пресс, 2014. (Англ.). // Электронное издание.

33.           [Майкова, Щербачева] Отдел рукописей РГБ, ф. 256, № 305 // Майкова К. А., Щербачева Н. А. Собрание Н. П. Румянцева. Дополнения и уточнения к описи А. Х. Востокова «Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музеума» (СПб., 1842) и Описание художественных украшений рукописей : Опись. Т. 2.

34.           [Московские церковные ведомости] Московские церковные ведомости : издание Московской духовной консистории. — Москва. — 1913, Официальный отдел. № 46.

35.           [Найденов] Материалы для истории московского купечества : Обществ. приговоры / [Ред.-изд. Н.А. Найденов]. Т. 1-. Т. 2 / 29. — Москва : типо-лит. И.Н. Кушнерев и К°, 1892-1909, 1892.

36.           [Обозрение театров] Обозрение театров. № 190 (15 сентября 1907).

37.           [Орлов] Указатель фабрик и заводов окраин России: Царства Польского, Кавказа, Сибири и среднеазиатских владений : материалы для фабрич.-заводской статистики / сост. П. А. Орлов. — СПб. : Тип. В. Киршбаума, 1895.

38.           [Отчет МГУ] Отчет 1-го Московского государственного университета за 1858-59 академический и 1859 гражданский годы. — [1860].

39.           [Памятная книжка] Памятная книжка Московской губернии.... на 1909 год / 26. — Москва : Моск. столичный и губ. стат. ком., 1899-1913, 1908.

40.           [Памятная книжка 2] Памятная книжка Московской губернии... — Москва : Моск. столичный и губ. стат. ком., 1899-1913. — на 1899 год. — 1899.

41.           [Памятная книжка 3] Памятная книжка Московской губернии... — Москва : Моск. столичный и губ. стат. ком., 1899-1913. — 26. на 1914 год. — 1913.

42.           [Питиримов] Питиримов, Александр Владимирович. Дополнительные сведения к истории и топонимике Балашихи // Поэзия.ру: URL: https://poezia.ru/works/190177

43.           [Питиримов 2] Питиримов, Александр Владимирович. Фабрика Трубецкого. Очерк к истории Балашинской мануфактуры // Поэзия.ру URL: https://poezia.ru/works/177412

44.           [Питиримов 3] Питиримов, Александр Владимирович. Несколько слов об истории появления в Балашихе железнодорожной станции // Поэзия.ру URL: https://poezia.ru/works/186786

45.           [Промышленность и торговля] Промышленность и торговля : орган Совета съездов представителей промышленности и торговли. — Петроград. — 1913, т. 12, № 19.

46.           [ПСЗРИ] Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2. — Санкт-Петербург : в Тип. 2 Отд-ния Собств. е. и. в. Канцелярии, 1830-1885. Т. 49, Отд-ние 1: 1874. — 1876.

47.           [ПСЗРИ 2] Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2. От № 59183-59838 / 31 см. — Санкт-Петербург : Тип. 2 Отд-ния Собств. е. и. в. Канцелярии, 1830-, 1881.

48.           [ПСЗРИ 3] Полное собрание законов Российской империи : Собр. 3-е. Т. 1. 1882 : = Тысяча восемьсот восемьдесят второй От № 586-1292 и Дополнения / 32. — Санкт-Петербург : Гос. тип., 1885-1916, 1886.

49.           [ПСЗРИ 4] Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3-е. Т. 5. 1885.

50.           [Пятилетие (1908-1913)] Пятилетие (1908-1913) прибыли и дивиденды : Хлопчатобумажные фабрики // Вестник мануфактурной промышленности : общедоступный журнал по прядильной, ткацкой, красильной и отделочной промышленности. — Москва. — 1914/15.

51.           [Руга, Кокорев] Руга, Владимир Эдуардович; Кокорев, Андрей Олегович. Повседневная жизнь Москвы : Очерки городского быта начала XX века. — Москва: АСТ, 2011. // Электронное издание.

52.           [Рудольф] Рудольф, Михаил Давыдович (-1867). Указатель церквей, казенных и частных домов, лавок разных рядов и Гостинного двора, магазинов и проч. заведений в Кремле и Китае городе городского части столичного города Москвы : (посредством плана Гор. части, раздел. на квадраты) / с натуры сост. М. Рудольф. — Москва : Тип. А. Семена, 1846.

53.           [Саберова] Саберова, Марина Шамильевна. Генезис пожарно-страхового дела в Российской Империи (организационно-правовые аспекты). — Вестник Российского университета кооперации, 2011. № 1 (6).

54.           [Сариева] Сариева, Елена Анатольевна. Городская развлекательная культура пореформенной Москвы : Диссертация — Москва, 2000.

55.           [Сборник декретов, 127-128] Сборник декретов и постановлений Советской власти по народному хозяйству : издание Высшего Совета народного хозяйства : [в 3 вып.] / под ред. Юридического отдела В.С.Н.Х. — Москва : ВСНХ, 1918-1921. Вып. 2: Вып. 2. (25 октября 1918 г. — 15 марта 1919 г.) / Р.С.Ф.С.Р. Высший совет народного хозяйства. Отдел редакционно-издательский. – 1920.

56.           [Сборник распоряжений] Сборник распоряжений по Министерству народного просвещения : Т. 1-. Т. 15. 1901-1903 г. / 26. — Санкт-Петербург, 1866-1907, 1904 (обл. 1905).

57.           [Сведения о переходах земель, 58-59] Сведения о переходах земель по Московскому уезду с 1867 по 1876 год. По нотариальным актам. // Сборник статистических сведений по Московской губернии. Т. 1. Вып. 1. Московский уезд. – Москва, 1877.

58.           [Семенов] Географическо-статистический словарь Российской империи : [Т. 1-5] / сост. по поручению Рус. геогр. о-ва действ. чл. О-ва П. Семёнов. [Аа-Гям-малик] = Аа-Гям-малик / при содействии действ. чл. В. Зверинского, Н. Филиппова и Р. Маака. — СПб. : Иждивением А. Н. Турубаева, 1863-1885, 1863.

59.           [Скибневский] Прошлое и настоящее положение фабричной медицины в Московской губернии : Мед.-стат. очерк земск. сан. врача А.И. Скибневского. — Москва : т-во скоропеч. А.А. Левенсон, 1896.

60.           [Слепцов] Слепцов, Василий Алексеевич. Владимирка и Клязьма. — Полное собрание сочинений — 3-е [знач.] доп. изд., с биогр. очерком, сост. А. Н. Сальниковым. — Санкт-Петербург : В. И. Губинский, 1903.

61.           [Соколов] Указатель жилищ и зданий в Москве, или Адресная книга : С планом. / Составленная служащим при московском военном генерал-губернаторе чиновником В. Соколовым. — Москва : В типографии Августа Семена, при Императорской Медико-Хирургической академии, 1826.

62.           [Список фабрик] Список фабрик и заводов г. Москвы и Московской губернии / Сост. фабрич. инспекторами Моск. губ. по данным 1916 г.; Отд. пром-сти М-ва торговли и пром-сти. — Москва : тип. А.И. Мамонтова, 1916.

63.           [Справочная книга] Справочная книга о лицах, получивших ... купеческие и промысловые свидетельства по г. Москве ... — Москва : тип. А.Н. Иванова, 1869-1916. — 24. на 1887 год. — 1887.

64.           [Справочная книга 2] Справочная книга о лицах, получивших ... купеческие и промысловые свидетельства по г. Москве ... — Москва : тип. А.Н. Иванова, 1869-1916. — 24. на 1886 год. — 1886.

65.           [Справочная книга 3, 37] Справочная книга о лицах, получивших ... купеческие и промысловые свидетельства по г. Москве ... — Москва : тип. А.Н. Иванова, 1869-1916. — 24. на 1890 год. — 1890.

66.           [Справочная книжка] Справочная книжка Московской губернии, (описание уездов), составленная по официальным сведениям управляющим Канцелярией московского губернатора А.П. Шрамченко : Изд. 1890 г. — Москва : Губ. тип., 1890.

67.           [Театр и жизнь] Театр и жизнь : ежедневная иллюстрированная газета с программами и либретто санктпетербургских театров и биржевым отделом. — Петроград. — 1914, № 387, 29-30 июня.

68.           [Трехсотлетие] Л. А. Карзинкин // Юбилейное историческое и художественное издание в память 300-летия царствования державного дома Романовых = Трехсотлетие царствования дома Романовых (1613-1913). — Москва : М. С. Гугель, 1913.

69.           [Трутовский] Трутовский, Владимир Константинович (1862-1932). Сказания о роде князей Трубецких. — Москва : изд. кн. Е.Э. Трубецкой, 1891.

70.           [Указатель Московской выставки] Указатель Московской выставки мануфактурных изделий Российской империи, Царства Польского и Великого Княжества Финляндского : Указатель Выставки мануфактурных изделий 1853 года в Москве : С план. Выставки. — Москва : Унив. тип., 1853.

71.           [Устав МАК] Устав Московскаго Английскаго клуба = Устав Московского Английского клуба [Текст]. — Москва : Тип. Бахметева, 1864.

72.           [Устав МАК 2] Устав Московскаго Английскаго клуба = Устав Московского Английского клуба [Текст] [утвержден 12 июля 1802 года]. — Москва : Тип. М.П. Щепкина, 1881.

73.           [Устав о промышленности] Устав о промышленности фабричной и заводской : Свод постановлений о промышленности фабричной и заводской : Приложения // Уставы торговый, фабричной и заводской промышленности и ремесленный : (Свод законов, т. 11, ч. 2) : Доп. и изм. по продолж. 1863, 1864 и 1868 гг. и позднейшим узаконениям, с разъясн. по решениям кассац. деп. Правительствующего сената : С прил. Положения о пошлинах за право торговли и других промыслов. — 2-е изд. — Санкт-Петербург ;, Москва : [б. и.], 1870.

74.           [Устав СКП] Устав Собрания купеческих приказчиков в Москве — Москва, 1866.

75.           [Устав СПТБМ] Устав Собрания приказчиков при фабрике товарищества Балашинской мануфактуры, Московскаго уезда, 1-го стана, Пехорской волости, при селе Никольском-Трубецком = Устав Собрания приказчиков при фабрике товарищества Балашинской мануфактуры, Московского уезда, 1-го стана, Пехорской волости, при селе Никольском-Трубецком [Текст] утвержден 6 ноября 1889 года. — Москва : Типо-литография Товар. И.Н. Кушнерев и К°, 1889.

76.           [Церковный некрополь] Писарев Алексий Павлович (1847-1911) // Церковный некрополь URL: https://church.necropol.org/pisarev.html (дата обращения: 13.07.2025).

77.            [Шильникова] Шильникова, Ирина Вениаминовна. Иностранные специалисты на предприятиях России: условия найма в конце XIX — начале XX вв. Историко-экономические исследования. Т. 10, № 2 / 2009 — Иркутск : Изд-во Байкальского государственного университета экономики и права (БГУЭП), 2009.

78.           [Шрамченко] Шрамченко, Александр Платонович. Справочная книжка Московской губернии, (описание уездов), составленная по официальным сведениям управляющим Канцелярией московского губернатора А.П. Шрамченко : Изд. 1890 г.. — Москва : Губ. тип., 1890.

79.           [Щетенин] Князь Б. А. Щетенин. Радитель просвещения : Памяти П. Г. Шелапутина // Исторический вестник : Историко-литературный журнал. Июль, 1914.

80.           [Эрисман] Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел санитарный. — Москва : издание Московскаго губернскаго земства, 1877-1902. Т. 3, вып. 5: Санитарное исследование фабричных заведений Московского уезда. Ч. 2. — 1882.

81.           [Эрисман 2] Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел санитарный. — Москва : издание Московскаго губернскаго земства, 1877-1902. Т. 3, вып. 9: Санитарное исследование фабричных заведений Московского уезда. Ч. 3 / Ф. Ф. Эрисмана. — 1883.

82.           [Янжул] Английское фабричное законодательство / Под ред. члена Комис. И.И. Янжула, орд. проф. Моск. ун-та. — Москва : тип. «Вед. Моск. гор. полиции», 1880.

83.           [Янжул 2] Янжул, Иван Иванович (1846-1914). Очерки и исследования : Сб. ст. по вопр. нар. хоз-ва, политики и законодательства : В 2 т. Т. 1-2 / И.И. Янжул. Т. 2 / 2 т.; 18. — Москва : тип. А.И. Мамонтова и К°, 1884.

84.           [Янжул 3] Фабричный быт Московской губернии : Отчет за 1882-1883 г. фабр. инспектора над занятиями малолет. рабочих Моск. окр. / [Соч.] И.И. Янжула. — Санкт-Петербург : тип. В. Киршбаума, 1884.

85.           [Янжул 4] Из воспоминаний и переписки фабричного инспектора первого призыва : Материалы для истории рус. рабочего вопроса и фабрич. законодательства / И.И. Янжул. — Санкт-Петербург : тип. АО Брокгауз-Ефрон, 1907.