Прежде чем предложить краеведческому сообществу некоторые соображения, касающейся темы, волнующей умы без исключения всех, кто так или иначе занят изучением истории Балашихи, а именно появления и значения топонима, давшего название подмосковному городу, вернемся к теме возникновения в Балашихе (Балашине) градообразующего текстильного предприятия, дополнив новыми сведениями информацию, изложенную нами в «Очерке к истории Балашинской мануфактуры». Сведения эти касаются датировки основания фабрики и окончательно ставят точку в вопросе ее учреждения до 1830 г. (по сей день именно с этой даты ведется летоисчисление фабрики и образованного ею города). Кроме того, вновь открытая информация восполняет недостающий факт биографии одного из двух учредителей мануфактуры — купца второй гильдии Мартына Мартыновича Дефрена.

Нами уже отмечалось, что каталог Первой публичной выставки российских изделий в Санкт-Петербурге (1829) опубликован годом ранее официально утвержденной даты основания Балашинской мануфактуры (1830), и является задокументированным свидетельством ее более раннего существования. Основу нашего предыдущего очерка составил подробный материал А. П. Башуцкого, касающийся фабрики князя Н. И. Трубецкого, учрежденной им совместно с купцом М. М. Дефреном, на землях, принадлежавших отцу князя, в Балашине Московского уезда, в 1824 г. Напомним, публикация А. П. Башуцкого появилась в «Журнале мануфактур и торговли» в 1835 г., а в 1836 была выпущена отдельным изданием.

Обнаруженную нами только теперь, спустя некоторое время после опубликования предыдущего очерка, обзорную статью «О мануфактурной промышленности в Москве», вышедшую в том же «Журнале мануфактур и торговли» в 1828 г., и содержащую сравнительно краткие, но весьма полезные сведения об интересующей нас фабрике, следует считать хронологически первым из известных на сегодняшний день документальным свидетельством о становлении Балашинской мануфактуры в период до 1830 г. Принадлежит ли и эта статья также авторству А. П. Башуцкого, неизвестно: опубликованный в «Журнале» материал не подписан, а в выходных данных тома отсутствуют сведения об издателе и редакторе. По имеющейся информации, А. П. Башуцкий возглавил это специализированное периодическое издание лишь в 1830 г.[1] В разделе «О шерстяных фабриках» довольно объемной публикации речь, в частности, идет об особенностях крашения шерстяного сукна. Здесь, между прочим, читаем следующее.

«В сем последнем отношении предпочитаются сукна Гейтена, Жукова, Тугаринова, Рыбникова, а в особенности князя Николая Ивановича Трубецкого и товарища его 2-й гильдии купца Дюфрена. (Так в статье. — Примеч. наше — А.П.). Фабрика сих последних, заведенная в 1825 году (курсив наш — А.П.), в 17 верстах от Москвы в отчине князя Ивана Николаевича Трубецкого, при селе Никольском, заслуживает во всех отношениях особенное внимание. Все предметы суконного производства доведены здесь, можно сказать, до надлежащего совершенства. Чесальные аппараты, трепальные и прядильные машины, сукновальня, промывальня, ворсовальня, трансверсальные стригальные ножницы, красильные и все прочие снаряды и заведения, к фабрике принадлежащие, приводимые в действие водяным проводом и паровою машиною, силою в 4 лошади, могут уже стать на ряду с лучшими иностранными. Все сукна, кроме черного, красятся здесь в шерсти и отличаются против сукон прочих фабрик чрезвычайною дешевизною и превосходнешею отделкою. Управляющий фабрикою, ахенский уроженец Дюфрен, всеми признается отличнейшим фабрикантом, а товарищ его князь Трубецкой, молодой человек, преисполненный любовью к наукам и художествам, применимым к фабричному производству, оказывает со своей стороны большие услуги заведению сему»[2].

Прежде всего, обращает на себя внимание расхождение в датах основания Балашинской мануфактуры, допущенное в двух исследованных нами журнальных материалах 1828 и 1835 гг. Примечательно, что в более ранней публикации и соответственно наиболее близкой к интересующей нас дате указывается более поздний год учреждения суконного производства — 1825. Однако, в пользу более ранней даты (1824) свидетельствует то обстоятельство, что материал А. П. Башуцкого, опубликованный в 1835 г., был основан на сведениях, предоставленных ему непосредственно владельцами мануфактур. В отсутствие на сегодняшний день других объективных подтверждений, датой основания Балашинской мануфактуры приходится считать период 1824—1825 гг.

Дополняя нашу предыдущую публикацию новыми сведениями, обращаем внимание коллег на иностранное (Ахен, Пруссия) происхождение купца М. М. Дефрена. Это важное обстоятельство позволяет зафиксировать, что именно компаньон князя Н. И. Трубецкого становится первым в целой череде европейских инженеров и фабрикантов, в разное время принимавших участие в управлении балашихинской фабрикой. В 1833 г. на фабрике производит существенные преобразования английский механик Ингам, прибывший в Россию из того же Ахена, а учрежденное в последующем Товарищество Балашинской мануфактуры возглавляет британский подданый М. С. Лунн.

Особенностью двух имеющихся в нашем распоряжении материалов конца 1820-х гг. является отсутствие в них точного наименования местечка, в котором находилась фабрика Трубецкого и Дефрена. В обоих случаях — как в журнальной статье 1828, так и в каталоге Санкт-Петербургской выставки 1829 г. — указывается местонахождение фабрики «при селе Никольском». Лишь в 1835 г., при описании обстоятельств, связанных с созданием текстильного предприятия и относящихся, по сведениям А. П. Башуцкого, к 1824 г., упоминается местечко Балашино. Спустя 15 лет после выхода публикации А. П. Башуцкого, в 1850 г., современная форма топонима Балашиха документально зафиксирована (вероятно, впервые) в записях к Планам дач генерального и специального межевания Московского уезда[3].

Микротопоним Бала́ши́ха (в форме Блощиха), относящийся к мельнице на р. Пехорке (месту, на котором в XIX в. была выстроена фабрика), впервые фиксируется достаточно поздно — в XVIII в., и с самого момента своего появления носит суффиксальный формант -иха. Гипотеза формирования топонима, связанная с лингвистической интерпретацией диалектного и архаичного словообразующего корня балаш- (луг, болото, пустошь и пр.)[4] или блош- не выглядит достаточно убедительной, поскольку ни время появления топонима, ни, что самое важное, его формант, нехарактерный для топонимической системы Подмосковья, не позволяют отнести топоним Балашиха к эпохе освоения пехорской поймы древнеславянскими племенами (X—XII вв.).

Адресуем коллег к еще одной нашей публикации — «Пруды и мельницы на реке Пехорке». Интересующая нас мукомольная мельница появилась в период 1552—1573 гг. в деревне, носившей в XVI—XVII вв. название Остеево. В документах второй половины XVII в. мельница называлась Чудовской, а после отмежевания деревни от вотчины Чудова монастыря в дворцовое ведомство — Малой Пехорской, и продолжала существовать под этим названием вплоть до конца XVII в[5]. Топоним Блощиха, обозначающий ту же мельницу, впервые появляется на Плане царствующего града Москвы в 1763 г. На протяжении, по крайней мере, 200 лет до оставления Плана царствующего града этот топоним (в любой своей ипостаси — Блошиха, Блошино, Балашино и собственно Балашиха) не упоминается ни в одном из известных письменных памятников, включая приказные приходно-расходные книги, межевые планы и правые грамоты. Наконец, миграционные процессы — заселение подмосковных казенных земель крестьянами из разных губерний в XVII в. и последующее опустошение территории вследствие экономического упадка к концу того же столетия, т.е. отсутствие постоянного населения, способного сохранять в генетической памяти историческое название местечка в течение нескольких веков, не создает никаких предпосылок к правомерности гипотезы о существовании в пойме р. Пехорки древнеславянской Балашихи.

Появление на месте исчезнувшей деревни Остеево в XVIII в. нового топонима сопоставимо по времени с упадком дворцового села Измайлово. С переездом императорского двора в Петербург пахотные поля Измайловской фермы, к которым относились и земли между дорогами Стромынкой и Владимиркой по обеим берегам р. Пехорки, были розданы крестьянам с наложением на них денежного оброка[6]. Казенные (государственные) крестьяне в XVIII в. считались лично свободными (имели правовой статус «свободных сельских обывателей»), сохраняли прямые отношения с государством и находились в существенно лучшем положении в отличие от помещичьих (крепостных) крестьян. Есть все основания полагать, что переименование мельницы связано с обретением ею нового фактического владельца (юридически земельный надел оставался в государственной собственности), восстановлением крестьянского домохозяйства и мельничных построек после долгого запустения, вызванного утратой казенным селом Измайловым былого сельскохозяйственного значения[7].

Заслуживают внимания, однако не находят фактического подтверждения антропонимические гипотезы, т.е. предположения о том, что топоним Балашиха был образован от личного имени (напр., имени или прозвища нового пехорского мельника). Действительно, топонимический формант -иха мог не только обозначать «название женщины по профессии мужа» (д. Строиха в Вологодской области)[8] или образованное от имени или фамилии мужа женское прозвище (там же — д. Жданиха). Топонимы с таким суффиксом были непосредственно связаны и с личными именами мужчин. В исследовании, посвященном нижегородским топонимам на -иха, опубликованном в журнале «Русская речь» в 1973 г., его автором, Л. А. Климковой, выделяются топонимы, образованные от мужских имен: «Мака́риха — лесная полоса, посадка: “Ее дед Макар сажал”; Степа́ниха — овраг: “Степан жил недалеко”; Ива́ниха — ключ: “Иван был, ухаживал за ним”»[9]. Обратим внимание, что в подобного рода антропонимах ударение, как правило, падает на корневую часть слова, а не на суффикс; ударение в слове Бала́шиха также первоначально (почти до середины XX в.) ставилось на второй слог. Автор топонимического словаря Московской области Е. М. Поспелов предполагает в основе названия Балашихи некалендарное личное имя Балаш[10]. Документальных подтверждений этой гипотезы не обнаружено, что же касается самого имени или прозвища, то вопрос о его существовании в XVIII в. остается невыясненным. По крайней мере, известные носители этого редкого имени жили в XV—XVII вв.: Ивашко Балашка — крестьянин Бологовского погоста (1495), Сенка Балаш — крестьянин Оксочского погоста (1495), Балаш — казачий атаман (1632), Балаш — холоп в Луцком уезде (1649), Федька Яковлев сын Балаш — разбойник в Ростовском уезде (1653), Андрюшка Балаш — астраханский стрелец (1672)[11]. К собственным существительным, образующим антропонимы с формантом -иха, относятся не только имена, но и фамилии людей, имеющих то или иное отношение к конкретному микрообъекту: «Терпениха — овраг: “Барин Терпении был у нас, по нему назвали”; Федулиха — лес: “Барин был Федулин, у него был свой лес: вот теперь и зовут этот лес Федулихой” <…> Шеманиха — лес: “Шеманов владел им раньше”»[12]. Впрочем, крестьяне в XVIII в. фамилий, как правило, не носили, а появление собственника-барина в нашем случае исключается юридически.

В трансформации топонима Блощиха—Блошино—Балашино—Балашиха мы усматриваем две закономерности. Первая относится к вариативности корневой части слова: блош(щ)- и балаш-. Весьма примечательно, что краткая форма корня блош- фиксируется исключительно на картографическом материале и не обнаруживается ни в одном из исследованных нами печатных и письменных источников. Во всех документах — правовых актах, хозяйственных и статистических публикациях, записях к межевым планам — краткая форма не упоминается ни разу, тогда как корень балаш- используется повсеместно. Характерно, что использование корней блош- картографами и балаш- в официальном документообороте (и, очевидно, в обиходе) происходит одновременно вплоть до конца XIX в. В этой связи уместно вести речь не столько о речевой эволюции топонима, сколько о несовершенстве отечественной картографии именно в части топонимии.

Проблема картографической топонимики и лингвистической подготовки картографов подробно исследована И. А. Дамбуевым. Отсутствие должной лингвистической подготовки геодезистов и картографов отмечается, по наблюдению исследователя, еще в работах В. Н. Татищева и М. В. Ломоносова. Однако опубликованное в 1768 г. «Резюме постановлений Комиссии по Географическому департаменту Академии Наук» наделяло геодезистов правом самостоятельного определения орфографии топонимов: «определение письмен… отдать на рассуждение самих сочинителей ландкарт». Закономерным результатом такого подхода к составлению картографии явилось то, что генеральные и специальные планы возымели «великие неисправности», среди которых «звание селам, деревням и дорогам подписано столь худо, что с великою трудностию разобрать можно». На протяжении всего XVIII в. при значительных достижениях российской картографии топонимические вопросы так и не стали объектом научного исследования, и этот период охарактеризован И. А. Дамбуевым как время «топонимического произвола»[13]. В публикации «Об истории появления в Балашихе железнодорожной станции» мы отмечали, что ни о каком «Блошино» к началу XX в. уже никто не вспоминал, помимо картографов, настойчиво продолжавших обозначать фабрику в местечке под этим архаичным, возникшем в XVIII в., названием[14]. В силу этих причин мы ставим под сомнение реальное существование таких форм топонима, как Блошиха и Блошино, и полагаем такое употребление искажением полносложной формы, допущенным картографами в XVIII—XIX вв. В этой связи и предположение о «ботаническом» происхождении топонима — об образовании фитонима Блошиха от названия растения «блошник»[15] не претендует на статус научной гипотезы.

Другой особенностью трансформации топонима — более очевидной, отраженной как на географических картах, так и в опубликованных материалах, является расхождение его суффиксальной части на -иха и -ино. Такая трансформация обусловлена инородностью формата -иха на подмосковной топонимической почве и стремлением, избегая кажущегося просторечия, придать топониму стандартизированную форму. В ряде случаев подобного вида подмосковные топонимы и в самом деле были вторичными просторечными образованиями. Например, д. Богданиха в XVIII в. упоминается как Богдановская, д. Горбаниха в XVI в. была Горбачёва и т. д.[16] Формант -иха на землях Московской губернии встречался относительно редко: по нашим подсчетам, сделанным по Топонимическому словарю Московской области Е. М. Поспелова, из 3500 подмосковных топонимов суффикс -иха носят или в разное время носили не более 50 населенных пунктов (1,4%), разбросанных по всему региону. Топоним Балашиха буквально окружен топонимами с традиционными для Подмосковья формантами: -ово (-ево) и -ино. Появившись на месте деревни Остеево, Балашиха в XVIII—XIX вв. соседствовала с такими селами, деревнями, сельцами и пустошами, как Гиреево, Грудици(ы)но, Демино, Жуково (Крюково), Измайлово, Карамалино, Кишкино, Кузнечково, Ленково, Леоново, Лукино, Марково, Назарово, Огарково, Омелково, Ошивалово, Перово, Реутово, Синцово, Толстопятово, Черкизово, Щитниково и др. Частотность выявления топонимов на -ое (Архангельское, Ивановское, Никольское, Покровское, Трубецкое, Яковлевское и др.) и на -ка (Гущинка, Обираловка, Салтыковка и др.) в окружении Балашихи сравнительно невелика; топонимы на -иха не встречаются совсем.

Согласно исследованиям топонимиста В. А. Никонова, историческая граница топонимического суффикса -иха находилась восточнее Москвы, в современной Владимирской области, а основным ареалом его распространения были современные Нижегородская, Ивановская, Костромская, Ярославская, Ульяновская и Кировская области. По расчетам, предпринятым Л. А. Климковой, только в Нижегородской области зафиксировано около 500 населенных пунктов на -иха, а их процентное соотношение в ряде районов достигало 22-28%. Примечательно и распространение топонимов с суффиксом -иха севернее Москвы — в Тверской, Новгородской и Вологодской областях, куда они были занесены колонизацией из районов Верхнего Поволжья: Иванова, Костромы, Ярославля[17].

Топоним Балашиха, появившийся на р. Пехорке, также представляется нам привнесенным переселенцами из близлежащих губерний. Неоспоримым свидетельством этой топонимической миграции является «география суффиксов». Как констатирует В. А. Никонов, «Чтобы охарактеризовать топонимию изучаемой территории, может быть, всего показательней то, чего там нет. Если рядом бесчисленны названия на -иха, а на изучаемой территории они отсутствуют, значит тут пролегла какая-то историческая граница, разделившая население двух смежных территорий»[18].

Передвижение относительно свободных «сельских обывателей» между сопредельными, а иногда и более удаленными друг от друга регионами было обусловлено как добровольным наймом крестьян на различные сельскохозяйственные или строительные работы, так и принудительным заселением территорий в хозяйственных целях. О привлечении вольнонаемных крестьян из различных губерний к строительству и обслуживанию двух Пехорских мельниц и принудительном переселении казенных крестьян на земли Измайловской фермы — в период царствования Алексея Михайловича — мы сообщали в очерке «Пруды и мельницы на реке Пехорке».

О топонимической миграции может свидетельствовать и тот факт, что во Владимирской, Нижегородской, Тверской и Новгородской губерниях и в Уральской области[19] (на территории Пермской и Вятской губерний Российской Империи, современных Пермского края и Удмуртской Республики) — в регионах, где суффиксальный формант -иха был распространен сравнительно широко, нами обнаружено семь (!) топонимов и микротопонимов Балашиха, существовавших, по крайней мере, в XIX—начале XX вв., среди которых в Нижегородской губернии, между прочим, встречается мельница:

Балашиха, деревня (другое название — Косториха; число жителей — 10) Балахнинского уезда Нижегородской губернии[20];

Балашиха, мельница (число жителей — 4) в Абабковской волости Горбатовского уезда Нижегородской губернии[21];

Балашиха, пожня в Вязниковском уезде Владимирской губернии[22];

Балашиха, пустошь в Пожарской волости Крестецкого уезда Новгородской губернии[23];

Балашиха, участок леса, принадлежавший селу Балашкову Зубцовского уезда Тверской губернии[24].

Балашиха, деревня (другое название — Вторые ключи; число жителей 59) Оханского района Пермского округа Уральской области[25];

Балашиха, деревня (число жителей 28) Осинского района Сарапульского округа Уральской области[26].

Таким образом, не менее восьми известных нам топонимов Балашиха, с учетом подмосковного и за исключением тезоименных, образованных с тем же корнем посредством различных формантов (Балашково и др.), свидетельствует о некоторой территориальной распространенности географических объектов с одинаковым названием при абсолютной неизученности обстоятельств проникновения такого топонима в ближнее Подмосковье. Полагаем, что лингвистические изыскания и диалектические интерпретации лишь в совокупности с анализом миграционных процессов, происходивших в XVIII в. и оказавших влияние на состав населения казенных земель восточной части Московской губернии, могут считаться перспективным направлением исследования проблемы появления местного микротопонима Балашиха, явно привнесенного из топонимической системы Верхнего Поволжья, Волго-Клязьминского и Волго-Вятского междуречий.