С ангелом хочу поговорить я, Р.М.Рильке

Благодарю Вас, Игорь, рада, что перевод понравился!

И извините, что не могла ответить раньше.

 

Тон оригинала (горький, сожалеющий и осуждающий… антивоенный) восходит к душевному состоянию поэта… его противоречивому мироощущению в начале Первой мировой войны.

Хотел бы поэт поговорить об этом с незримым «Богом-соседом» через его ночного посланца-ангела? Да… если бы ангел явился хотя бы в сновидениях, то автор «поговорил бы» о «признании» своего христианского мнения о созерцаемом и сказал бы, что «Эдем горит»… идёт война и горит земля.

В этом предложении чувствуется укор Богу, создавшему райский сад на земле (замечу, что «небесный рай» зд. не подразумевается, речь идёт конкретно о «земном рае») для безмятежной и счастливой жизни в наслаждении окружающим… как же он мог допустить уничтожение созданного им самим…

Автор хотел бы сказать об этом ангелу, хотя понимает, что правда его слов вряд ли может понравиться и подчёркивает это:

 

Meinen Mund will ich zu ihm erheben,

hart wie einer, welcher nicht begehrt

 

Метафора первой строки усиливается тем, как автор выразился бы:

hart =  резко и невыносимо ( в пятом значении schwer erträglich/тяжело переносимое)

nicht begehren = отрицание дополнительно указывает на «нежелаемое»/ etw. unerwünschtes.

 

Как Вам хорошо известно, Рильке в начале Первой мировой войны находился в Мюнхене и отклик в его душе был неоднозначен. Считая себя "солдатом Духа",как многие другие немецкие литераторы, он уже в первые месяцы войны писал немецкому банкиру Карлу фон дер Хайдту: „In den ersten Augusttagen ergriff mich die Erscheinung des Krieges, des Kriegs-Gottes [...], jetzt ist mir längst der Krieg unsichtbar geworden, ein Geist der Heimsuchung, nicht mehr ein Gott, sondern eines Gottes Entfesselung über den Völkern.“ / В первые августовские дни меня охватило видение войны, Бога войны.., теперь война стала для меня невидимым Духом кары, это больше не Бог, это насильственное развязывание [войны] Бога над народами.

 

Позже в 1915 он называл "невероятного Бога войны" глубоким заблуждением: „Nur die ersten drei, vier Tage im August 1914 meinte ich einen monströsen Gott aufstehen zu sehen; gleich darauf wars nur das Monstrum, aber es hatte Köpfe, es hatte Tatzen, es hatte einen alles verschlingenden Leib –, drei Monate später sah ich das Gespenst – - und jetzt, seit wie lange schon, ist's nur die böse Ausdünstung aus dem Menschensumpf.“ / Только в первые три-четыре дня августа 1914 думал я о могучем Боге; но почти сразу же он оказался обыкновенным монстром, но монстром, имевшим головы, лапы и всепоглощающее чрево - спустя три месяца я видел призрака - - а теперь, и как же долго уже, это - всего лишь злые испарения людского болота.

 

Теорию и практику перевода можно сравнить с теоремой Пифагора и её доказательствами, а спорить о правильности какого-либо одного из переводов можно до бесконечности. Постоянным и единственно правильным остаётся только оригинал.

Но то, чему учит теория, необходимо использовать в практике. А методы могут вариироваться в зависимости от технических задач и возможностей переводчика. Цель сопоставима с: «да будет свет» - сказал монтёр, и загорелись звёзды:)

Главное – не искажать смысл оригинала.

 

Оригинал, биография, история – вот, пожалуй, три кита, на которых должен стоять перевод.

 

Удачи и провалы случаются у каждого. С переводами Левика и Богатырёва знакомлюсь по случаю. Последнее время в работе с новыми переводами стала чаще знакомиться. У Левика, например, есть изумительный во всех отношениях перевод Мариенбадской элегии Гёте, но с его переводами Рильке в большинстве случаев согласна только отчасти.

 

С неизменным уважением и наилучшими пожеланиями

ГБ

Здравствуйте, Иван Михалыч,
спасибо за отличный экспромт!