ПАРИЖ 1991
история взросления
…и ты фланируешь по набережной Сены,
средь изысканных красот и букинистов,
и свистят по молодым упругим венам
ликованье и счастливое неистовство.
Ты влюблён в Париж буквально как ребёнок,
будто барышня в брутального бретёра.
Ты мечтал об этом городе с пелёнок…
[хорошо… начав читать о мушкетёрах].
…ты обживаешься, подобно Д’Артаньяну,
[только шпаги нет и козней кардинала]
всё отлично, всё почти что сыто-пьяно,
не хватает только грёбаного нала.
Ты о нём и не задумывался в прошлом -
не был он тогда важнейшей частью жизни.
Тему денег ты считаешь злой и пошлой,
и вздыхаешь по безденежной отчизне.
…и ты играешь на гитаре в переходах
[или около кофеен] вечерами,
ты поёшь по-русски - и без перевода
понимают эти песни парижане.
А бросают в шляпу жалкие сантимы…
Может жадные, а может ты лукавил…
Впрочем, крупные случаются, вестимо…
[Да, и здесь не существует, Джозеф, правил.]
…и на Монмартре ты уже почти как дома,
все художники тебя как будто знают,
[даже те, с какими вроде не знакомы]
улыбаются, приветливо кивая.
Есть друзья твои, с которыми приехал,
[есть и новые, осевшие в Париже]
но бывает не до радости и смеха,
и поётся иногда октавой ниже.
…и вот проходит месяц, два, потом полгода,
и Париж уже становится привычным,
и невольно замечаешь, что погода
поважнее, чем рефлексия о личном.
И всё чаще ощущаешь голод жгучий,
не простой - языковой. В раю французском
ты мечтаешь почитать [чего бы лучше]
почему-то Хорхе Борхеса на русском.
…ты отличаешься, пусть это и условно,
от клошара только тем, что ты не местный.
Впрочем, все вы тут клошары поголовно,
все приезжие. [Не лестно? Уи. Но честно].
Вы скитаетесь по улицам парижским,
и порой друзья воруют в магазинах.
Ты считаешь это мерзостным и низким,
и тебе ужасно стыдно и противно.
…вы помотались по стране, точней, по югу,
поиграли в Авиньоне и Тулоне,
за неделю так устали друг от друга,
что три дня в тюрьме лионской профилонили
[не за драку, за отсутствие французских
виз] питались просто, неказисто,
вдоволь выспались [без снов] на лавках узких,
и окрепли, будто ляжки у штангиста.
…а как-то в студии инспектора Лорана,
чьи ключи его подруга вам вручила
[на Ривьере заживают лучше раны,
что когда-то в перестрелках получил он]
ты признаешься про стыд и сплин унылый,
попивая кем-то стыренное пиво,
и услышишь вдруг от друга: «Так не пил бы,
чистоплюй…
Вот это было бы красиво».
…и ты пойдёшь и украдёшь в арабской лавке
флягу виски, колбасу, полфунта сыру…
А когда друзья оценят [тоже ловкий]
ты поймёшь: пора домой,
к жене и сыну.
поважнее, чем рефлексия о личном -
почему-то здесь появилось ощущение часов на руке. Как будто впервые внимательно посмотрел на часы. Но, может, это субъективное. Хотя, Хорхе Борхес как будто продолжает картину. Почему в момент первого ощутимого голода выбран именно Борхес?