Лев-то Толстой-то к толстовству отношения не имел. Разумеется, базой толстовства явились толстовские озарения-откровения, но учения такого сам он не создавал и на этот предмет даже не задумывался. Хотя учениям в принципе был не чужд: «...примеряюсь к новой работе. Не знаю, что: учение или драму». Но за толстовство отдельное спасибо господину-товарищу Черткову.

Кто ж не знает господина-товарища Черткова? Из-за Черткова Толстой скандалил с Софьей Андреевной, Чертков сопровождал Толстого во время театрализованных хождений в народ, его фотокарточка висела в спаленке Толстого. Всякий, кто интересовался Толстым, знает и Черткова. Впрочем, не факт, что действительно знает. Ну да, биограф, хранитель исчирканных бумаг, почти душеприказчик. Единственный человек, которого Толстой допускал к себе практически в любое время и без приглашения. После организации своего издательства «Посредник» Чертков ввел замечательную практику редактирования текстов писателя. Даже написанных ранее. Лев же Толстой соглашался и был благодарен Черткову чертовски: «Бог дал мне высшее счастье — он дал мне такого друга, как Чертков». И посмертной волей писателя было — передать Черткову все права на издание тех сочинений, «которые он посчитает нужными».

А начинался скромный путь этого подвижника, словно в балладе какого-нибудь Шиллера. Молодой офицер Владимир Чертков вдруг понимает, что живет не праведно, прожигает жизнь. Офицер открывает Евангелие и с натуральным пафосом, на который способен только матерый рецидивист, пишет, что радость его в эти минуты была невыразима. В 1879 году Чертков взял в армии отпуск на год и провел отпуск, как и положено — в Англии. Правда, с изюминкой: снимая дом (о, слезы умиления) у сельского священника. Матери в письме сообщает, что главным делом своей жизни считает распространение веры «в известные начала». А Лев Толстой — да, тот самый Толстой, что написал автобиографический роман с массой нетрадиционных аллюзий, — в это время тоже занят Евангелием, подвергая его тщательной ревизии. Софья Андреевна так и пишет: «Левочка головой часто жалуется, потому что много работает». В то же время Чертков, еще не будучи знакомым со Львом непосредственно Николаевичем, и, благодаря барону Редстоку да лорду Баттерсби, договаривается об издании на английском языке запрещенных в России произведений Льва этого Николаевича.

После возвращения в Россию Чертков окончательно уволился из армии и стал вести простую жизнь, осуждая барство: жил он в комнатке земской школы, вместо усадьбы с особняком, что досталась ему в наследство с кучей денег. А путешествовал он только третьим классом, только третьим. Основное время он уделял обучению и помощи крестьянам. Организует Чертков и молодежное «Общество христианской помощи» для религиозных бесед, целью которого было изучение Евангелия и проповедь христианского образа жизни. Для общества этого характерно то обстоятельство, что оно объединяло в своих рядах как православных членов, так и всех религиозно шатких. В ХХ веке такие общества станут называться теософскими, «известные начала» будут изучаться в них под разными углами, и органы госбезопасности будут присматриваться к ним очень внимательно.

Вот и установили сатрапы за Чертковым негласный надзор. Что возмутительно: ну возлюбил мужчина крестьян и молодежь, ищущую смыслов, за что надзор-то? В общество, впрочем, входили представители аристократических семейств, а вместе с Чертковым создавали его князь В.Голицын и граф А.Гейден.

Так же в общество входил Д.Ф.Трепов. С 1896 года Д.Ф.Трепов занимал пост московского обер-полицмейстера, а с 1905 года являлся петербургским генерал-губернатором и товарищем министра внутренних дел, заведующим полицией. На квартире Трепова собирались с целью «оказывать посильную помощь бедному населению столицы». Еще проживая в Англии, знакомится Чертков с английской аристократией, политической элитой. А благодаря своему дяде, графу Шувалову, послу, завязывает отношения и с принцем Уэльским, будущим королем Эдуардом VII. Одновременно Чертков знакомится с русскими политэмигрантами. Так что слезы умиления по поводу проживания у сельского священника, комнатки в местной школе и прочая забота о бедном населении столицы оказались преждевременными. О финансовой помощи Черткова кому-либо, кроме восьмитысячной партии духоборов — эмиграция которых прошла все-таки за деньги Толстого, — история умалчивает.

Кто такие духоборы? Христиане. Только в церковь ходить им совесть не велит, обрядовость Церкви отвергают, пост не соблюдают, воскрешение Христа отрицают и, главное, от военной службы уклоняются категорически, присягу не дают принципиально, налоги не платят. А в остальном люди, как люди.

И вот, после десятилетнего подвижничества Черткова, возникло в Воронежском губернском жандармском управлении дело № 24 «О распространении в Воронежской губернии лжеучения графа Льва Толстого». В деле записано: по имеющимся сведениям, у Владимира Григорьевича Черткова в имении его Россоша сосредоточен обширный материал для составления «Истории гонения на христиан в России». О результатах обыска говорится: «История гонения» не обнаружена, все увезено в Ясную Поляну. В имении Толстого, понятное дело, обыски не проводились.

Чертков прожил в свободной Англии около одиннадцати лет, где активно вел правозащитную деятельность. Занимался изданием запрещенных в России произведений Толстого на английском языке: «Исповедь», «В чем моя вера», «Краткое изложение Евангелия». Даже оборудовал типографию в окрестностях Лондона и учредил издательство «Свободное слово». Выпускает одноименную газету и Листки «Свободного слова», а также брошюры о тяжелом положении верующих в России. Во время революционных событий 1905-1907 годов этот Владимир Григорьевич негодует издалека по поводу царских методов борьбы с революцией, взывая к христианскому смирению. Чертков даже возвращается в Россию. Ведь Чертков этот не просто Чертков. Один его дед, член военной коллегии, возводил Екатерину II на трон, другой дед — генерал-губернатор Азова, Воронежа, Харькова. Один дядя Черткова, тайный советник, был основателем библиотеки в 9,5 тыс. томов. Подивиться на эту библиотеку приезжали Пушкин, Гоголь, Жуковский, Данилевский. Дом Чертковых в Петербурге не раз посещал будущий император Александр II «без сопровождения малейшей охраны». Родная тетка Черткова была женой графа П.А.Шувалова, а тот был генерал-губернатором Остзейского края, генерал-адъютантом императора Александра II, шефом жандармов и начальником III отделения императорской канцелярии. То есть, на внутреннюю политику России ближайшие родственники Черткова влияли непосредственно и активно. Родной брат Черткова — генерал-адъютант, член Государственного совета, генерал-губернатор Воронежа, Киева и Варшавы.

А сам Чертков посвятил себя дружбе с Толстым. Всецело.

А ведь только за одни родственные связи можно было бы такого Черткова расстрелять в 1918 году не глядя, но Чертков ни капли не расстрелян. Он даже стал главой Объединенного совета религиозных общин. Как чувствовал, что такая стезя новым режимом будет востребована. В 1918—1919 годах при участии Наркомпроса и лично Луначарского Чертков разрабатывает организационную структуру издания трудов Льва Николаевича. В автобиографии, написанной Чертковым в 1932 году, рассказано абсолютно беззастенчиво, что император по отношению к нему неоднократно проявлял знаки особого внимания: Чертков был приглашен с родителями в Ливадию. И даже ходил извилистый слух, что В.Г.Чертков мог быть внебрачным сыном императора Александра II. Так что на этом фоне аудиенция Черткова у императора Александра III не кажется парадоксальной. Парадоксальным кажется, что и советская власть за такие признания Черткова не наказала. И даже не указала строгим пальцем на слугу, которого имел этот убежденный аскет и при советской власти. Господин-товарищ, одним словом.

К началу 1890-х годов, после десятилетнего менеджмента своего самоотверженного адепта, Толстой становится величиной, влияние которой в России сопоставимо разве что с властью царя и православной Церкви. Чертков же и при царях, и при Советах ведет себя, словно масон какой-нибудь невероятной степени. Неуклюжий писатель, разумеется, искренне верит в свою исключительность и уникальность своего таланта. Ибо гонорары Толстого рекордны — их побил только М.Горький. Но М.Горький — это отдельная история. Чертков же манипулирует Толстым виртуозно — родной жене к мужу уже не подойти, поскольку дом заполнен какими-то людьми, а именно: стенографистка Феокритова, переводчик и общественный деятель Маковицкий, музыкант Гольденвейзер. Все хором ненавидят Софью. Ее начинают нелюбить даже местные крестьяне, поэтому с 1900 года дневники Толстого хранились у Черткова, а до этого Софья Андреевна нагло хранила их в Историческом музее. Софья обещает убить Черткова, но срывается на суицид сама.

А что Лев Николаевич? Лев Николаевич творил добро и верил в свое предназначение. Работая судьей, Толстой приходит к выводу, что одна нехорошая помещица несправедливо эксплуатирует крестьян. И пишет, что нужно разделить между ними угодья, на которых они заготавливают сено. Впрочем, это когда касалось соседских земель. Но вот изловили как-то мужиков, что рубили дрова в лесах Льва Николаевича. Суд приговорил их к шести неделям тюрьмы и двадцати семи рублям штрафа. Лев Николаевич с удовольствием выслушал вердикт и только собрался свершить акт беспрецедентного благородства, то есть, простить крестьянам лютый грех, как оказалось, что судебное решение вступило в силу и отменить не получится. Надо было чуть раньше, правда это было бы менее эффектно. В общем, жест сорвался, а несоответствие вылезло — Толстой-то в проповедях, вроде, отрицал необходимость судебной системы. Конфуз, конфуз. Кто виноват? Жена. Софья оправдывалась, мол, идея припугнуть крестьян была Льва Николаевича. Но Лев Николаевич не унимался, главным пострадавшим считал себя, поэтому довел Софью Андреевну до истерики: «…Меня ужасно удивляло, что он все время старался разжалобить меня по отношению к себе, <...> а люди существовали лишь настолько, насколько касались его». До утра Лев Николаевич вздыхал, плакал, ругал жену. Снова вздыхал-плакал, потом утерся и записал: «Молился и еще буду молиться, чтобы Бог помог мне не нарушить любви». Подумав сутки, добавляет: «Надо заявить правительству, что я не признаю собственности и прав».

Софья Андреевна утверждала, что от авторских прав-то Лев Николаевич отказывался не из убеждений, а эффекта ради. «Тщеславие и желание новой и новой славы, чтобы как можно больше говорить о нем». Это ее слова. Однажды Толстой угодил под домашний арест в связи с расследованием о гибели крестьянина. Согласно «Уставу о предупреждении и пресечении преступлений», Толстой попадал под статью 345, плюс неоказание помощи раненому — Толстой в это время… обедал. На возбуждение дела граф страшно возмущался и, несмотря на безоговорочную любовь к простому люду, говорил странное. Говорил, что в России жить невозможно, что его, графа, может привлечь к суду какой-то безродный следователь. Основания для нервности были. Свидетели показывали одно, самый нравственный человек все отрицал; я, говорил, не я, да и корова не моя. В данном случае, бык. Граф стал думать об эмиграции, причем, в Англию. Но, поскольку Толстой был родственником губернатора, сам работал судьей, прокурором был его свояк, а свидетелями – всего лишь лакей, да крестьяне, то вину свалили сначала на управляющего, а потом и на погибшего. Аналогично выглядело судопроизводство в отношении Н.А.Толстого (четвероюродного брата Льва Николаевича), который еще в молодые годы за буйный характер исключенный из полка, получил запрет жить в «обеих столицах» и жил в Самаре, где женился и жену терроризировал. Даже в таковую стрелял. Когда вышеозначенная ушла к другому (А.А.Бострому), стрелял в купе и в оного (да, в купе), ранил, но на суде выстрел был квалифицирован, как случайный. Предводитель дворянства и почетный мировой судья Н.А.Толстой был оправдан, а виновными в этой истории единодушно сочли беременную беглянку (графиню Толстую) и ее красавчика (Бострома). За годы же следствия в отношении Льва Николаевича прояснилась полная его невиновность, поскольку это покойный напал на быка, а бык вынужден был защищаться. К тому же оба были пьяны. Самый нравственный человек отделался штрафом в 225 рублей. А через пару лет тему вообще закрыли, не рекомендовав Толстому работать в суде. Хотя соседи негодовали. Впрочем, с соседями Толстой конфликтовал регулярно. И вообще жизнь Ясной Поляны протекала в сложной обстановке, достигая порой нешуточных кульминаций.. «Сегодня за обедом я с ужасом смотрела, как он ел...» — писала Софья Андреевна. Объевшись, Толстой корил себя, клялся быть воздержанным в еде, но на следующий день снова объедался. В 1864 году Толстой получил сотрясение мозга, упав с лошади. В 1884 году испытал просветление и решил стать сапожником: «Стыдно, когда подумаешь: люди плачут, умирают, женятся, а я буду повести писать, "как она его полюбила"». Семья была не в восторге. Обувь, сделанную графом, носить отказывались. Граф тоже расстраивался. И вот Софья Андреевна, доведенная бесконечным переписыванием неразборчивых рукописей до отчаяния, побежала в сад и легла на землю с целью умереть. В темноте ее нашли при помощи пуделя Маркиза. Толстой пишет в дневниках, что жена его не понимает. Заодно клянет весь женский род, верит в собственное величие и учит человечество нравственности.

«Должно поставить какое-нибудь еще неразрешенное людьми положение и заставить его разрешать каждое действующее лицо сообразно его внутренним данным». А! Как сказано! Просто Кличко какое-то.

В общем, Толстой видел выход в нравственном обновлении через свет. И только через свет.