* * *

Выше судьбы не прыгнуть,
долго болит голова,
не по уму слова,
выше себя не прыгнешь.

Хочется заплатить
чем-нибудь и расстаться
с этой тоскою - знаться
с тем, что не воплотить.

Скрючился допоздна,
до сорока, от лампы
свет неглубокий, слабый,
жизнь, как всегда, без дна.

Ночь за окном вольна,
переливаясь в высях;
омут чернильный высох,
жизнь до краёв полна.


* * *

Вот опять на разгоне
перебито дыханье,
есть закон беззаконья
над любым упованьем.

Кто-то есть в этом мире,
кому не по нраву
дважды два не четыре
и грифель не в правой.

Кто-то хочет равненья
и отваги артельной,
это тоже раненье
и, наверно, смертельно.

Так тоска самурая
горька навсегда,
что не он выбирает -
выбирает звезда.


* * *

На всё готова мысль, утратившая слово, -
в глубинах рыться, поднимая муть,
из кожи вылезть, олова глотнуть,
отречься от достоинства былого,
лишь только б что-нибудь бессмертное сболтнуть.

Она не хочет уходить по-волчьи,
с простой оглядкой зверя в тишину,
как будто всё, что умирает молча
в безмысленности признаёт вину,
меняя жернова на каменные толщи.

Зачем же спать с открытыми глазами,
с лицом из человечьей немоты?
Не мы, а нам чуть-чуть не досказали,
чтоб не спугнуть предвечной простоты,
вот Низами слова безмолвными слезами,
как светляки, плывут из темноты...


* * *

В день морозный, в день печальный
мне сказал Омар Хайям:
-- Брат, ты сам себе начальник,
даже если очень пьян.

Благодарствуй, брат мой милый,
но жизнь, не праздник, а кошмар...
-- Это только в сердце хилом, -
улыбнулся вновь Омар.

И сидел я, и смеялся
над своей смешной судьбой,
тёплый свет в окне качался
в винной дымке голубой...