На Олимпе (Рекомендованное)

Ствол миндаля

   «Дано мне тело – что мне делать с ним,

     Таким единым и таким моим»      Осип Мандельштам

Дано мне тело – что мне делать с ним,

казавшимся единым и моим,

датированным жесточайшим веком,

где пастырь сада спутан с дровосеком.

А память ускользала, ускользала...

вновь ехать в Райвиле с Финляндского вокзала,

где на эсеровской конспиративной явке 

мечтать пойти в бомбисты. Можно, Яхве?

Сменив богов, читать стихи с друзьями

(останутся, конечно, между нами?)

Жить чудаком и будто налегке,

но тайно прятать бритву в каблуке.

Фланировать по Невскому в июне

в двубортном крупноклетчатом костюме,

пошитом чудным образом в кредит,

не веря, что эпоха пощадит.

***

Из записных книжек

Там, говорят, война щетинится,

тут – Рождество и снегопад.

Спит монастырская гостиница,

беглянки óмутно грешат.

Плотнее окна занавесили.

Плед разложив на топчане,

целуются десертно, весело –  

пусть их считают femmes damnées!*

Не полагаются на Господа,

ведь кто поэт, тот сам и свят.

А за углом – военный госпиталь,

палаты горечью сквозят,

Но не до них сегодня барышням

(ничто пока не говорит,

что жизнь оставит лишь огарыши 

и холод каевый внутри) – 

с утра им ласково и плюшево.

Раззанавешен новый день.

Марина – в яркой блузке с рюшами,

а Соне одеваться лень.

…

«А что ж Вы маленькую-то не угостите? Делаю вид, что не слышу…» Из записных книжек

«Почему заболела Аля, 

а не Ирина?!!»...

Вняв твоим мольбам 

(не моим — про бульон куриный), 

прирастил он зато для полёта мне 

два крыла.

Ты поверила б, если проститься 

со мной пришла.

А у взрослых такие, узнаешь потом,

не растут.

Я тебя огорчала? Прости...

Мне не голодно тут,

как в том гадком приюте.

И здешние угощают.

Ты, Иришка, — мне ласково шепчут —

нам не чужая...

***

Анечка Горенко

                          «Только не надо в меня влюбляться!

                          Мне это уже не нужно!»    Анна Андреевна Ахматова

Еще не слава - сладкая известность

в богемных возбуждающих кругах,

и эта магнетическая внешность,

уже запечатлённая в веках

в Париже вечно нищим Модильяни,

которого, как кокаин, дурманит

твой нос с горбинкой (вот она - античность!)

Тоща?

Стройна!

Кто ляпнет – неприлична

твоя эпоха женского триумфа…

была б дурнушкой – слушали б в пол-уха

твои стихи сердечного помола?

Так всё расставит время.

А пока

вытягиваешь на спор спички с пола

зубами белыми из чрева коробка,

скрутившись, как веревка бельевая.

Но первая нагрянет мировая,

и окаянные придавят времена.

А кто не сдохнет - разве их вина?

Теперь терпи!

Ведь всем, поди, непросто...

Ты ж вырабатываешь царственную поступь

не между будуаром и молельной -

в галактике какой-то параллельной,

где правишь навсегда и безраздельно.

…

Она любила три вещи на свете:

царскосельские парки, сандаловые духи

и на гибкое тело ловить самцов.

Не любила  вранья про себя в газете,

сжигать  намоленные  стихи,

Натали Гончарову,

в конце концов.

И считала Н. своим единственным мужем.

***

На незалежность Иосифа Бродского

«Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой, 

слава Богу, проиграно...»

                       Иосиф Бродский

Дорогой Джозеф Б., отвечаю тебе за Карла

(сам он не смог – королевская жизнь так коварна!)...

Не случись под Полтавой тогда у Петра победы, 

Не махали бы знаменем наши славянские деды, 

С крыши Рейхстага – и в это не то чтобы братство, 

но что-то такое, в чём сразу не разобраться. 

Ты же сам кацап (ничего, что слегка картавый), 

с русской культурой гульнувший, как с рыжей шалавой, 

что за деньги (какая капризная!) не отдается, 

но соблазняет шутя  инородцев, 

Например, А.С.П. – потомственного абиссинца! –

и кто из нас достоин хотя бы его мизинца?

Пятый пункт ну никак не имел для тебя значенья. 

Вот язык родной ты предать не посмел забвенью. 

Он один и был настоящим твоим богатством, 

и на нём-то тебе объявили стату́т тунеядца. 

Перелетные рифмы хранили твою незалежность. 

Жаль, сберечь ты не смог для Отчизны печаль и нежность. 

Прожил жизнь как сумел, за углом не приметивши Бога. 

Он-то видел всё – до табачного эпилога. 

И пока на лице замирает последний мускул, 

как на фронте хохол, простись на чистейшем русском.