Джованни Боккаччо. Олимпия

"Буколическая песнь", эклога XIV

В ней собеседуют: Сильвий, Камало, Терапон и Олимпия.

                               Сильвий

Слышу я, слуги мои, как празднуют сельские боги,

Песням их вторят в лесах звенящие трели пернатых.

Выбежал вон со двора с лаем заливистым Ликос,

Друга встречает небось, так бойко хвостом своим машет.

Ну-ка, не мешкайте, сони; на небе заря засияла,

Сумраки ночи прогнав; вы сбегайте и посмотрите,

Что так мой Ликос ликует, о чем доложите после.  

                                Камало

Скорбному сердцу нет сна даже на ложе пуховом.

Так и наш Сильвий, увы, возлежа, отдает приказанья,

Хочет, как видно, чтоб мы страшную тьму исследили

После работы дневной, сковавшей усталостью тело.

                               Сильвий

Ка́мало, Эбро из вод выведет первые звезды,

Делия на закат братнюю двинет квадригу,

Льва одолеет олень в их поединке неравном

Прежде чем вы, не ворча, мне станете повиноваться.

Дверь отопри, Терапон, сбрось без боязни засовы

И посмотри, я прошу, что́ увидел мой пес этой ночью?

                                Терапон                  

Старец, вставай же, беда! Пламень к дубам подобрался,

Древние лижет стволы, сиянием ночь побеждая;

Лес занимается весь, пожар угрожает жилищу.

К бездне приблизившись, я, испуганный вспышкой, вернулся,

В пламени скоро, глядишь, погибнут и наши пенаты!

                               Сильвий

Пан, пастухов повелитель, молю тебя, помощь подай нам!

Вы же скорее водой пламени ставьте преграду.

Стой, Терапон, погоди на минуту. Что же я вижу?

Что это? Всё наяву или, быть может, мне снится?

Нет, тот сияющий свет не пожар и не пламень, как будто.

Разве не видите: ветви свежая зелень покрыла,

Зреют плоды, как и прежде, нетронуты, здравствуют буки?

Нет, этот мнимый пожар урона нам не доставит.  

                               Терапон

Если смотреть в небеса, то звезды — свидетельства ночи,

В рощах же наших светло, словно днем. Не великое ль чудо?

                               Сильвий

Свой изменила порядок сегодня матерь-Природа:

Ночь соседствует с днем, но ни лунного света не видно,

Ни лучей твоих, Феб! Чудеса! Словно матерь-Природа

Сделала лес наш душистым, как аравийские рощи,

Слышите ли аромат, несвойственный этому лесу?

Выросли ночью цветы? Откуда доносятся песни?

Признак верный того, что боги спустились на землю.

                               Олимпия

Здравствуй, мой добрый отец, кем горжусь я, здравствуй, родимый!

Дочь я твоя, не робей. Почто ты глаза опускаешь?  

                                Сильвий

Бодрствую или же сплю, и, право, сказать затрудняюсь;

Голос как будто родной и внешность дочери милой,  

Только, сдается, во тьме часто бессмертные боги

Тешат обманом глупцов. Так лучше домой ворочусь я.  

                               Олимпия

Сильвий, сомненья к чему? Веришь, Олимпия может

Видимый образ принять без дозволения свыше?

С неба сошла я отцу вытереть горькие слезы.

                               Сильвий

Вижу, всё это не сон и не обманчивый призрак.

Дочь драгоценная, ты последняя в жизни отрада

Для старика! Какой бог тебя взял в свое царство?

Фуска [1] поведала мне, когда на холмах халкидийских

Был у Везувия я, что навек у меня ты отнята,

Скрыта на лоне Кибелы [2], что больше тебя не увижу;  

Долго, поверивши ей, в темных лесах отдаленных

И по высоким горам я бродил, тебя призывая,

Плакал в отчаянье я о тебе, цветик мой ненаглядный.

Но, умоляю тебя, если милости этой достоин,

Ты мне открой, где была все эти дни? Чей подарок

То одеяние, что на тебе из белейшего злата?

Что за неведомый свет дивны очи твои излучают?

С кем ты сейчас? Чудеса: выросла в малое время [3],

Ибо, гляжу, дочь моя, возмужала ты и созрела!

                              Олимпия

Мой досточтимый отец, те, что ты дал мне, покровы,

Мною оставлены на лоне Матери Берекинтийской [4];

Эти одежды на мне, красота лучезарная лика —

Дар от Парфенос [5]. Я с ней. Присмотрись же, может быть, раньше

Видел ты тех, что со мной. Узнать их будет приятно.

                               Сильвий

Что-то не вспомню, чтоб видел; однако ж прекрасней Нарцисса,

Дафниса [6] юного краше, который так мил был дриадам,

И попригожей Алексиса [7] юноши те, что с тобою.

                               Олимпия

Марий и Юлий твои, а с ними еще их сестренки.

Что, не узнал? Ведь они твои прекрасные дети!

                               Сильвий

Трудно узнать мне сейчас хорошо известные лица —

Щеки пушок затеняет. Подите сюда поскорее,

Вместе вас обниму, расцелую, чтоб счастьем наполнить

Старое сердце отцовское! Может быть, Пан вас восславит

Или Сильван воспоет? Пора отправляться в палестру,

Время для состязаний, обнажите зрелое тело;

Приз победителя ждет, висит на буке священном.

Пенистым славным вином, слуги, наполните чаши,

Славьте Лиэя [8], эвой! венками Ларов [9], увейте;

Белой двухлетней овцой почествуйте Тривию-деву [10],

Темную же овцу — в жертву владычице Ночи.

Этим свирель, Терапон, юницам неси плетеницы.

                               Олимпия

Сильвий, у нас есть свирели, есть и венки — загляденье;

Если желанье твое устроить праздник веселый,

Песни сейчас мы споем, что неведомы в ваших селеньях.

                                Сильвий

Самое время! молчат леса и безмолвствует Арно,

Как и округа. И вы, служители, тоже молчите.

                               Олимпия

Вечная жизнь нам дана заслугой и волею Кодра [11],

Что снизошел с высоты Олимпа на лоно Парфенос,

Чтоб возродить на земле блаженство Века Златого,

Гнусные он перенес от пастухов поруганья,

Мукой распятья триумф над смертью самой одержавший.

Вечная жизнь нам дана заслугой и волею Кодра.

Избранной кровью своей исцелил он старинные язвы

Зла и пороков, стада на пастбищах их пятнавших,

После же сразу, Благой, он в долины Плутарха спустился,

Вычистил хлев тот, овец и пастырей солнцу вернувши.    

Вечная жизнь нам дана заслугой и волею Кодра.

Смерть победив, он открыл для нас Елисейские долы

Благоуханные, стадо спасенное вывел по травам,

Лавром сияющим и победным увенчанный дубом,

Место желанное дав всем нам чрез многия лета.    

Вечная жизнь нам дана заслугой и волею Кодра.

Все, кто живет на земле, в главный день облекутся в одежды,

Он, возвратившись, разделит козлищ и агнцев невинных,

Первых диким зверям на съедение бросит, вторых же

На небо поместит и поток времени остановит.  

Вечная жизнь нам дана заслугой и волею Кодра.

                                Сильвий

Чувствуешь ты, как дурно у пастухов италийских

Музыка часто выходит, нестройным, сбивчивым ладом!

Юношей видел я меналийских у подножья Ликея,

И с поэтом фракийским, чья лира двигала камни,

Вряд ли кого из наших мог бы поставить в сравненье.

Боги, какое искусство! Мелодия! Сладостный голос!

Каллиопа сама, хранительница и царица

Песен наших простых, сам бог, повелитель пещеры

Горгонейской [12], — даже их равными я не признал бы

Дивным искусникам тем. Дубы высокие кроны

Долу пред ними склоняли, нежные нимфы тянулись

К ним из урочищ своих и волки в чащобах не выли.

Слышали ль, юноши, вы в этих божественных песнях

Смысл небесный? Ни Титир [13] не пел мне подобное что-то,

Ни старейший Мопс [14] в паррасийских светлых дубравах:

Всё это свято для нас и в памяти крепко хранится.

Девушкам дать позабочусь я белых голубок прекрасных,

Юношам крепкие луки, что Искирос изготовил.    

                                Олимпия

Это оставь при себе; не взять в наши горние царства

Вещи земные, вечному в бренном нет нужды нисколько.

                               Сильвий

О каких царствах горних ты, дочерь моя, мне вещаешь?

Дом сей приют нам дарит, а травы зеленые — отдых,

Местом для трапез служит поляна под каменным дубом;

Жажду дают утолить нам источника чистые воды;

Сочных плодов и каштанов дадут нам деревья из сада;

Стадо нам мясо дает, молоко из вымени маток.

Здесь изобилье всего, так зачем же искать нам другое?

                               Олимпия

Разве тебе не сказала о Матери Берекентийской,

Что сохраняет покровы, тобою мне данные, отче?

Я уж не та, кем была я когда-то — твоею малюткой,

К сонму тех душ, что блаженны на небе, навек причтена я,

Ждет нас Олимп несравненный, нужно стопы нам направить

К родине нашей, а ты, мой дражайший, будь жизнью доволен!

                               Сильвий

Дочь моя, если уйдешь, умру я от слез и от боли.

                                Олимпия

Брось горевать, дорогой, или, думаешь, фатум

Можно слезой преклонить? Любое созданье родится,

Чтоб умереть; я сделала то, что ты сделаешь, Сильвий,

Час как настанет. Не тщись разорвать жизнь вечную нашу,

Небу завидуя. Верю: ты мир обретешь после смерти,

Небу молись, поминая меня, ибо я, умеревши,

Смерти избегла и всех превратностей бренной юдоли.

Мы расстаемся на миг, но встретимся в мире нездешнем,

Будешь ты счастлив, когда со мною вечность разделишь.

                                Сильвий

 Плач истощит мне глаза и эту печальную старость.

Горе мне, где же смогу отыскать тебя после смерти,

Если двукратно тебя я лишаюсь, отъятую силой?

                               Олимпия

Я повторяю: в Элизии, куда взойдешь ты однажды.

                               Сильвий

Помнится мне, Мантуанец, что равных себе не имеет

В пении на цевнице, поведал про этот Элизий.

Тот ли он, что говоришь ты? Должен я знать непременно.

                                Олимпия

Остротой ума по догадке постиг он отчасти

Истин великих основы, но сказанное им ничтожно,

Если Элизий увидеть, так он велик и прекрасен,

Душ блаженных обитель, награда за благочестье.

                               Сильвий

А в каких он горах, твой Элизий? Куда направляться?

Что не увидел или намеренно скрыл Мантуанец?

Выслушать часто полезно — бальзам на душевные раны,

Может, будет во мне желание край тот увидеть.    

                                Олимпия

Есть гора, на нее не взойти болящему стаду,

Вечным сиянием залита, первые дарит лучи ей

Феб, восходящий из глуби земли; на вершине

Роща есть, ветви деревьев там простираются к небу:

Пальмы могучие, тихие лавры, столетние кедры,

Также оливы Паллады, подруги счастья и мира.

Разве опишешь цветы всевозможных видов, оттенков,

Чье ароматы разносит зефир? А ручьи, коих воды,

Словно текучее серебро, качают гибкие травы,

Что вперемежку с кустарником пышным там возрастают,

Воды, что слух лелеют журчанием сладостно нежным?

Яблоки там золотые, лучше они Гесперидских;

Птицы в златом оперенье, робкие лани, олени

С золотыми рогами, ягнята с руном белоснежным,

Блещущим на свету, сверкающим золотом чистым;

Есть и быки, и телицы дебелые также пасутся,

Словно из золота все, таково они драгоценны;

Смирные львы златогривые, златочешуйные змии.

Солнце — злато, луна — серебро, а звезды крупнее,

Нежели те, что сияют у вас в сумраке ночи.      

Вечно весна там царит, без изменчивых ветров и стужи,

И не уходит тепло круглый год. Там нет ни туманов,

Дол пеленающих ваш, ни тьмы, ни разгула стихии.

Смерть над стадами не властна, равно болезни и старость,

И никакие заботы над ними не тяготеют,

Всё, что желают, они получают. Чего ж еще надо?

Сладостно пенье звучит в воздухе, чуждом ненастья.

                               Сильвий

Вот чудеса; я сочту этот лес священным жилищем

Неких бессмертных богов. Но кто является главным?

Кто же, дочь, поясни, там с тобой, каковы их обычьи?

                               Олимпия

На травянистой вершине горы Архесилай великий [15],

Восседая, стада блюдет и градом тем управляет.

Если б хотели мы лик описать, это было бы тщетно,

Ибо уму человеческому непостижим он.

Жизненной силы весь полон, необычайно прекрасен

И безмятежен всецело, на лоне агнца взлелеял

Белого; всем обитателям леса он пищу дарует.

Мы питаемся ею, здоровье и жизнь укрепляя.  

Из того и другого равно движется пламень

Животворящий, этот свет нам во всём помогает:    

Страждущих утешает, совет подает несчастным,

Нежное чувство в душу и сердце вселяет, крепит нас.    

Перед ним вереница стоит из старших сатиров,

Чьи седины венками из роз украшены дивно,

И кифаред там агнца славит хвалой благозвучной.

Дальше отряд досточтимый облаченных в пурпур, и каждый,

Я утверждаю, из них лавром высоким увенчан.

Бога истинного все славили с твердой душою

Здесь, на стогнах земных, через трудности и страданья.

Следом белый отряд — лилеями венчаны чёла;

Ваше потомство, отец, с ними мы пребываем

В вечности. Все они под знаменем желтого цвета,

Светом сияя великим, поют единым гласом

Гимны во славу богов и службу царю исполняют.

Среди последних пел и Асилай [16] благочестивый,

Он-то меня, вознесенную с дола, привел на гору.

                               Сильвий

Значит, скажи, Асилай наш на гору святую поднялся?

Он заслужил награду сию: был добрым при жизни,

Честности яркий пример. Да позволят нам свидеться боги!

Но скажи, он узнал ли тебя, когда добралась до вершины?      

                               Олимпия

Больше того! В объятьях замкнул, а после приветствий

Запечатлел на ланитах моих сто поцелуев

И пред толпой, окружившей нас, сказал мне с любовью:

— Ты пришла, порожденная Сильвием, мной рожденным!

«Veni, sponsa, de Libano» [17] споем мы радостным гимном.

Внучка моя, днесь почти же ты Матерь Господню. —

С теми словами меня опустил на колени пред троном

Светлой Парфенос. И та мне раскрыла объятия, приняв

С радостью как служанку. — Дочь моя, — мне сказала, —

Вот ты вступила в наши благочестивые рати,

Вечной невестою будь, Олимпией именуйся

Здесь на Небе, как на земле ты звалась Виолантой. —

Молвив, дала те одежды, которые видишь на мне ты.

Если бы я рассказала, песни какие звучали

В горних лесах и как заливались пастушьи цевницы,

Ты бы едва ли поверил; вторило эхо в пещерах,      

Пламень так ярко сиял, что недолго бы счесть пожаром;

В воздухе роз лепестки кружились, падая всюду.

                               Сильвий

Дочь моя, о дивной Парфенос поведай подробней.

                                Олимпия

Матерь Божья святая, дочь своего она Сына,

Неизреченный свет, неба украса, гонящая мраки,

Как звезда, пастухов спасение, стад защита,

Вознаграждает их за заботы земные сторицей.

Фавнами, нимфами чтима, сам Феб, на кифаре играя,

Превозносит ее, царицей провозглашая.

Стоя у трона Отца, одесную великого Сына,

Блеск излучает такой, что высшею красотою

Лес озаряет, и гору, и холм, и небесные сферы;

А вокруг лученосицы этой летают и вьются

Белые лебеди и приветствуют по-сыновьи,

Именуя невестой и дочерью Вечного Света.    

                               Сильвий

Вы в это время что же ей молвите, милые дети?                                                    

                               Олимпия

Мы собираем цветы и, сплетая из многих гирлянды,

Волосы так украшаем, ходим мы в танцах веселых

По лесу, мимо источников и ручьев звонкогласных,

В травах беспечно резвясь, громко, торжественно славим

Деву Парфенос по чести, и Сына ее тоже славим.

Кто перечислить способен радости этого леса?

Кто разъяснит их словами? Никто. Так что лучше

Перьями руки покрыть, полететь и увидеть воочью

Это небесное чудо, прочее всё бесполезно.        

                                Сильвий

Правду сказать, я б хотел, но где сыскать мне Дедала,

Перья который бы дал, чтоб к рукам прикрепить их надежно,

Легкий чтоб путь указал и летать научил, как Икара?  

                               Олимпия

Братьев от глада избавь, напои молоком изможденных,

Тех, кто в тюрьме, навести, а тем, кто наг, дай одежду,

Падшего подними, — и двери тебе отворятся:

Эти орлы предоставят тебе для крыл оперенье,

Сможешь взлететь высоко под водительством Господа Бога.  

                                Сильвий

Дочь, не исчезай! Куда же ты от несчастного старца,

Погруженного в слезы? Горе мне! в воздухе растворилась,

Запах с собой унесла, которым так благоухала.

Плакать до смерти я буду, не обретя утешенье.

Вы же, слуги мои, гоните теляток на пажить,

Солнце из мрака встает, ночь прогоняя лучами.

Примечание.

 

Исследовали признают эклогу «Олимпия» лучшим из латинских стихотворений автора «Декамерона» и вообще выдающимся мистическим произведением лирики позднего средневековья. С необыкновенной художественной силой и задушевностью передано личное горе Боккаччо, чья любимица дочь Виоланта семи лет отроду покинула мир. Об этом он сообщил в своем письме к Петрарке, датированном 1367-м годом, а вскоре сочинил приведенную эклогу, позже вошедшую в цикл «Буколическая песнь» (1369). Сюжет, как свойственно жанру, прост, однако религиозный подтекст, скрытый под пастушескими аллегориями, нуждается в тщательной расшифровке. Поэт изобразил себя в образе старого скотовладельца Сильвия, который просыпается среди ночи оттого, что видит за окном яркую вспышку света, слышит веселую музыку, а также лай сторожевого пса Ликаса. Он посылает слуг проверить, кого так встречает Ликас. Те в ужасе сообщают, что весь окрестный лес объят пожаром, пламень вот-вот перекинется на его дом. То, что пастухи приняли за пожар, было свечение, окружающее сошедшую с неба Олимпию (Виоланту), что вместе с двумя братьями (видимо, тоже умершие дети Боккаччо, Марио и Джулиано) и младшими сестрами (о которых нам ничего неизвестно), пришла к отцу, дабы утешить его и направить на путь истинного благочестия. Иносказательно, так, чтобы было понятно непросвещенному язычнику, она последовательно описывает Рай, противопоставляя христианскую доктрину о Царстве Небесном языческой картине загробного мира, приведенной в шестой книге «Энеиды» Вергилия, названного в эклоге Мантуанец, по месту рождения. Она преображена вечным светом, то есть новым обликом, который ей дала Парфенос (Дева Мария), отдала свои «покровы», т.е. бренное тело, богине Кибеле (Матери Берикентийской), символизирующей смерть.

 [1] Под именем Фуска (лат. «темная») скрывается Бруна (ит. «темная») ди Чьянго да Мантеманьо, служанка в доме Боккаччо. Из текста видно, что известие о смерти дочери поэт получил от нее, будучи в Неаполе "на холмах халкидийских", у Везувия.

[2] Кибела или Рея — матерь богов (Юпитера, Юноны), чей культ сопровождался особенной жестокостью и самоистязанием ее последователей. Символизирует смерть, т.к., согласно античной теогонии, доводится бабкой Прозерпине, владычице царства мертвых.

[3] …выросла в малое время… — На момент создания эклоги Виоланте должно было быть не более десяти лет. Однако отцу она предстает взрослой — такова сила ее небесного преображения.  

[4] Берекинтийская Матерь — одно из мистериальных имен Кибелы. На горе Берекинт, в Малой Азии, находился ее храм.

[5] Парфенос — лат. вариант греч. имени Парфения, которое означает «дева». Так в эклоге Боккаччо названа Богородица.

[6] Дафнис — сицилийский пастух, герой ряда легенд, а также идиллий Феокрита (III в. до н.э.).

[7] Алексис — персонаж второй эклоги «Буколик» Вергилия.

[8] Лиэй — одно из имен Диониса, бога вина. Означает «освобождающий от забот».

[9] Лары — у др. римлян боги предков. Фигурки с их изображением хранились в каждом доме.

[10] Тривия — богиня Диана.

[11] Кодр — легендарный царь Афин. Оракулом было предсказано, что, если он будет жить, его страну завоюют дорийцы. Кодр добровольно пожертвовал собой ради свободы Аттики. Его именем Боккаччо называет Иисуса Христа. Далее, прибегая к буколическим аллегориям, поэт описывает Его крестную смерть, сошествие в ад ради спасения душ праведников, воскресение, вознесение на небо и возвращение на землю в день Страшного Суда.

[12] Горгонейской названа пещера на горе Геликон, на которой конь Пегас, рожденный от крови Медузы Горгоны, ударом копыта пробил священный источник Иппокрену.

[13] Под именем пастуха Титира Вергилий вывел себя в первой эклоге «Буколик».

[14] Мопс — вероятно, Гомер. Это имя также широко распространено в буколике. Прилагательное «парассийский» образовано от Паррасия, древнего города в Аркадии.

[15] Архесилай — Бог отец.

[16] Асилай — Боккаччино да Келлино, отец Джованни Боккаччо.

[17] «Veni, sponsa, de Libano» (лат.) — «Иди, невеста с Ливана», слова католического гимна. Их поют в Земном Раю в «Чистилище» Данте (Песнь 30, стих 11).

https://la.wikisource.org/wiki/Buccolicum_carmen_%28Boccacius%29/14

Триандафилиди Александр, поэтический перевод, 2022

Сертификат Поэзия.ру: серия 1462 № 167672 от 19.05.2022

2 | 2 | 442 | 26.04.2024. 11:10:54

Произведение оценили (+): ["Сергей Шестаков", "Владимир Корман"]

Произведение оценили (-): []