"я кружу, как в белом сне" (с)

Двери полуподвального помещения раскрыты: на кухне, залитой неоном и звенящей от бесчисленных юрких птичек в крохотных клетках, три потных полуголых толстяка совместно приготовляют поздний ужин. Заглядываю, очень уж хочется рассмотреть колоритную сценку поближе. Безгрешно улыбаясь, обращаюсь к троице с незатейливым ориентационным вопросом.

Один из толстяков тяжело поднимается и грозным карабасом встает в дверях. Вот сейчас ухватит меня мохнатой ручищей, втащит в свою сияющую берлогу и бросит в котел с похлебкой, предварительно нарубив кусочками на гигантской кухонной доске. Осторожно пятясь, но не забывая ухватить побольше утонченных визуальных наслаждений, выслушиваю обстоятельную инструкцию:

«Turn right. Not the first one, not the second one, - морщит лоб. - Not the third one. The fourth one!”

Благодарно расшаркиваюсь и, бросив последний взгляд в неоновые глуби мужчинского рая, ухожу по узенькой длинной улочке Валлетты, затягиваясь до головокружения ее ночным воздухом. Я люблю запахи этого города: тление оставленных хозяевами домов, плесневелый дух, легонько просачивающийся наверх из мертвых, влажных подземных лабиринтов - с привкусом вечно живого моря и вечно цветущих деревьев.

Хочется бродить по улицам всю ночь, но завтра надо встать пораньше, чтобы успеть поприветствовать храмы.

Небо над храмами уже несколько лет затянуто брезентом. Их пульсация становится все слабее и слабее. Мегалиты задыхаются, умирают, но редко кто чувствует их тяжкую, тихую, мучительную агонию. Щиплет глаза, сажусь на камень недалеко от грандиозной стены.

Ко мне приближается бодрый табунчик молодых мальтийских интеллектуалов, возглавленный сановитым ученым предводителем. На его добродушном лице располневшего от хорошей жизни корсара - очки в модной оправе, а у пытливых неофитов над сердцами болтаются пластиковые беджи какой-то конференции.

Специалист по древней истории проводит экскурсию по храму: «In old times christian churches were not available, so people had to pray here”*. Табунчик покорно вкушает научные знания и кивает головами в знак удовлетворения духовным прогрессом человечества.

Пора уходить.

...

Вот сейчас толстобрюхий величественный паром медленно потащит меня под проливным дождем на Гозо. Небо смешалось с морем, превратилось в стихию бегущей воды. В воде так хорошо мечтается. Сознание, с которым приходишь в этот мир, похоже на пустую коробку из-под шоколада ассорти. Запах, формы углублений, где когда-то лежали лепные шоколадки, остались, сами же бонбоны сожраны неким хищником-сластеной. Можно посмотреть, понюхать и пофантазировать - что же там когда-то находилось...

Присевший рядышком темпераментный олдовый фрайер-абориген мгновенно сметает хрупкие барьеры приличий, заполняет собою все свободное пространство, вытесняя нежный дождь. Бурно жестикулируя, хрестоматийно рассказывает о своей нелегкой доле и жалуется на католическую церковь, столетиями лишавшую паству радости расторжения брака. «Я прожил всю жизнь с лесбиянкой и не мог жениться на другой!», - сообщает он драматическим шепотом. Сдержанно утешаю страдальца: «Да они тут у вас все лесбиянки, какая разница..».

Вспоминаю, как мой самый первый островной друг, англичанин Ники, артистично пуча голубые гуттаперчивые глаза, показывал, каким образом на Гозо делаются дети: держа в руках две воображаемые пробирки, наливал из одной в другую воображаемую жидкость, энергично встряхивал смесь и объявлял: «Pregnant!»

Сочувствую вам, гозитанские гусары.

Барракуды несутся противосолонь вокруг меня, сжимая кольцо. Строго поглядывают. Вдруг размыкаются, позволив выйти. Мне очень захотелось, чтобы стая последовала за мной, но стальные рыбины-клоны уплыли за своим вожаком...

Ты появился неожиданно, назвался дэвом. Спросил, знаю ли я, почему постоянно возвращаюсь сюда. Потому что должна умереть на этом острове, уйти с этой планетки навсегда. Что же, хорошо.. Здесь и без меня навалом фриков... Еще! Не скупишься на сказки и придвигаешься поближе. Узнаю, наверное, слишком много для одного дня. Незаметно подкрадывается вечер. Но ты не уходишь...

Ночи и дни быстро пролетают. Я не сразу понимаю то, что попала в ловушку. Сначала исчезли сновидения - сон стал наркозом, примитивно вырубающим из жизни на несколько часов, чтобы дать отдых телу. Потом ты начал выжимать из меня все, на твой взгляд, лишнее и подавлять волю.

«Завтра я поеду на Комино, потому что сойду с ума, если буду общаться только с тобой. Ты - нематериальный». Повел вдоль берега, чтоб у самого его окончания показать большое, мерцающее пятно на черной воде. Ого... «Нематериальное тоже может понравиться, не так ли..», - плотоядным выдохом растаял в парном воздухе.

...

Элвин включает прожектор, направляет его в темно-сапфировую бездну. Сетует на Луну - дело к полнолунию, слишком много внешнего света. Кальмаров лучше ловить в темноте.

Но нам везет, и первая добыча рвется вверх со всей силой сопротивления упругого тельца. «Осторожно, он может стрельнуть водой!» Меня тут же окатывает мощной соленой струей.

Кальмар лежит в пластмассовой корзине, толчками раздувая жабры, безумно косит блестящим перламутровым глазом. Его тело покрыто восхитительным, замысловатым пунцовым узором, который мгновенно начинает бледнеть и исчезать, ослизлая кожа приобретает трупный цвет лунного камня.

Время здесь течет медленнее. Все еще темно. Входим в малюсенькую белую средневековую церковь Комино - мне ужасно хочется подглядеть утреннюю службу на почти необитаемом островке. Элвин обычно в церковь не ходит: «Для меня божественное все здесь, вокруг..»

Внутри пусто, но в первом ряду уже прямо и торжественно сидит Евангелиста. Встречаемся глазами, почтительно киваю, Евангелиста улыбается мне и вопросительно смотрит на Элвина. Как двоечники, забираемся в последний ряд, и я наблюдаю за торопливо входящими случайными посетителями. Половина пятого, из-за кулис появляется прибывший с Гозо грузный священник в благолепном сиреневом одеянии и начинает свою проповедь.

«О чем он?» Элвин пожимает плечами - священник совсем дряхл, его речь невозможно понять. Звонит колокольчиком, тяжело пыхтит, приготовляя ритуальные атрибуты. Проповедь заканчивается, и мы выходим во все еще не рассеявшуюся утреннюю свежую темень. Евангелиста помогает падре взобраться за руль старенького, заляпанного грязью «дефендера» - машем друг другу, и драндулет, браво закудахтав, уносит парочку по узкой дорожке в сторону Голубой лагуны.

Пока я мечтательно смотрела им вслед, неожиданно рассвело, и Элвин показал мне свой тайный сад, только рождающийся. Чтобы попасть на его территорию, надо пробиться сквозь башенную стену из колючих упрямых кустарников, которые ограждают карликовый эдем от внешнего мира. У сада нет входа, а сам хозяин ловко проникает туда через высокое окно своего домика. На старых хвойных деревьях, сплетенных куполом, висят перья, черепушки каких-то птичек, хрусталики на веревочках, самодельные длиннохвостые медузы — ресайклинг пластиковых бутылок. И огромная паутина из цветных ниток. И качели.

Переход между островами занимает минут десять-пятнадцать полета на катере, в реальном же времени проходят столетия. Попадаешь в другой мир - банки, супермаркеты, деловые, расторопные обитатели и многоголосая толпа разомлевших от моря и солнца бледнолицых с фотоаппаратами...

Бессонная ночь рыбалки дает о себе знать и я, повалившись в одежде на кровать, тут же засыпаю. Вижу гиперчудесный сон, как раньше.

Просыпаюсь уже ночью от ужаса, который обрушивается безжалостной лавиной, придавливает и обездвиживает. Еще чуть-чуть и я сойду с ума, потеряю себя, растворившись в немой истерии ужаса. Реальность молниеносно ускользает. Хочу раскрыть рот, чтоб позвать на помощь, но невозможно выдавить ни звука. Руки не слушаются - мне не помочь себе, как спеленутой паутиной мухе, которая не способна даже отчаянно жужжать. Наконец удается - нет, не прокричать, а промычать парализованным ртом: «Укко!»

Отпускает. Я сижу на кровати, сгорбившись, и бормочу, причитаю жалобным голосом: «Укко, отец, пожалей бедного ребенка, помоги сиротке, дай сил, защити малютку». Становится легче, уже могу зацепить скрюченными пальцами шариковую ручку с тумбочки, вкривь и вкось рисую защитные символы на запястьях. Переползаю, хватаясь за стены, в соседнюю, внутреннюю спальню, подальше от открытой двери балкона и, свернувшись на узкой незастеленной кровати, начинаю создавать другое, безопасное пространство: по сторонам света выставляю четырех диких медведей - у них крохотные, хитрые, блестящие глазки, вязкая слюна каплет с черных, рыхлых пастей. Медведи стучат железными темными когтями, фыркают, выпускают зловонный, горячий пар из ноздрей. Они голодны, очень голодны. Попробуй-ка сунься сюда - порвут. Скоро рассветет, совсем скоро.. Скоро, скоро..

2016. Гозо

* "В старые времена христианские церкви были недоступны, и люди вынуждены были молиться здесь."

Окончание: https://poezia.ru/works/171457