Ката Поллит "Plague Poem"

Ката Поллитт "Plague Poem" -
"Стихи на памятной доске"

Должно быть, лучше всем нам разойтись,
убравши лозунги, вождей, шары, да не кричать;

не пялиться ночами на экран за пивом и закуской,
чтоб после тайно восторгаться в туалетах.

Ведь можно просто, не шумя, уйти,
и не вперяться слишком
в немые призраки своих отцов,
идущих сквозь туман в бренчащем снаряженье,
твердя о правом деле и светлой цели.
Дельфины с лебедями не сдержат наш порыв.

Поэт обязан славить мир.
Да будет в том ему удача !
Я больше не слежу за новостями.

Когда мы все уйдём, возможно,
мифологические звери:
драконы и грифоны, да дивный одинокий феникс,
из всех укрытий выйдя,
вольготно лягут на пустых скамейках

в зелёном парке, что вволнованно мерцает
вокруг, перед моим окном.

Katha Pollitt "Plague Poem"

Perhaps it is best that we go away now
bundle up our tyrants, lies and balloons, our screams,

long nights in front of TV with a beer and takeout,
furtive ecstasies in hotel closets.

We could just leave quietly
ignoring
the ghosts of our fathers
striding through the mists in their clanking armor,
babbling about justice and the glorious future.
The swans and dolphins will not try to restrain us.

A poet should praise the world.
Good luck with that!
I’ve stopped following the news.

Perhaps when we are gone
The mythological animals—
dragons and griffins, the beautiful lonely phoenix—
will come out of hiding
and loll on the empty benches

in the park that shimmers feverishly
below my window.


Ката Поллитт Пигмалион


Он много лет спустя мог даже прослезиться,

припомнив случай, что казался сущим дивом.

В тенистой студии, где веял лёгкий ветерок,

чуть шевелились тонкие завесы законченных недавно

его полотен ("Икар в Полёте", "Дремлющий Кентавр",

и "Нимфы, Досаждающие Пану").

Но тишина казалась слишком неподвижной,

и ощущалось, что вот-вот начнётся оживленье.
 
И будто вдруг затрепетали мотыльки.

Художник видит розовеющую грудь

И веки, что стараются раскрыться

Над парою невероятных глаз и ровным носом.

То было, как на сцене, но и не больше и не меньше,

чем для художника явленье заветнейшей мечты,

когда та с пьедестала, вдруг ступит в бренный мир...

И будто радуги переливались ! Но при этом

казалось,- что-то вышло неудачно: она была прекрасной,

такою, как ему мечталось, но не больше.

Он знал в ней каждый ноготь, каждый палец и ресницу,

но не увидел незнакомой и желанной новизны.

Она его всецело обожала, он чувствовал блаженство,

Он вслушивался в речи и восхищался смехом,

но ощутил невыразимую усталость.

Пигмалион мечтал о неизвестном, ждал сюрприза,

но, оказалось, знал он даже каждый сон подруги.

Хотел сыскать в ней неразгаданную тайну,

искал в очах, похожих на цветы, запрятанную боль,

а, может быть, ему неведомую радость. - Не находил.

Пигмалион не мог сказать наверняка, не повезёт ли дальше ?

Не знал:  не станет ли со временем таким его созданье,

как нестареющие дамы у колодца - такою же скулящею каргой,

хитрющей, скрытной и непредсказуемой, как жизнь ?


Katha Pollitt Pygmalion


Even years later he would be moved to tears

remembering what had in fact been quite a scene:

in the twilit studio, a blue breeze stirs

the suddenly huge and ghostlike dropcloths strewn

about his latest (“Nymphs Persuing Pan,”

“The Dreaming Centaur,” “Icarus in Flight”).

The silence seems somehow too still. And then,

he senses something quickening in the night

like white moths trembling. she was trembling!

Dazed, he sees her cold breasts flush to rose

and pallid, empty eyelids struggling, lifting

above two impossible eyes and a perfect nose.

That had been drama, and yet nothing more

than any artist dreams: to see his dream

step off a pedestal into the world

still shimmering with rainbows. All the same,

something was not quite right. That she was just so

lovely as he’d made her, but no more,

if no less? Every fingernail, each toe,

each eyelash he had seen somehow before

and though she adored him, after the first bliss

he’d watch her talking, laughing, and feel rise

only an inexpressible weariness.

Pygmalion positively ached for a surprise.

If she’d only have a dream he couldn’t explain!

Or if just once he’d sense some secret hid

behind those candid, flowerlike eyes, some pain

or joy beyond his reach. He never did.

Pygmalion shook his head: You never can tell.

With any luck, age would transform his wife

to one of those ageless cornes at the village well:

mysterious, sly, incalculable as life.