Саймон Армитидж. Живая изгородь

За поступок ужасный я отправлен был в ад,
вниз по черным ступеням к ряду затхлых могил
инструментов поломанных и ненужных вещей.
В каждой луковице нарцисса крылся череп зверей,
в каждом ящике с семенами - были плесень и пыль.
А в нише священной в бутыли метиловый спирт,
фиолетовым цветом, под пробкой, как уродец-святой.
Я прокрался вперед, дверь открыл в дальний склеп,
где в отверстия в ставнях от звезды падал свет,
и висели секаторы на гвоздях на белой стене.

За поступок ужасный , я отправлен был в сад,
чтобы изгородь в дальнем конце постригать,
ту, что нашу лужайку отделяет от мрачных болот,
и тем летом ужасно она разрослась,
только ветки торчали вместо правильных форм.
Те секаторы были еще с довоенных времен,
железных веков мечи, из скалки рукоять,
заклепка посредине, как вращающийся глаз,
две челюсти распахивались, словно пасть,
и захлопывались после с присвистом палача.
Сначала я примеривался к веткам, отщипывал ростки,
потом обламывал и отрезал, смотрел как пауки
бежали по тоннелям в норы из шелков,
а дальше - заброшенное птицами гнездо,
как чаша для подаяний иль нищего венок.
За два часа я оскальпировал живой забор,
и ободрал до самого конца зеленую листву,
покрылись мои руки волдырями, и ноги скрыл
стрел сломанных и стреловидных листьев хлам.

Из дома вышел он, чтобы работу осмотреть,
и молча  по ровной кроне  глазами пробежал,

по сглаженным бокам. Затем меня поднял он,
без всякой там причины, просто так,
от чувства, когда ты что-то делаешь для самого себя,
и положил меня на эту изгородь, на самый верх,
просто поднял и уложил на ту кровать
из веток, и я поплыл, поддерживаемый в ней
лишь кончиками миллионов веток и шипов,
я растворился во вселенной,
и упокоился на небесах.

Privet

Because I’d done wrong I was sent to hell,
down black steps to the airless tombs
of mothballed contraptions and broken tools.
Piled on a shelf every daffodil bulb
was an animal skull or shrunken head,
every drawer a seed-tray of mildew and rust.
In its alcove shrine a bottle of meths
stood corked and purple like a pickled saint.
I inched ahead, pushed the door of the furthest crypt
where starlight broke in through shuttered vents
and there were the shears, balanced on two nails,
hanging cruciform on the white-washed wall.

And because I’d done wrong I was sent
to the end of the garden to cut the hedge,
that dividing line between moor and lawn
gone haywire that summer, all stem and stalk
where there should have been contour and form.
The shears were a crude beast, lumpen, pre-war,
rolling-pin handles on iron-age swords,
an oiled rivet that rolled like a slow eye,
jaws that opened to the tips of its wings
then closed with an executioner’s lisp.
I snipped and prodded at first, pecked at strands,
then cropped and hacked watching spiders scuttle
for tunnels and bolt-holes of woven silk,
and found further in an abandoned nest
like a begging bowl or a pauper’s wreath,
till two hours on the hedge stood scalped
and fleeced, raw-looking, stripped of its green,
my hands blistered, my feet in a litter
of broken arrows and arrowhead leaves.

He came from the house to inspect the work,
didn’t speak, ran his eye over the levelled crown
and the shorn flanks. Then for no reason except
for the sense that comes from doing a thing
for its own sake, he lifted me up in his arms
and laid me down on the top of the hedge,
just lowered me onto that bed of twigs,
and I floated there, cushioned and buoyed
by a million matchwood fingertips,
held by nothing but needling spokes and spikes,
released to the universe, buried in sky.

Елена Рапли, поэтический перевод, 2021

Сертификат Поэзия.ру: серия 2278 № 161360 от 02.05.2021

1 | 2 | 567 | 18.12.2024. 22:07:12

Произведение оценили (+): ["Алёна Алексеева"]

Произведение оценили (-): []