О Достоевском

ИНСТИТУТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (ПУШКИНСКИЙ ДОМ)

РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

МУЗЕЙ-УСАДЬБА Л. Н. ТОЛСТОГО «ЯСНАЯ ПОЛЯНА»

Т Е КС Т  И  Т РА Д И Ц И Я

а л ь м а н а х    8

Достоевский как личное дело каждого

 

Классическая литература для русского человека есть мантра. Не

все с ней знакомы, но все верят в её незыблемость. Вот парадокс: в

отличие от отечественной истории, которая переписывается

постоянно, отечественная словесность переписыванию не

подвергается, попробуй потревожь этот монолит «от Пушкина до

Чехова». По поводу роли Сталина в Великой Отечественной войне

спорят все — фигура Льва Толстого обсуждению не подлежит.

Классиков побаиваются. С ними сверяются, в том числе и сегодня: кое-

кто полагает, что Достоевского (а то и достоевщины) в окружающей

реальности сейчас куда больше, чем толстовского или чеховского

«следа». Точнее других могут сказать писатели: то, что для всех —

литературное наследие, для них — дело сугубо личное. Выбрав из

классиков самого проблемного, мы обратились к современникам с

такими вопросами:

 

1

Какой была ваша первая встреча с Достоевским?

 

В мое время в школе Достоевского не проходили и не предлагали для чтения. Читать его

я начал уже в начале 60-х в студенческие годы с «Бесов», издание было «рижское» - из

времен буржуазной республики. А в 1970 году ко дню рождения я получил от Юрия

Владимирвича Рождественского, профессора Московского университета, «Записные

тетради Ф.М.Достоевского», издания 1935 года, с его надписью: «…Эта книжка мне

показалась подходящей для будущего теоретика и практика русского свободного стиха.

Мне показалось, что Ф.М.Д. делал мысль по стиховым правилам» (23.12.70). И верно,

некоторые черновые записи здесь можно прочитать как «свободный стих», с его

повторами, пробелами, с напряжением «внутренней мысли/речи». О чем я и сделал доклад

на одном из конгрессов – «Достоевский и мировая культура». Вот, пожалуйста, пример:

(Записные тетради Ф.М.Достоевского, 1935, Academia. III. Из тетради № 1/3:

-«Страстные и бурные порывы. Никакой холодности и разочарованности, ничего

пущенного в ход Байроном. Непомерная и ненасытимая жажда наслаждений. Жажда

жизни неутолимая. Многообразие наслаждений и утолений. Совершенное сознание и

анализ каждого наслаждения, без боязни, что оно от того слабеет, потому что

основано на [закон] потребности самой натуры, телосложения. Наслаждения

артистические до утонченности и рядом с ними грубые, но именно потому, что

чрезмерная грубость соприкасается с утонченностью. (Отрубленная голова)

Наслаждения психологические. Наслаждения [нару] уголовным нарушением всех законов.

Наслаждения мистические (страхом, ночью). Наслаждения покаянием, монастырем.

(Страшным постом и молитвой). Наслаждения нищенские (прошением милостыни)

Наслаждение Мадонной Рафаэля. Наслаждения кражей, наслаждения разбоем,

наслаждения самоубийством. – (Получил наследство 35 лет, до тех пор был учителем

или чиновником (боялся начальства) (вдовец). Наслаждения образованием (учится для

этого). Наслаждения добрыми делами,…»

Следуя за интуитивными волнами ритма и определяя паузы, можно легко записать этот текст Достоевского как «стихотворение в свободной форме»! А чтобы почувствовать отличие этого «поэтического» текста от «прозаического», можно сравнить его, например, с отрывком из этики Аристотеля – о «наслаждении».

 

2

Считаете ли вы себя «человеком Достоевского» или «человеком Чехова» (или вам кажется более подходящим какой-то другой вариант)?

 

 

«Человек Достоевского» – это человек в пограничной ситуации,

вращающийся вокруг своего или чужого преступления. «подпольный» человек.

Иностранец – читатель Достоевского заблуждается

относительно «русской души» и в результате боится такого человека, не

понимая, чего от него можно ожидать. «Человек Чехова» - это, возможно

человек, который живет, стараясь избегать проблем «человека

Достоевского». На одной из международных конференций в

Баденвайлере (где умер Чехов, где есть «Общество Чехова») я осмелился

прочитать доклад «Чехов и Платон», где сопоставил «человека Чехова» с

Эротом из диалога Платона «Пир». Вкратце, там, в речи Павсания

говорится о двух Эротах: «Эрот Афродиты пошлой поистине пошл и

способен на что угодно: это как раз та любовь, которой любят люди

ничтожные», и Эрот Афродиты небесной, отсюда – «не всякий Эрот

прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно

любить». Оттого и сам Чехов одарил нас афоризмом –«В человеке все

должно быть прекрасно…» У Платона мнение Диотимы излагает Сократ,

переча самому себе: «она доказала, …что он, вопреки моим

утверждениям, совсем не прекрасен, и вовсе не добр.» Итак, с некоторой

натяжкой, можно увидеть «человека Чехова», подобно двуликому Эроту,

как-то неопределенно расположенным между полюсами добра и

безобразия. Но тоже можно сказать и о фигурах Достоевского, более

контрастных.

Если говорить о другом варианте, то я склоняюсь к открытому

русскому «человеку Лескова», более чем многоликому, или человеку

Пришвина, скрытому в своих дневниках.

 

3

Каждый большой писатель занимает важную культурную

нишу. Представим мир без Достоевского: что мы потеряли бы?

или приобрели бы? А вы сами?

 

Наш мир и есть мир без Достоевского, где отодвинуты в 19 век

мучительные поиски человека в человеке, где современник наш

фактически отстранен от проблемной или размышляющей литературы,

он сам приговорил себя (или его приговорили) к «чтиву». Мир «Бесов»

Достоевского оделен от нас двумя эпохами бесовщины, где на смену

идейной бесовщине скоропалительно пришла бесовщина безыдейная,

которая может быть пострашнее предыдущей, поскольку стоит еще на

более зыбкой почве. Вспомним, как возмутился, впервые прочитав

Достоевского, государственный деятель Чубайс, один из столпов

современного общества. Еще недавно где-то заметил Андрей Битов, что

в современных словарях слово «милосердие» маркируется как

устаревшее.

Владимир Соловьев в речах памяти Достоевского отметил, что тот

«применял к России видение Иоанна Богослова о жене, облеченной в

солнце и в мучениях хотящей родити сына мужеска: жена – это Россия, а

рождаемое ею есть то новое Слово, которое Россия должна сказать миру.

Правильно или нет это толкование «великого знамения», но новое Слово

России Достоевский угадал верно. Это слово примирения для Востока и

Запада в союзе вечной истины Божией и свободы человеческой.

Вот высшая задача и обязанность России, и таков «общественный

идеал» Достоевского. Его основание – нравственное возрождение и

духовный подвиг уже не отдельного, одинокого лица, а целого общества

и народа…» Да, классики в своих чаяниях и устремлениях выходили

далеко за пределы собственно литературы. Сегодня мы еще дальше от

«примирения для Востока и Запада», нежели во времена Соловьева и

Достоевского, и это – наш «мир без Достоевского».

 

4 Чьи традиции и мотивы вы считаете более актуальными для

современной русской литературы: Достоевского, Толстого или

Чехова?

 

Я бы не выделял этих авторов, безусловно «топовых», бремя выбора у

каждого свое, но традиция это совокупность, а не уже составленная

иерархия. Талант неподражаем, а мотивы все те же: досада от

несправедливости и несовершенства мира. Может быть, актуальны

Радищев или Чаадаев. Или 20 век ничего не внес для достойного

продолжения традиции? Но как продолжать линию Андрея Платонова?

Мир весьма изменился. Толстой и Достоевский в своих исканиях

озадачены современным им Православием, но нам было бы

продуктивнее проникнутся самим Православием, а не литературными

муками вокруг него.

 

5

 Сейчас все учатся писать. Представим, что Достоевский

открыл школу литературного мастерства. Чему у него стоило

бы поучиться будущим прозаикам? А чему, по вашему мнению,

не стоило бы учиться категорически?

 

Сейчас все учатся писать в связи с общим падением грамотности. Вообще

говоря, писатель передает свой неповторимый опыт посредством

симпатии, отмечая или выделяя того или иного «ученика», он не учит, а

вдохновляет его этой своей симпатией. Достоевский пришел бы в ужас от

нынешних учеников. Учить литературному мастерству, как профессии

сегодня невостребованной и в какой-то мере запрещенной (после выхода на

пенсию публиковаться запрещено законодательно) вряд ли стоит. Стоило бы,

скорее, изучать вполне необходимые правила для составления официальных

документов, блаженно блуждающих по электронным жилам, где говорится и

повторяется, не важно по какому конкретному поводу, – что нельзя ничего

поделать.

Мераб Мамардашвили назвал литературу Достоевского «хорошей плохой»,

в отличие от «хорошей» у Набокова.

Вот как сам Достоевский призывал себя писать (по «Записным тетрадям»):

«…отступления сколько надо и происшествиями начинять по мере

надобности (…) и вдруг заплести многообещающий сюжет. Кончить же

происшествием с треском.» (стр. 95) Или уже совет от Фомы Опискина

(«Село Степанчиково глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит все Россия.» Мне очень

нравится юмор Достоевского. Или вот, что его занимало: «непонятна эта

метаморфоза из шута в великого человека…» (О Фоме Опискине, но не

только о нем). Один из моих любимых у Достоевского сюжетов – это

«Крокодил» с чиновником, вещающим из его чрева. Великолепная игра с

вымыслом. Учиться стоит полету фантазии, но научиться юмору и фантазии

никак нельзя.

 

Вячеслав Куприянов