«Улучшатели текста». Глава из пособия «Как переводить сонеты Шекспира»

«Дискуссия» с одним категорическим профаном в переводческом ремесле навела меня на мысль разместить на сайте эту главу из моего пособия. В ней возможные читатели увидят, что даже Маршак создавал сонеты Шекспира, отталкиваясь от достижений предшественников. И главный из них — незаслуженно забытый русский переводчик Модест Ильич Чайковский, брат великого композитора.

Улучшатели текста

       Улучшателями текста мы называем переводчиков, запросто использующие в своих ПСШ достижения предшественников. Это может быть точно найденное слово, рифма, порой обе рифмующиеся пары одной и той же строфы, удачная строчка и даже четверостишие, каковое иногда заимствуется, если не целиком, то в общих чертах. 
      Начало улучшательству положил все тот же Маршак. Это становится ясно даже при поверхностном сличении его ПСШ с ПСШ Чайковского, исключительно талантливого русского переводчика, явно недооцененного критикой и широкой публикой, до которой, впрочем, работы этого мастера по сути дела так и не дошли. Модест Ильич Чайковский (родной брат всемирно известного композитора) был вторым после Н.Гербеля, кто выполнил полный перевод Шекспировского цикла, причем на достаточно высоком для своего времени уровне. Можно даже сказать, что переводы Чайковского опередили отпущенное ему для творчества время и, возможно, поэтому его труды не получили заслуженной ими известности. Зато они — как подручный материал — сгодились для Маршака. Мы ни в коем случае не хотим обвинять Маршака в плагиате — для этого нет весомых оснований, — однако в его работах очень и очень заметны следы пристального изучения переводческих достижений (именно так!) Чайковского. В подтверждение нашего тезиса перейдем к фактам. 
      Как известно, первым опубликованным СШ в переводе Маршака, был 32. Сей блин вышел комом и далеко не случайно оказался слегка похожим на текст Чайковского. Смотрите ниже первую строфу СШ-32 в передаче Модеста Ильича и то же самое в обработке Самуила Яковлевича (здесь и далее полужирным шрифтом выделены совпадения в текстах переводчиков): 

      Чайковский 

      О, если ты меня переживешь, 
      Когда давно истлеет тело это, 
      И как-нибудь случайно перечтешь 
      Нескладный стих поклонника-поэта... 

      Маршак 

      О если ты тот день переживешь, 
      Когда меня накроет смерть доскою, 
      И эти строчки бегло перечтешь, 
      Написанные дружеской рукою... 

      Похоже, не правда ли? Во всяком случае о первой и третьей строчках катрена это можно сказать наверное. 
      ПСШ-4, первая строка третьего катрена: 

      Чайковский 
      Имея дело только сам с собой... 

      Маршак 
      Ты заключаешь сделки сам с собой... 

      ПСШ-7, третья строка первого катрена: 

      Чайковский 

      Все взоры шлют восторженный привет... 

      Маршак 

      «И все земное шлет ему привет...» 

      ПСШ-17, третья строка второго катрена: 

      Чайковский 

      В грядущем кто не скажет: «Лжет поэт... 

      Маршак 

      Потомок только скажет: «Лжет поэт... 

      ПСШ-19, первая строка первого катрена: 

      Чайковский 

       Тупи и старь, о время, когти львов... 

      Маршак 

      Ты притупи, о время, когти льва... 

      ПСШ-26, сонетный замок: 

      Чайковский 

      Тогда бы смел я петь любовь мою — 
      Теперь же, в страхе, я ее таю. 

      Маршак 

       Тогда любовь я покажу свою, 
      А до поры во тьме ее таю. 

      ПСШ-31, первая строка первого катрена: 

      Чайковский 

       В твоей груди вместились все сердца... 

      Маршак 

      В твоей груди я слышу все сердца... 

      ПСШ-40, первая строка первого катрена и сонетный замок: 

      Чайковский 

      Все, все мои любви, да, все возьми! 

       О неги власть, где зло глядит добром, 
       Убей меня — не будешь ты врагом! 

      Маршак 

      Все страсти, все любви мои возьми... 

      О ты, чье зло мне кажется добром, 
      Убей меня, но мне не будь врагом! 

      ПСШ-40, 1 катрен: 

      Чайковский 

      Когда бы в мысль вдруг обратилась плоть, 
      То не было б обиды расстоянья, 
      И я бы мог пространство побороть, 
      Лететь к тебе по прихоти мечтанья. 

      Маршак 

      Когда бы мыслью стала эта плоть — 
      О, как легко, наперекор судьбе, 
      Я мог бы расстоянье побороть 
      И в тот же миг перенестись к тебе. 

      ПСШ-130, первая строка первого катрена: 

      Чайковский 

      Ее глаза на солнце не похожи... 

      Маршак 

      Ее глаза на звезды не похожи... 

      Нашей целью не является полное исследование творческих взаимоотношений двух этих авторов, поэтому завершим сличение последним примером из ПСШ-52, в котором у авторов рифмически совпадает целая вторая строфа. Маршак, видимо, недовольный некоторой сумбурностью изложения в версии Чайковского, составил свой вариант, получившийся похожим на буриме (сочинение стихов на заданные рифмы): 

      Чайковский 

      Всем ведомо: как редкое веселье, 
      Приходит праздник только раз в году, 
      И драгоценный камень в ожерелье 
      Лишь скупо расставляется в ряду. 

      Маршак 

      Нам праздники, столь редкие в году, 
      Несут с собой тем большее веселье. 
      И редко расположены в ряду 
      Других камней алмазы ожерелья. 

      Мы полагаем, комментарии здесь излишни. 
      Поскольку о Чайковском пишущие массы не подозревали, а Маршак со своими ПСШ был всегда на виду и на слуху, дилетанты, неосознанно подражая мэтру, взялись, в свою очередь, за улучшение его работ. Да и не только его, но и других мастеров жанра. Поразительно, как порой одна и та же по сути дела строчка порой внедряется в творческие изыскания нескольких авторов, сшивая тем самым абсолютно разные времена и пространства. 
      В сонетном замке СШ-2 Чайковский первым применил рифму «вновь — кровь» (Гербель в тех же строках срифмовал «любовь» и «кровь») и с тех пор она слоняется от одного переводчика к другому. 

Чайковский 

      Так, стариком ты станешь юным вновь, 
      Когда в другом твоя зардеет кровь, — 

Маршак 

      Пускай с годами стынущая кровь 
      В наследнике твоем пылает вновь! 

Финкель 

      С ним в старости помолодеешь вновь, 
      Согреешь остывающую кровь. 

      Ивановский 

      Ты мог бы в старости родиться вновь 
      И видеть, как твоя играет кровь. 

      Николаев 

      И юным ты себя увидишь вновь, 
      И оживишь остуженную кровь. 

      Бадыгов 

      Себя в нем молодым увидев вновь, 
      Почувствуешь ты, как теплеет кровь. 

      Справедливости ради надо отметить: Финкель поэтом себя не считал, при жизни свои ПСШ не публиковал, оставив их в своем архиве, — исключительный образчик творческой скромности! Но другие-то публикуют. 
      Переводчик Козаровецкий, чьи подвижнические труды на ниве С мы только-только начинаем осваивать, сочинил для СШ-2 следующее заключительное двустишие, являющееся по сути дела модернизацией гербелевского: 

      Кровиночка твоя согреет кров, 
      Когда тебя уже не греет кровь. 

      Данная версия отзывает некоторой русской народной (фольклорной) игривостью, каковой, конечно же, нет и не могло быть в оригинале. Кроме того здесь неясно, чей кров согреет «кровиночка твоя» (см. главу о местоимениях). 
      Всплывают варианты, судя по которым, переводчики принялись заимствовать находки не только у Маршака и Финкеля, но и друг у друга. Следующие финальные двустишия из того же СШ-2 было обнаружены нами в переводах Тарзаевой, Шаракшанэ и А.Заболотникова, но точно установить, кто у кого перенял рифму «холод — (не)молод», по вполне понятным причинам, не представляется возможным: 

      Тарзаева 

      Взыгравши в жилах, кровь разгонит холод. 
      Уже старик, ты будешь снова молод. 

      Шаракшанэ 

      Как будто ты, старик, стал снова молод, 
      И кровь твоя горит — когда в ней холод. 

      Заболотников 

      Успех узнаешь вновь ты, став немолод, 
      Крови теплом согретый в самый холод. 

      Что говорить об этих безвестных тружениках сонетного дела, если даже именитые авторы не стесняются, мягко говоря, не быть оригинальными. Вот что нам удалось выявить, например, в СШ-28: 

      Ивановский 

       Но что ни день, тоска моя длиннее, 
       И ночь от ночи боль моя сильнее. 

      Микушевич 

       Но что ни день, моя печаль длиннее, 
       И что ни ночь, она еще сильнее. 

      (Кстати говоря, рифма «длиннее — сильнее» вынуждает нас вспомнить, если так можно сказать, ее пародийный источник, зафиксированный в бессмертных строках: 

      Но Аполлон за то, собрав прутков длинняе, 
      Его с Парнаса вон! чтоб был он поскромняе. 

      Нас могут упрекнуть, что сии строки приведены ради красного словца, но удержаться от искушения процитировать К.Пруткова мы не смогли. Тем более что сонетный замок у обоих авторов значительно выиграл бы, если бы там обреталсь мужская рифма «длинней — сильней.) 
      Возможно, мэтры сочиняют, не взирая друг на друга и не сверяясь с уже готовыми версиями. Это их право. Тем не менее хочется задать риторический, то бишь абсолютно лишний вопрос: доколе? Почему переводчики с видимым удовольствием идут по проторенному пути, чувствуют себя комфортно на этом пошлом — то есть хоженом-перехоженом тракте, — а не пытаются «выбираться своей колеей»? Иная мастерски исполненная строчка, говорят иные улучшатели, так полнокровно выражает заключенную в ней мысль, что любой другой вариант будет заведомо хуже, посему и незачем ломать голову. Мы позволим себе с этим не согласиться. Считать таким образом, значит, расписаться в собственной творческой немощи, капитулировать перед оригиналом, сдаться на милость своего предшественника, у коего произведено заимствование. 
      Любой перевод всегда компромисс, а перевод с переходом на заранее подготовленные другим переводчиком позиции, — это компромисс в квадрате, и лучше сделать хуже, чем было, нежели приписать себе не свою находку. (Еще лучше — сделать лучше того, что уже сделано!) Ведь подпись автора по тем или иным произведением — это гарантия качества и оригинальности, а как можно быть оригинальным, если вещь, под которой вы подписываетесь, качественно и количественно не совсем ваша, хотя бы на одну четырнадцатую долю? 
      Гербель первым нашел рифму «года — непогода» в СШ-73 (первая строфа), потом ее подхватил Чайковский, зато он первым применил рифму «лист — свист» в той же строфе того же сонета. И пошло-поехало! После них этими рифмами воспользовались Маршак, Астерман, Козаровецкий («лист — свист»), Заболотников («висит — свист»), Ильин, Бадыгов («года — непогода»), Фрадкин («года — свода»), Трухтанов («года — входа»). 
      Приведем еще несколько случайно подвернувшихся образчиков улучшения работ Маршака. 
      ПСШ-2: 

      Маршак 

       Когда твое чело избороздят 
      Глубокими следами сорок зим, — 
      Кто будет помнить царственный наряд, 
      Гнушаясь жалким рубищем твоим? 

      И на вопрос: «Где прячутся сейчас 
      Остатки красоты веселых лет?» — 
      Что скажешь ты? На дне угасших глаз? 
      Но злой насмешкой будет твой ответ. 

      Николаев 

       Когда тебя осадят сорок зим, 
      Траншеями чело избороздят, 
      Кто разглядит за <рубищем твоим 
      Вчерашний твой блистательный наряд? 

      И скажут: где краса твоя сейчас, 
      Где драгоценный клад цветущих дней? 
      И твой ответ: «На дне запавших глаз» — 
      Позором будет для красы твоей. 

      ПСШ-6: 

      Маршак 

       Как человек, что драгоценный вклад 
      С лихвой обильной получил обратно, 
      Себя себе вернуть ты будешь рад 
      С законной прибылью десятикратной. 

       Ты будешь жить на свете десять раз, 
       Десятикратно в детях повторенный, 
      И вправе будешь в свой последний час 
      Торжествовать над смертью покоренной. 

      Кузнецов 

       Как кредитор, что выгодный заем 
      С процентом прибыльным вернет обратно, 
      Ты мог бы в светлом образе своем 
      Увидеть сам себя десятикратно. 

       Ты жил бы не один, а десять раз, 
       Десятикратно повторенный в детях, 
      Когда бы пробил твой последний час, 
      Ты в них бы жил, уж не живя на свете. 

      ПСШ-14: 

      Маршак 

      Я не по звездам о судьбе гадаю, 
      И астрономия не скажет мне, 
      Какие звезды в небе к урожаю, 
      К чуме, пожару, голоду, войне. 

      Шаракшанэ 

      Хоть я не доверяюсь звездам дальним, 
      Знакома астрономия и мне, 
      Но не такая, чтоб решать гаданьем, 
      Когда быть мору, гладу и войне. 

      ПСШ-16: 

      Маршак 

       Надежнее, чем мой бесплодный стих? 

      Шаракшанэ 

       Надежнее, чем мой бессильный стих? 

      ПСШ-32 (уже набивший читателю оскомину первый катрен): 

      Маршак 

      О если тытот день переживешь, 
      Когда меня накроет смерть доскою, 
      И эти строчки бегло перечтешь, 
      Написанные дружеской рукою, — 

      Степанов 

      Коль ты, мой друг, меня переживешь 
      И под могильной лягу я плитою, 
      Быть может, эти строчки перечтешь, 
      Любимому оставленные мною. 

      Причем первые два стиха степановской версии следовало бы поменять местами: то есть сперва «под могильной лягу я плитою», после чего «ты, мой друг, меня переживешь». А так получилось нечто, противоречащее порядку вещей. 

      ПСШ-40: 

      Маршак (вариант, восходящий, как мы       показали, еще к Чайковскому) 
      О ты, чье зло мне кажется добром, 
       Убей меня, но мне не будь врагом! 

      Степанов: 

      В тебе, развратник, зло глядит добром. 
       Убей меня, но не гляди врагом. 

      Ко всему прочему, сонетный замок улучшатель изуродовал грубым выражением «развратник», тогда как в оригинале стоит: lascivious grace — что-то вроде «сладострастного изящества». 

      ПСШ-43: 

      Маршак 

      Смежая веки, вижу я острей. 

      Тарзаева 

      Глаза сомкнувши, вижу я ясней. 

      В том же сонете: 

      Маршак 

      Открыв глаза, гляжу, не замечая. 

      Степанов 

      При свете дня гляжу, не замечая. 

      В том же сонете: 

      Маршак 

      И если так светла ночная тень — 
      Твоей неясной тени отраженье, — 
      То как велик твой свет в лучистый день. 
      Насколько явь светлее сновиденья! 

      Степанов 

      Твоя безмерно лучезарна тень, 
      Встающая передо мной ночами, — 
      О сколь она светлей, чем ясный день, 
      Коль вижу я незрячими очами! 

      ПСШ-131: 

      Маршак 

      Беда не в том, что ты лицом смугла, — 
       Не ты черна, черны твои дела! 

      Шаракшанэ 

       Не ты черна — черны твои дела, 
      Тем и злословью пищу ты дала. 

      Бадыгов 

       Черна не ты, черны твои дела, 
      И им молва по праву воздала. 

      Но, пожалуй, самый поразительный казус улучшения произошел с первым катреном СШ-3. 

      Современный переводчик В.Чухно сподобился сочинить следующую версию этой строфы: 

       Скажи тому, кто в зеркале твоем: 
      « Пора тебе подобного создать, 
      И, коль себя не повторишь ты в нем, 
      Обманешь мир, лишишь блаженства мать. 

      Однако задолго до него Финкель изложил то же четверостишие так: 

       Скажи лицу, что в зеркале твоем: 
       Пора ему подобное создать. 
      Когда себя не повторишь ты в нем, 
       Обманешь свет, лишишь блаженства мать. 

      Как говорится, найдите десять различий (полужирным шрифтом выделены совпадения в текстах двух авторов). Думается, Чухно пришлось основательно поработать над подлинником, чтобы создать собственный вариант перевода. 
      Но это еще не все. 

      Опять же задолго до Финкеля переводчик В.Лихачев написал: 

      Ты видишь в зеркале свое изображенье? 
      Скажи ему: пора подобное <создать; 
      Иначе у земли ты совершишь хищенье, 
      У юной матери отнимешь благодать. 

      Лихачев нашел рифму «создать — благодать», которую некоторое время спустя модернизировал Чайковский: 

      Вот зеркало. Взгляни и отраженью 
      Скажи: пора преемника создать, 
      Иначе ты лишишь благословенья 
      Мир светлый и неведомую мать. 

       Тщательно поработала над строфой современная переводчица В.Якушева, уверенной рукой сочетавшая наработки Лихачева и Чайковского: 

      Глянь в зеркало, и скажет отраженье, 
      Тебе подобное пора уже создать, 
      Иначе совершишь ты преступленье, 
       Лишишь блаженства будущую мать. 

      Переводчик Трухтанов тоже потрудился на славу, хотя и оказался менее скрупулезен, чем Якушева: 

      Ты в зеркале спроси свое лицо, 
      Пришла ль пора такое же создать. 
      Мир обеднил бы ты, не став отцом, 
      Лишив детей несбывшуюся мать. 

      Маршак, по-видимому, пытаясь отойти от векового штампа, сложил для этого стихотворения вполне оригинальный катрен: 

      Прекрасный облик в зеркале ты видишь, 
      И, если повторить не поспешишь 
      Свои черты, природу ты обидишь, 
      Благословенья женщину лишишь, — 

      зато его версия послужила мощнейшим катализатором для возникновения схожих переводческих идей. 

      Шаракшанэ удачно состыковал найденное Маршаком и Лихачевым. 

      Скажи лицу, что в зеркале ты видишь: (Маршак) 
      Пора себе подобие создать, (Лихачев) 
      А то обманщиком пред миром выйдешь, 
      У женщины отнимешь благодать. (Лихачев) 

       Апофеоз же первой строфы ПСШ-3 блестяще оформлен в следующем варианте Николаева: 

      Скажи лицу, что в зеркале увидишь: (Маршак) 
      Пора настала копию создать (Лихачев) 
      Иль ты весь мир обманешь и обидишь (Маршак) 
      И обездолишь будущую мать. (Чайковский). 

      (Здесь нам тоже очень хочется употребить слово «мать», но в совершенно в ином контексте.) 
      Мы считаем такого рода подход к переложению СШ категорически неприемлемым, поскольку перевод вопреки досужим домыслам о его вторичности принадлежит сфере оригинального творчества, и к нему вполне приложима бесспорная формулировка С.Есенина «Петь по-свойски, даже как лягушка». Лягушка поет неважно, особенно в сравнении с соловьем, но никто не посмеет ее упрекнуть в том, что она ему бездарно подражает. 
      Безусловно, от кое-каких совпадений с вариантами предшественников ни один переводчик не застрахован, ибо работа на одной и той же творческой ниве порой ведет и к похожему урожаю. Важно, чтобы такого рода подход к переводимым текстам не превращался в систему. 
      Нам кажется, нет, мы абсолютно убеждены: переводчик не имеет права затягивать «высокое искусство», каковым является перевод СШ, в омут литературного юродства.