Ч. Диккенс. Гл. VI. Как дома (“Холодный дом”)

Charles DICKENS                                                             Чарльз ДИККЕНС

B L E A K                                                                               Х О Л О Д Н Ы Й

H O U S E                                                                                                   Д О М

Chapter VI. QUITE AT HOME                                 Глава VI. КАК ДОМА

 

 

 

День совершенно прояснился и оставался таким же ясным по мере того, как мы двигались на запад. Мы неслись в солнечных лучах по свежему ветерку, снова и снова восхищаясь протяжённости улиц, блеску магазинов, интенсивности движения, и толпам людей, запестревшим как цветы, когда распогодилось. Мало-помалу чудесный город мы стали оставлять, и дальше проследовали через пригороды, которые сами по себе, на мой взгляд, составляли довольно крупный город; и наконец всё ж попали на настоящую деревенскую дорогу, с ветряками, ригами, дорожными столбами, фермерскими повозками, запахом покоса, качающимися вывесками и водопоями для лошадей: деревья, поля и живые изгороди. Восхитительно было видеть перед собой зелёный ландшафт, а позади огромную столицу; и когда мимо нас проехал фургон с упряжкой прекрасных лошадей, в красных уздечках и со звонкими колокольчиками, мне показалось, мы трое сейчас запоём под эти колокольчики, такую радость излучало всё вокруг.

      "Вся дорога мне напоминала о моём тёзке Виттингтоне," - сказал Ричард, - "а этот фургон - последний штрих. Хэлло! Что такое?"

      Мы остановились, и фургон тоже остановился. Его музыка поменялась, когда притормозили лошадей, и сошла на нежное треньканье, разве что, какая-то лошадь вскидывала головой или встряхивалась, - и тогда разбрызгивалась фонтанчиком колокольных переливов.

      "Наш кучер глядит на фургонщика," - сказал Ричард, - "а тот направляется к нам. Добрый день, дружище!" Фургонщик уже был у дверей нашего экипажа. "Как! Не может быть!" - прибавил Ричард, вглядываясь. "У него твоё имя, Ада, на шляпе!"

      На шляпе у него были все наши имена. За ленту были засунуты три записочки; одна, адресованная Аде; другая Ричарду; и третья мне. Их фургонщик отдал каждому из нас соответственно, предварительно огласив имя. Когда Ричард осведомился, от кого они, тот ответил кратко, - "Хозяин, сэр, коли изволите" и, снова одев шапку (подобную котелку, только мягкому), щёлкнул кнутом, пробудив свою музыку, и мелодично понёсся прочь.

      "Это фургон м-ра Джарндиса?" - окликнул Ричард кучера.

      "Да, сэр," - ответил тот. "Едет в Лондон".

      Мы развернули записки. Каждая была двойником остальных, и содержала такие слова, написанные твёрдым, ясным почерком.

      "Надеюсь, мой друг, что мы встретимся непринуждённо и без всякого стеснения. Поэтому хочу предложить встретиться как старым друзьям, принимая прошлое как оно есть. Так будет легче и вам, возможно, а для меня – безусловно, итак, любящий вас,

ДЖОН ДЖАРНДИС"

      Возможно, меньше, чем у всех остальных, причин удивляться было у меня, до сих пор ещё не имевшей радости благодарить того, кто был моим благодетелем и единственной опорой на земле в течение столь многих лет. Я никогда не думала, как я стану его благодарить, для этого моя признательность лежала слишком глубоко в моём сердце; но теперь я стала думать, как я встречу его и не поблагодарю, и чувствовала, что сделать это на самом деле будет очень трудно.

      Записки воскресили, в Ричарде и Аде, то общее впечатление, которое у них сложилось, не зная даже откуда, что кузен Джарндис никогда не мог выносить признательности за доброту, которую совершал, и уклоняясь от неё, готов прибегать к самым необычным предлогам и уловкам, даже спасаясь бегством. Ада смутно припомнила, что когда она была маленькой, слышала от своей мамы рассказ, что он совершил однажды по отношению к ней необычайно великодушный поступок, и когда она пошла к нему благодарить, он, случайно через окно увидев её у дверей, немедленно бежал через задние ворота, и в течение трёх месяцев о нём не было слышно. Это воспоминание воскресило многое на эту тему, и, сказать по правде, нам этого хватило на целый день, и мы едва ли о чём-то ещё говорили. Если мы и отклонялись, случайно, на другую тему, то скоро возвращались к этой; и гадали, какой это будет дом, и когда мы туда попадём, и сразу ли, как прибудем, увидим м-ра Джарндиса, или с задержкой, и что он нам скажет, и что скажем ему мы. Обо всём об этом мы гадали снова и снова.

      Дорога была очень тяжела для лошадей, но пешая тропка была в основном нормальной; так что мы спешились и поднимались на все холмы, и нашли это таким привлекательным, что, поднявшись наверх, продолжали нашу прогулку и на ровных участках. В Барнете нас ожидали другие лошади; но поскольку им только что задали корму, мы должны были подождать, и успели сделать ещё одну долгую прогулку через выгон и поле старой битвы, пока не подошла наша коляска. Эти задержки так затянули путешествие, что короткий день иссяк, и приблизилась долгая ночь ещё до того, как мы приехали в Сент-Албанс; города, близ которого, мы знали, находился Холодный Дом.

      К этому времени мы были полны тревоги и настолько взвинчены, что даже Ричард признал, когда мы грохотали по камням старой улицы, что испытывает безрассудное желание отправиться снова назад. Что же касается нас с Адой, которых он укутал с великой заботливостью, а ночь была пронизывающая и морозная, то мы дрожали с головы до пят. Когда мы, свернув за угол, вдруг выехали из города, и Ричард сообщил нам, что кучер, который долгое время сочувствовал нашему возраставшему ожиданию, обернулся и кивнул, мы обе встали в повозке (Ричард придерживал Аду, чтобы её не вытрясло), и пристально оглядели открытое пространство и звёздную ночь, ища пункт нашего назначения. На вершине холма перед нами сверкнул огонь, и возница, указывая на него кнутом и крича, "Вон Холодный Дом!" пустил лошадей галопом, и понёс нас вперёд с такой скоростью, хотя и в гору, что колёса подняли дорожную пыль, осыпавшую наши головы, подобно брызгам от водяной мельницы. Вот мы потеряли свет, вот опять его увидели, вот опять потеряли, вот увидели, и свернули в аллею, и понеслись галопом туда, где ярко сверкало. Сверкало из окна, казалось, старинного дома, с тремя шпилями по фронтону крыши, и боковым въездом ко входу. Когда мы подкатили, прозвонил колокол, и при его глубоком тоне в ночной тишине, и дальнем лае псов, и с потоком света из открытой двери, в клубах пара от разгорячённых лошадей, с ускоренным биением наших собственных сердец - мы спешились в немалом смущении.

      "Ада, любовь моя, Эстер, дорогая, добро пожаловать. Рад вас видеть! Рик, у меня рук не хватает, чтоб тебе протянуть!"    

      Джентльмен, произносящий такие слова чётким, весёлым и радушным голосом, одной своей рукой обхватил Аду за талию, а другой меня, обоих нас поцеловал по-отечески, и провёл через зал в небольшую комнату, окрашенную пламенем, всю в отблесках от полыхающего камина. Здесь он снова нас поцеловал, и, освободив свои руки, усадил нас рядом на диванчик, уже пододвинутый ближе к огню. Я чувствовала, что если бы мы дали волю своим чувствам, он бы в момент убежал.

      "Вот теперь, Рик!" - сказал он, - "моя рука освободилась. Искреннее слово стоит целой речи. Сердечно рад вас видеть. Вы дома. Отогревайтесь!"

      Ричард пожал ему обе руки со смешанным чувством уважения и искренности, и сказал лишь (хотя с горячностью, которая скорее меня встревожила, настолько я боялась неожиданного исчезновения м-ра Джарндиса), - "Вы очень добры, сэр! Мы стольким вам обязаны!" - и, сняв пальто и шляпу, подошёл к огню.

      "Так как вам понравилась поездка? И как вам понравилась миссис Джеллиби, моя дорогая?" - обратился м-р Джарндис к Аде.

       Пока Ада отвечала ему, я бросила взгляд (нет нужды объяснять, с каким интересом) на лицо м-ра Джарндиса. То было красивое, живое, подвижное лицо, с постоянной сменой настроений и выражения; волосы были посеребрены проседью. Я бы дала ему скорее шестьдесят, чем пятьдесят лет, но он был прямым, крепким и энергичным. С момента, когда он к нам обратился, его голос в моей памяти вызвал ассоциации, которые я не могла определить; но теперь, вдруг сразу, нечто порывистое в его манере и приятное выражение глаз напомнил мне джентльмена в дилижансе, шесть лет тому назад, в памятный день моего путешествия в Ридинг. Я была уверена, что это он. Я никогда в своей жизни так не пугалась, как сделав это открытие, потому что он поймал мой взгляд и, казалось, прочитав мои мысли, так выразительно взглянул в сторону двери, что я подумала, он нас оставит.

      Однако, я рада сообщить, что он остался там, где был, спросив меня, что я думаю о миссис Джеллиби.

      "Она сильно изводит себя Африкой, сэр," - сказала я.

      "Великолепно!" - заметил м-р Джарндис. "Только вы ответили, как Ада." Которую я не слышала. "Я вижу, вы все чего-то не договариваете".

      "Мы бы сказали," - начала я, взглянув на Ричарда с Адой, глаза которых умоляли меня говорить, - "что, возможно, она немножко невнимательна к своему дому".

      "Наповал!" - воскликнул м-р Джарндис.

      Я опять чуть-чуть встревожилась.

      "Ладно! Я хочу знать, что вы по-настоящему думаете, мои дорогие. Может, я послал вас туда нарочно".

      "Мы думаем, возможно," - сказала я, запинаясь, - "правильнее было бы начать с обязанностей по дому, сэр; и что, возможно, если ими пренебрегать, никакой долг, вероятно, их не заменит".

      "Дети Джеллиби," - заговорил Ричард, приходя мне на помощь, - "просто не удержаться от крепкого выражения, сэр - чёрт знает, в каком состоянии".

      "Намерения у неё хорошие," - поспешно сказал м-р Джарндис. "А ветер восточный."

      "Когда мы приехали, сэр, ветер был северный," - заметил Ричард.

      "Мой дорогой Рик," 0- сказал м-р Джарндис, помешивая угли, -1 "готов поклясться, либо восточный, либо переходит в восточный. Время от времени я испытываю неприятное чувство всегда, когда дует восточный ветер".

      "Ревматизм, сэр?" - спросил Ричард.

      "Полагаю, что так, Рик. Думаю, так и есть. Так дети Джел - у меня у самого были сомнения - что они в - о, Господи, да, это Ост!" - сказал м-р Джарндис.

      Издавая эту прерывистую сентенцию, он раза два-три нерешительно повернулся в обе стороны, держа кочергу в одной руке и теребя другой свои волосы в добродушной досаде, одновременно такой капризной и такой привлекательной, что я, уверена, мы были очарованы им настолько, что не выразить в словах. Он предложил руку Аде и руку мне и, попросив Ричарда взять свечу, направился к выходу, и вдруг неожиданно вернул нас всех назад.

      "Эти малыши Джеллиби. Вы не могли бы - вы не - ну, словом, если к ним посыпятся засахаренные сливы, или треугольные пирожки с малиновой начинкой, или ещё что-нибудь в этом роде!" - сказал м-р Джарндис.

      "О, кузен - !" - торопливо начала Ада.

      "Хорошо, моя пичужка. Мне нравится - "кузен". А "кузен Джон", возможно, ещё лучше"..

      "Так, кузен Джон!-" опять начала Ада, смеясь.

      "Ха, ха! Вот уже очень хорошо!" - сказал м-р Джарндис, с огромным удовольствием. "Звучит необычайно естественно. Итак, моя дорогая?"

      "У них было кое-что получше. К ним спустилась Эстер".

      "О!" - воскликнул м-р Джарндис. "И что Эстер делала?"

      "Ну, кузен Джон," - сказала Ада, прижимая его руку обеими своими руками и тряся головой в мою сторону - потому что мне хотелось, чтобы она молчала; "Эстер была просто их другом. Эстер нянчилась с ними, уговаривала идти спать, умывала и одевала их, рассказывала им сказки, и они вели себя тихо, накупила им подарков" - моя дорогая девочка! Я лишь вышла с Пищиком, когда он нашёлся, и подарила ему малюсенькую лошадку! – "и ещё, кузен Джон, она успокоила бедняжку Каролину, самую старшую, настолько, и была такой внимательной ко мне и такой дружелюбной! - Нет, нет, и не возражай, Эстер дорогая! Ты знаешь, ты знаешь, это всё правда!"

      Добросердечная милочка перегнулась через кузена Джона и поцеловала меня; и затем, прямо смотря ему в лицо, отважно произнесла, - "Во всяком случае, кузен Джон, я хочу вас поблагодарить за компаньонку, которую вы мне дали". У меня было такое чувство, как если бы она выставляла его за дверь. Но он остался.

      "Откуда, вы сказали, был ветер, Рик?" - спросил м-р Джарндис.

      "С севера, когда мы приехали, сэр".

      "Вы правы. Не с востока. Моя ошибка. Пойдёмте, девочки, пойдёмте посмотрим ваш дом!"

      То был один из тех приятно несимметричных домов, где вы поднимаетесь и опускаетесь, переходя из одной комнаты в другую, и при этом проходите больше комнат, чем ожидали найти, где в обилие всякие маленькие холлы и переходы, и где вы в самых неожиданных местах ещё находите старые комнаты-флигели, с решётками на окнах с пробивающейся сквозь них зелёной порослью. Такого рода была и моя комната, первая, в которую мы вошли, с уступчатым потолком, имевшим столько углов, что мне впоследствии никогда не удавалось их сосчитать, и камин (затопленный деревянными дровами), сплошь выложенный чисто белыми плитками, в каждой из которых огонь отражался яркой миниатюрой. Из этой комнаты двумя ступеньками ниже мы прошли в очаровательную маленькую гостиную, откуда открывался вид на цветочный сад внизу, комнату, которая отныне должна было принадлежать нам с Адой. Отсюда тремя ступеньками выше вы попадали в спальню Ады, с широким окном в конце, откуда открывался прекрасный вид (мы увидели огромное тёмное пространство под звёздами) и где имелась ниша для сидения, в которой, под замочком с пружинкой, затерялись бы сразу три дорогие Ады. Из этой комнаты вы проходили в маленькую галерею, к которой примыкали ещё парадные комнаты (всего две), и так, по маленькой пологой лесенке, число угловых ступенек которой определяло её длину, спускались в холл. Но если вместо того, чтоб идти от двери Ады, вы возвращались в мою комнату и двигались от двери, в которую вошли, то поднявшись по нескольким изогнутым ступенькам, самым прихотливым образом ветвившимся от лестницы, вы терялись в переходах с мангровыми деревцами, треугольными столиками и Индийским креслом, которое были также и диваном и сундуком и кроватью, выглядело, во всяком виде, как нечто между остовом бамбуковой хижины и большой птичьей клеткой, и было куплено в Индии, никто не знает, кем и когда. Отсюда вы попадали в комнату Ричарда, которая была частью библиотекой, частью гостиной, частью спальней и действительно казалось удобно составленной из многих комнат. Из неё, через коридорчик, вы проходили прямо в простую комнату, где спал м-р Джарндис, круглый год с открытым окном, в кровати, стоявшей без всяких навесов по центру комнаты для притока воздуха, и с холодным душем, проделанным для него в примыкающей меньшей комнате. Отсюда вы попадали в другой коридор, где находилась чёрная лестница, откуда слышалось, как внизу обтирали лошадей вне конюшни, и различались окрики тпру да но, когда те то и дело срывались на булыжниках мостовой. Или вы могли, выдя в другую дверь (каждая комната имела по меньшей мере две двери), пройти вниз прямо в зал, одолев снова полдюжины ступенек и низкую арку, недоумевая, как вам возвращаться и вернётесь ли вообще.

      Мебель, скорее старомодная, чем старая, была также приятно несимметричной, как и сам дом. Спальня Ады была вся в цветах - из бумаги и ситца, из бархата, на вышивках, на парче двух чопорных и изысканных кресел, которые стояли по разные стороны от камина. Наша гостиная была зелёная, и там на стенах, в рамах и за стеклом, находилось множество странных и удивительных рыб, пристально глядящих из картин на натурального лосося в аквариуме, такого коричневого и блестящего, как если бы он был запечён с подливкой; на смерть капитана Кука; а также на полный процесс приготовления чая в Китае, как он изображён китайскими художниками. В моей комнате были овальные гравюры, изображающие месяцы - дамы на заготовке сена с узкими талиями и в высоких шляпах, подвязанных у подбородка - для июня, аристократы с гладкими ногами в треугольных шляпах, указующие на деревенские шпили, для октября. Поясные портреты, писаные пастелью, в изобилии заполняли дом, но были настолько разбросаны, что брата своего моложавого офицера я обнаружила в посудной кладовке, а свою хорошенькую юную невесту, с цветами за лифом, увидела седовласой и пожилой в комнате для завтрака. В качестве заместителей у меня имелись четыре ангела, времён королевы Анны, с изрядным трудом возносящие на небеса самодовольного джентльмена в гирляндах; и вышитая композиция, изображающая фрукты, чайник и алфавит. Вся мебель, от шкафов до столов и кресел, портьеры и зеркала, даже подушечки для иголок и шкалики для парфюма на туалетных столиках демонстрировали всё то же затейливое разнообразие. Их ничего не объединяло, кроме безукоризненной опрятности с демонстрацией белейшего полотна и переизбытка розовых лепестков и сладкой лаванды в выдвижных ящиках, больших или малых, где бы они не находились. Итак, иллюминация в окнах, тут и там смягчённая тенями от занавесей, озаряющая звёздную ночь; свет, тепло и комфорт; гостеприимное позвякивание издалека, предвещающее обед; лицо великодушного хозяина, освещающее всё нами виденное; ветер снаружи как раз такой, чтобы служить тихим аккомпанементом ко всему нами слышимому - такими были наши первые впечатления о Холодном Доме.

      "Я рад, что вам здесь понравилось," - сказал м-р Джарндис, когда после обхода снова привёл нас в гостиную Ады. "Здесь без претензий; но местечко удобное, я надеюсь, и станет ещё удобнее, когда здесь появились такие светлые юные улыбки. У вас лишь полчаса до обеда. Здесь ни души, кроме одного ребёнка - чистейшего создания на земле".           "Ещё ребёнок, Эстер!" - сказала Ада.

      "Я не имел в виду буквально ребёнка," - продолжил м-р Джарндис; - "не по годам ребёнок. Он взрослый - по меньшей мере моих лет - но по простоте, свежести, энтузиазму, по чудесной бесхитростной неспособности ко всяким мирским делам он сущий дитя".

      Мы поняли, что он, должно быть, очень интересный человек.        

      "Он знает миссис Джеллиби," - сказал м-р Джарндис. "Он очень музыкален. Любитель; но мог бы быть профессионалом. Он также художник. Любитель; но мог бы быть профессионалом. Человек больших знаний и очаровательных манер. Он был несчастлив в делах, несчастлив в своих занятиях, несчастлив в семье; но ему нет дела - это дитя!"

      "Не хотите ли вы сказать, что у него есть собственные дети, сэр?" - спросил Ричард.

      "Да, Рик! С полдюжины. Больше! Ближе к дюжине, думаю. Но он никогда за ними не следил. Разве это возможно? Он сам нуждается, чтобы за ним кто-нибудь следил. Это дитя, знаете!" – сказал м-р Джарндис.

      "И в конце концов, дети присматривают сами за собой, сэр?" - спросил Ричард.

      "Ну, как раз как вы и предположили," - сказал м-р Джарндис: с неожиданно осунувшимся лицом. "Говорят, что детей бедноты не воспитывают, а вытаскивают. Дети Гарольда Скимпла выпрыгивают как придётся. - Боюсь, ветер опять переменился. Чувствуется!"

      Ричард заметил, что для суровой погоды пространство здесь открытое.

      "Открытое," - согласился м-р Джарндис. "В том-то и дело. Холодный дом открыт ветрам. Но идёмте, Нам по пути!"

      При доставленном нашем багаже , имея всё под рукой, я оделась в несколько минут, и занялась рассовыванием своего несусветного добра, когда девушка (не та, что находилась при Аде, а другая, которую я не видела) принесла ко мне в комнату корзинку, с двумя связками ключей в ней, все с бирками.

      "Это вам, мисс, коли изволите," - сказала она.

      "Мне?" - удивилась я.

      "Хозяйские ключи, мисс".

      Я выразила удивление; поэтому она прибавила с лёгким удивлением со своей стороны, - "Мне сказали принести вам их сразу же, как вы будете одни. Мисс Саммерсон, коли не ошибаюсь?"    

      "Да," - ответила я. "Моё имя."          

      "Большая связка по дому, а маленькая от погребов, мисс. В любое время, когда вам будет угодно назначить завтра с утра, я покажу все бирки и куда они относятся".

      Я сказала, что буду готова к половине седьмого; и когда она ушла, стояла глядя на корзинку, совершенно потерянная величием этой веры в меня. Такой и нашла меня Ада; и когда я показала ей ключи и рассказала о них, она пришла в такое восхищения от доверия ко мне, что с моей стороны было бы бесчувственно и неблагодарно не вдохновиться этим. Я, конечно, понимала, что всё это от доброты моей дорогой девочки, но мне приятно было находиться в этом приятном заблуждении.

      Когда мы спустились вниз, нас представили м-ру Скимплу, который стоял у огня, рассказывая Ричарду, как он бывало любил, в школьные годы, играть в футбол. Это было небольшое живенькое создание с довольно большой головой; но при этом имевшее утончённое лицо и сладкий голос, и в нём был совершенный шарм. Всё, что он говорил, было так свободно от усилий и спонтанно, и говорилось с такой пленительной весёлостью, что просто завораживало слушать его. При более хрупком телосложении и сочном цвете лица, он казался моложе м-ра Джарндиса. Действительно, он имел скорее внешность, во всех смыслах, поизносившегося молодого человека, чем хорошо сохранившегося пожилого. Была лёгкая небрежность в его поведении и даже в его одежде (волосы лежали в беспорядке, а шейный платок распутался и свободно развевался, как, я видела, пишут себя художники на автопортретах) - небрежность, которую я не могла отделить от идеи романтической юности, подвергнутой некоему уникальному процессу обесценивания. Меня осенило, что у него совсем не то поведение или внешность, что у человека, прошедшего жизнь, обычным путём лет, забот и опыта.

      Из разговора я почерпнула, что м-р Скимпол получил медицинское образование, и что он как-то жил, в своём профессиональном качестве, в доме немецкого князя. Он, тем не менее, рассказывал нам, что всегда был сущим ребёнком по части мер и весов, никогда ничего об этом не знал (кроме испытываемого отвращения) и никогда не был способен выписать рецепт в требуемых пропорциях. У него, действительно, не было понимания на детали. И он рассказывал нам, с большим юмором, что когда в нём была потребность, чтобы сделать кровопускание князю или дать снадобье кому-нибудь из его людей, то его обычно находили лежащим в постели, почитывающим газету или набрасывающим фантастические эскизы в карандаше, и придти он не мог. Князь, наконец, на это возмутился, "в чём он", сказал м-р Скимпол в своей франкирующей манере, "был совершенно прав", контракт прервался; и м-ру Скимплу ничего не оставалось (как он добавил с очаровательной весёлостью) "в жизни, кроме любви", и он "влюбился, женился и окружил себя румяными щёчками". Затем его добрый друг Джарндис и некоторые другие добрые друзья, рано или поздно, помогли ему с какими-то возможностями в жизни; но без надобности, поскольку он должен был признаться в наличии у себя двух самых старых в мире пороков: первый, что он не имел представление о времени, второй, что он не имел представление о деньгах. Вследствие этого, он не сохранял должности, никогда не мог вести никакого дела, и никогда не знал ничему цену! Что же! Так он и шёл по жизни, вот такой человек! Он очень любил читать газеты, очень любил набрасывать фантастические эскизы в карандаше, очень любил природу, очень любил искусство. Всё, что он хотел от общества, это, чтоб позволили ему жить. Это не много. Он хотел совсем немногого. Дайте ему газету, общение, музыку, баранину, кофе, ландшафт, фрукты в сезон, несколько листов Бристольского картона, немного кларета, и он большего не попросит. Он был сущим ребёнком в мире, но он не плакал при луне, "Идите по миру каждый своим путём! Носите красные мундиры, синие мундиры, батистовые рукава, затыкайте перья за уши, носите фартуки, идите себя в славе, благочестии, при коммерции, торговле, что вы ни предпочитаете; только - позвольте Гарольду Скимполу жить!"

      Всё это и ещё более того он нам рассказывал не только с крайним блеском и удовольствием, но и несомненно с неподдельным чистосердечием - рассказывая о себе, как если бы дело было совсем не с ним, как если бы Скимпол был каким-то третьим лицом, как если бы он понимал, что Скимпол имеет свои странности, но при этом также и свои требования, являющиеся совместной заботой всего общества, которое не должно ими пренебрегать. Он был совершенно очарователен. Если я вообще-то испытывала некоторое смущение поначалу, пытаясь примирить то, что он говорил, с тем, что я понимала о долге и ответственности в жизни (хотя здесь я далека от уверенности), меня смущало, что мне никак не удавалось понять, почему он от этого всего свободен. Что он был свободен от долга и ответственности, я почти не сомневалась; в этом отношении так он о себе ничего не скрывал.

      "Мне ничего не нужно," - говорил м-р Скимпол в той же лёгкой манере, - "Собственность для меня ничто. Вот чудесный дом моего друга Джарндиса. Я испытываю благодарность к нему за то, что он им владеет. Я могу нарисовать его, и при этом видоизменить. Я могу переложить его на музыку. Когда я здесь, я им полностью владею, и не имею ни беспокойств, расходов, ни ответственности. Короче, имя моего управляющего Джарндис, и он не может меня обмануть. Мы упоминали о миссис Джеллиби. Это ясноглазая женщина, сильной воли и колоссальной энергии по деловой части, которая устремляется к цели с удивительной страстью! Я не сожалею, что у меня нет сильной воли и колоссальной энергии по деловой части, чтобы устремить меня к цели с удивительной страстью. Я могу без зависти ею восхищаться. Я могу сочувствовать её целям. Я могу мечтать о них. Я могу лечь на траву - в хорошую погоду - и поплыть по Африканской реке, обнимая всех туземцев, которых встречу, также ощутить глубокую тишину, зарисовать густую нависшую тропическую растительность также точно, как если бы я там был. Не знаю, есть ли какая-нибудь явная польза от того, что я делаю, но это всё, что я могу далать, и делаю это совершенно. Затем, ради бога, когда Гарольд Скимпол, доверчивый ребёнок, ходатайствует перед вами, мир, скопление практических людей с деловой хваткой, позволить ему жить и восхищаться человеческой семьёй, сделайте это так или иначе, будьте так добры, терпите, когда он качается на своей лошадке!"                  

      Было достаточно ясно, что м-р Джарндис не остался невнимателен к этому заклинанию. Об этом свидетельствовало и тамошнее положение м-ра Скимпола, даже и помимо словесных подтверждений хозяина.

       "И только вы, великодушные создания, кому я завидую," - сказал м-р Скимпол, адресуясь в безличной манере к нам, его новым друзьям. "Я завидую вашей энергии делать то, что вы делаете. На вашем месте я бы тоже этим наслаждался. К вам я не почувствовал никакой вульгарной признательности. Я даже чувствую, что вы должны быть мне благодарны, что я дал вам эту возможность наслаждаться роскошью вашего великодушия. Я знаю, что вам это нравится. Или говоря по-другому, я, может быть, пришёл в этот мир нарочно с целью увеличить запасы вашего счастья. Я, может быть, родился, чтобы стать вашим благодетелем, иногда давая вам возможность помогать мне в моих небольших затруднениях. Почему это я должен сожалеть о своей неспособности к частностям и мирским делам, когда она приводит к таким приятным последствиям? Поэтому я и не сожалею".

      Из всех его игривых спичей (игривых, тем не менее всегда преисполненных значения) ни один, казалось, не пришёлся более по вкусу м-ру Джарндиса, чем этот. Впоследствии у меня часто были ещё искушения поудивляться, действительно ли в этом что-то особенное, или так только по мне, что он, самый благодарный, возможно, из людей по всякому мельчайшему случаю, испытывал такое желание бежать благодарности других.

      Мы все были очарованы. Я чувствовала, что то была заслуженная дань привлекательным качествам Ады и Ричарда, что м-р Скимпол, видя их в первый раз, был столь откровенен, и просто из себя выходил, чтобы быть столь утончённо приятным. Они же (особенно Ричард), естественно, были польщены по тем же причинам и сочли нешуточной привилегией войти столь свободно в доверие к такому привлекательному человеку. Чем больше мы слушали, тем более ярко говорил м-р Скимпол. Что же касается его изящно шумной манеры, его очаровательной искренности, добродушной привычки легко отбрасывать прочь свои слабости, как если б он говорил, "Я ведь ребёнок, вы знаете! Вы - коварные люди в сравнении со мной" (он действительно заставлял меня видеть себя в этом свете); "но я беспечен и невинен; забудьте всё своё искусство и играйте со мной!" - эффект был абсолютно ослепительным.

      Также он был преисполнен чувствительности и выказывал такое изысканное отношение ко всему, что было прекрасным или нежным, что одним этим мог покорить сердце. Вечером, когда я приготовляла чай, а Ада касалась фортепьяно в примыкающей комнате и тихо мурлыкала своему кузену Ричарду мелодию, которая им случайно вспомнилась, он вошёл и подсел ко мне на софу, и так говорил о Аде, что я в него чуть не влюбилась.

      "Она как утро," - говорил он. "С этими золотыми волосами, голубыми глазами и свежим цветением на щеках, она как летнее утро. Так птицы здесь и будут её принимать. Нам не назвать сиротой такое очаровательное юное создание, когда она радость для всего человечества. Она дитя вселенной".

      Я заметила м-ра Джарндиса, стоявшего около нас, держа руки за спиной, с улыбкой на лице.

      "Вселенная," - заметил он, - "это довольно равнодушная мать, к сожалению".

      "Ну, не знаю!" - с жаром воскликнул м-р Скимпол.

      "А я знаю," - сказал м-р Джарндис.

      "Что ж!" - воскликну м-р Скимпол. "Вы знаете мир (что в его представлении было тоже, что вселенная), а я ничего об этом не знаю, так пусть будет по-вашему. Но если б было по-моему," - он взглянул на кузину с кузеном, - "на их пути не было ежевичных зарослей гнусной реальности. Этот путь был бы усыпан розами; он пролегал бы через павильончики, где не было бы ни весны и осени, ни зимы, лишь цветущее лето. Ни возраст, ни перемены никогда бы его не иссушали. Чтобы низкое слово деньги туда даже не долетало!"

      М-р Джарндис потрепал его по голове с улыбкой, как если б он действительно был ребёнком; выступил на один-два шага и остановился, глядя на молодых людей. Взгляд был задумчивым, но при этом заключал в себе то благожелательное выражение, которое я часто (и как же часто!) видела снова: который надолго запечатлён в моём сердце. Комната, в которой они находились, сообщающаяся с той, где он стоял, была освещена только огнём очага. Ада сидела за фортепиано; Ричард стоял около неё, склонившись. На стене их тени смешались, окружённые странными очертаниями, не чуждые призрачной пляске, заимствованной у изменчивого огня, хотя и отражённые от неподвижных предметов. Ада трогала ноты так нежно и пела так тихо, что ветер, завывавший с дальних холмов, был также внятен, как музыка. В целом картина, казалось, выражала и тайну будущего и тот ключик к ней, который предоставлял голос настоящего.

      Но не для того, чтобы вызвать в памяти эту фантазию, я воспроизвела данную сценку. Во-первых, для меня не прошёл незамеченным контраст, по смыслу и намерению, между молчаливым взглядом, устремлённым в ту сторону, и словами, предварившими его. Во-вторых, хотя взгляд м-ра Джарндиса, как будто он пробуравливал, на какой-то момент задержался на мне, я почувствовала, что в этот момент он как бы доверил мне - и я понимала, что он доверил мне, и что я это доверие приняла - свою надежду, что однажды Ада и Ричард вступят в более милое родство.

      М-р Скимпол играл на фортепиано и на виолончели; и был композитором - раз сочинил пол-оперы, но она ему прискучила - и со вкусом играл то, что им было сочинено. После чая мы получили целый небольшой концерт, в котором Ричард, очарованный пением Ады, и сообщивший мне, что она, кажется, знает все песни, когда-либо написанные - а также м-р Джарндис и я составили аудиторию. Через короткое время я потеряла из виду сначала м-ра Скимпола, и затем Ричарда; и пока я размышляла, как мог Ричард так надолго исчезнуть, когда он столько теряет, в комнату заглянула девушка, которая дала мне ключи, проговорив: "Коли угодно, мисс, можно вас на минутку?"

      Когда я, прикрыв дверь, оказалась с нею в холле, она проговорила, всплеснув руками, "О, коли угодно, мисс, м-р Карстон сказал, чтобы вы поднялись в комнату м-ра Скимпола. На него накатило, мисс!"

      "Накатило?" - проговорила я.

      "Накатило, мисс. Враз," - сказала горничная.

      Я испугалась, что, быть может, его болезнь опасна; но, разумеется, попросила её успокоиться и никого не тревожить; и, быстро поднимаясь за нею по ступенькам, настолько овладела собой, что стала обдумывать, какое наилучшее средство применить, если подтвердится припадок. Девушка распахнула дверь, и я вошла в комнату; где, к моему невыразимому удивлению, вместо того, чтобы обнаружить м-ра Скимпола, простёртым на кровати или упавшим на пол, нашла его с улыбкой стоящим у огня перед Ричардом, в то время как Ричард, с величайшим смущением на лице, смотрел на человека на софе, в просторном белом плаще, с гладкими и редкими волосами на голове, становившимися ещё глаже и реже по мере того, как он их приглаживал носовым платком, вынутым из кармана.

      "Мисс Саммерсон," - поспешно сказал Ричард, - "я рад, что вы пришли. Посоветуйте нам что-нибудь. Наш друг м-р Скимпол - только не пугайтесь! - арестован за долги".

      "И действительно, моя дорогая мисс Саммерсон," - сказал м-р Скимпол с чарующей искренностью, - "я никогда не был в ситуации, где бы мне более был необходим тот замечательный здравый смысл и спокойная привычка к методичности и практичности, которые заметит в вас каждый, кто хоть четверть часа будет иметь счастье находиться в вашем обществе".

      Человек на софе, который, по-видимому, был простужен, так громко фыркнул, что я вздрогнула.

      "За какую сумму вас арестовывают, сэр?" - спросила я м-ра Скимпола

      "Моя дорогая мисс Саммерсон," - сказал он, грациозно покачав головой, - "я не знаю. Указано сколько-то фунтов, несколько шиллингов и полупенсов,"

      "Двадцать четыре фунта шестнадцать и семь пенсов с полупенни," - заметил незнакомец. "Вот сколько."

      "И кажется - кажется, во всяком случае," - сказал м-р Скимпол, - "будто сумма небольшая?"

      Незнакомец ничего не сказал, только ещё раз фыркнул. С такой силой, что, казалось, подскочил на месте.

      "М-ру Скимполу," - сказал мне Ричард, - "щекотливость мешает обратиться к моему кузену Джарндису, поскольку он недавно - мне кажется, сэр, я так понял, что вы недавно -"

      "О да!" - откликнулся м-р Скимпол с улыбкой. "Хотя я и забыл сколько и когда. Джарндис с готовностью сделал бы это опять; но у меня такое эпикурейское чувство, что я предпочёл бы новизну в оказании мне помощи; что я бы скорее," - тут он взглянул на нас с Ричардом, - "развивал великодушие на новой почве, в виде цветка нового вида".

      "Как, вы думаете, лучше, мисс Саммерсон?" - проговорил около меня Ричард.

      Прежде чем ответить, я отважилась спросить вообще, а что случится, если деньги не будут предъявлены.

      "Тюрьма," - сказал незнакомец, невозмутимо укладывая свой носовой платок в цилиндр, который стоял на полу у его ног. "Или Ковинсы".

      "Можно узнать, сэр, что такое -"

      "Ковинсы?" - сказал незнакомец. "Долговая яма."

      Мы с Ричардом снова переглянулись. Совершенно удивительно было, что арест являлся затруднением для нас, но никак не для м-ра Скимпола. Он наблюдал за нами с добродушным интересом; но казалось, отважусь на такую несообразность, здесь не было ничего личного. В этом затруднении он полностью умывал руки, и оно становилось нашим.

      "Мне кажется," - предложил он, как бы добродушно помогая нам найти выход, - "что как участники Канцлерской тяжбы, связанной (как говорят) с большими объёмами собственности, м-р Ричард, или его прекрасная кузина, или оба могли бы что-то подписать, или что-то переделать, или дать определённые обязательства, или залог, или долговую расписку? Я не знаю, как это может называться по-деловому, но я предполагаю, существует же какой-то инструмент, который в силах это разрешить?"

      "Никакого нет," - сказал незнакомец.

      "Как же так?" - откликнулся м-р Скимпол. "Это кажется странным, вот, тому, кто не судья в таких делах!"

      "Странным или каким," - сердито сказал незнакимец, - "я сказал, никакого нет!"

      "Держите себя в руках, дружище, держите в руках!" - мягко урезонил его м-р Скимпол, закончив с него небольшой набросок на форзаце книги. "Не бесчинствуйте при должности. Мы не смешиваем вас и вашу контору; мы не смешиваем лицо и исполнителя. Мы не настолько предубеждены, чтобы не предположить, что в личной жизни вы никто иной, как самый достойный человек, с такой поэзией во всём вашем существе, о которой вы и не подозреваете".

      Незнакомец ответил лишь тем, что ещё раз громко фыркнул; в знак приятия ли поэтической дани или презрительно её отвергая, он мне не разъяснил.

      "Вот, дорогая мисс Саммерсон и дорогой м-р Ричард," - сказал м-р Скимпол весело, невинно и доверчиво, глядя в свой рисунок, склонив голову; - "вы и увидели, что я совершенно неспособен себе помочь и полностью в ваших руках! Я хочу лишь быть свободным. Мотылёк свободен. Человечество определённо не может отказать Гарольду Скимполу в том, что оно признаёт за мотыльками!"

      "Дорогая мисс Саммерсон," - сказалм Ричард, шёпотом, - "у меня есть десять фунтов, которые я получил от м-ра Кенджа. Нужно попробовать что-то сделать".

      У меня было пятнадцать фунтов и несколько шиллингов, которые я сэкономила за несколько лет со своих денег, которые получала раз в три месяца. Я всегда думала, что может что-то произойти, и я окажусь, неожиданно, без родни и средств, на улице; и всегда старалась держать при себе какие-то деньги, чтобы не остаться при этом без пенни. Я сказала Ричарду, что имею небольшие сбережения, и на сегодня они мне не нужны; и попросила Ричарда сообщить м-ру Скимполу в деликатной форме, пока я схожу за деньгами, что мы с удовольствием уплатим его долг.

      Когда я вернулась, м-р Скимпол поцеловал мне руку и, казалось, был совершенно тронут. Не за себя (я снова была озадачена этой несуразностью), а за всех нас; как будто никакие личные соображения для него не существовали, и его занимало единственно созерцание нашего счастья. Ричард, просил меня, как наиболее тактичной в этом деле, как он сказал, уладить с Ковинсов (так его теперь в шутку называл м-р Скимпол), я отсчитала деньги и получила необходимую расписку. И это, в свою очередь, восхитило м-ра Скимпола.

      Его комплименты были настолько деликатны, что я покраснела не так сильно, чем могло бы случиться; и рассчиталась с человеком в белом пальто, ни разу не сбившись. Он положил деньги в карман и отрывисто сказал: "Ну так, доброй ночи, мисс."

      "Друг мой," - сказал м-р Скимпол, стоя спиной к камину, отложив набросок, наполовину им законченный, - "Мне бы хотелось вас кое о чём спросить, без обиды".

      "Ну, валяйте!" - помнится, ответил он.

      "Вы знали сегодня утром, что вам предстоит это поручение?" - спросил м-р Скимпол.

      "Знал-эт вчера полднем, до чая," - сказал Ковинсов.

      "И это не испортило вам аппетит? Как-то не обеспокоило вас?"

      "Ничуть," - сказал Ковинсов. "Я знал, не застану вас сегодня, может, застану завтра. День тут значения не имеет".

      "Но когда вы сюда направлялись," - продолжал м-р Скимпол, - "был чудесный день. Светило солнце, дул ветерок, по полям проходили свет и тени, пели птички".

      "Никто и не говорит, чтобы этого не было, мне чудится," - ответил Ковинсов.

      "Никто," - отметил м-р Скимпол. "Но о чём вы думали в дороге?"

      "Вы што имеете в виду?" - прорычал Ковинсов, с видом сильнейшего негодования. "Думал! У меня достаточно дел, а получаю я не так достаточно, чтобы ещё думать. Думать!" (с глубочайшим презрением).

      "Во всяком случае, вы подумали," - продолжал м-р Скимпол, - "над таким обстоятельством: 'Гарольду Скимполу нравится любоваться солнечным светом; нравится внимать шуму ветра; нравится наблюдать чередование света и теней; нравится слушать птичек, этих певчих в величественном соборе природы. И не кажется ли мне, что я готов лишить Гарольда Скимпола его доли тех возможностей, которые являются его исключительным правом с рождения.' Вы не думали над этим обстоятельством?"

      "Я - конечно - э - НЕТ," - сказал Ковинсов, чьё упорство в полнейшем отторжении самой этой идеи было такой интенсивности, что адекватное ему выражение он мог дать, лишь оставляя длиннющие интервалы после каждого слова, и сопроводив последнее рывком, от которого чуть ли ни свернул шею.

      "Очень странный и любопытный этот мыслительный процесс у вас, деловых людей!" - сказал, раздумывая, м-р Скимпол. "Благодарю вас, мой друг. Доброй ночи."

Поскольку наше отсутствие было уже достаточно долгим, чтобы не показаться странным внизу, я сразу же вернулась и нашла Аду, сидящей у огня за работой и разговаривающей с кузеном Джоном. Тотчас же появился м-р Скимпол, и вскоре после него Ричард. Остаток вечера я была достаточно занята, получая свой первый урок в триктрак от м-ра Джарндиса, который очень любил эту игру, и я захотела, конечно, научиться у него, как можно скорее, чтобы принести хоть крохотную пользу и поиграть, когда у него не окажется более достойного соперника. Только я думала, время от времени, когда м-р Скимпол играл фрагменты из своих собственных сочинений; или когда, равно за фортепиано или с виолончелью, или у нас за столом, он сохранял, без всякого усилия, своё очаровательное настроение и свой нескончаемый лёгкий разговор; что, казалось, это у нас с Ричардом осталось это пережитое впечатление, что нас арестовывают после обеда, как это ни странно, вообще-то.

      Мы расстались поздно: когда Ада в одиннадцать собралась уходить, м-р Скимпол пошёл к роялю, весело трезвоня, что лучший из всех способов продлить день это украсть несколько часиков у ночи, мои дорогие! Уже после двенадцати он вышел из комнаты, вынося свечу и свою разгорячённую физиономию; и я подумала, что он бы мог нас продержать здесь, если бы счёл необходимым, до рассвета. Ада с Ричардом задержались у огня на несколько мгновений, гадая, закончила ли уже миссис Джеллиби свою дневную диктовку, когда м-р Джарндис, которого в комнате не было, вернулся.

      "О Господи, что ж это такое, что же такое!" - твердил он, потирая голову и похаживая в добродушной досаде. "Что мне говорят? Рик, мой мальчик, Эстер, дорогая, что же это вы делаете? Зачем вы это делаета? Как вы это можете? Сколько это было на каждого? - Ветер снова переменился. Я это чувствую во всём теле.".

      Никто из нас не знал, что ответить.

      "Ну же, Рик, ну! Я должен это уладить пока не лягу спать. Сколько вы выложили? Вы двое уплатили деньги, вы знаете! Зачем вы так поступили? Как вы могли? - О, Господи, это точно восточный - должно быть!"

      "Право же, сэр," - начал Ричард, - "Не думаю, что было бы благородно с моей стороны рассказать вам. М-р Скимпол на нас положился -"

      "Господь с тобой, мой мальчик! На кого он только не, полагается!" - проговорил м-р Джарндис, яростно взъерошив волосы и вдруг остановился.

    "В самом деле, сэр?"

    "На кого угодно! И снова попадёт в ту же историю, на следующей же неделе!" - заговорил м-р Джарндис, снова вышагивая широким шагом с погасшей свечёй в руке. "У него всегда те же истории. Ему на роду написаны эти истории. Я точно знаю, что когда его мать разрешилась от бремени, в газетах было объявление: 'Во вторник на прошлой неделе в своей резиденции в Доме Бед миссис Скимпол произвела на свет сына в стеснённых обстоятельствах'.".

    Ричард от души посмеялся, но при этом прибавил, - "Всё же, сэр, я бы не хотел поколебать его доверие, или разрушить его доверие; я, при всём уважении к вашей опытности, должен хранить его секрет, и надеюсь, вы подумаете, прежде чем настаивать. Конечно, если вы будете настаивать, сэр, я сочту, что неправ, и всё расскажу".

    "Что ж!" - воскликнул м-р Джарндис, снова остановившись, и делая несколько энергичных попыток засунуть подсвечник в карман. "Я - вот! Уберите его, дорогая. Сам не знаю, что это я с ним; это всё ветер - всегда так действует - я не буду настаивать, Рик; может быть, ты прав. Но, на самом деле - вцепиться в вас с Эстер - и выжать как пару нежных свежих апельсинов - что появились к Михайлову дню! - Ночью разразится буря!"

    Теперь он поочерёдно то прятал руки в карманы, будто собираясь их там держать долгое время; и тут же их вынимал, начиная яростно ерошить волосы.

    Я отважилась воспользоваться моментом и намекнула, что м-р Скимпол во всех таких делах сущий дитя -

    "А, дорогая?"- ухватился м-р Джарндис за это слово.

    "- Как сущее дитя, сэр," - повторила я, - "и тем отличается от других людей -"

    "Ты права!" - сказал м-р Джарндис, светлея лицом. "Своим женским умом попала прямо в точку. Он дитя - совершенное дитя. Я говорил, что он ребёнок, помнишь, когда первый раз упомянул о нём."

    Точно! Точно! подтвердили мы.

    "И он ребёнок. Вот, разве не так?" - твердил м-р Джарндис, всё более и более светлея лицом.

    Так и есть, согласились мы.

    "Как вы только об этом подумали, это же верх ребячества - я подразумеваю себя," - сказал м-р Джарндис, - " хоть на миг принять его за взрослого. Да можно ли, чтобы он за что-то отвечал? Представить Гарольда Скимпола с проектами и планами, или с пониманием последствий! Ха, ха, ха!"

    Так восхитительно было видеть, что облака рассеялись на его посветлевшем лице, видеть его таким от всего сердца довольным и понимать, а это было невозможно не понять, что источником его благодушия была доброта, для которой пытка осуждать и подозревать, или скрытно винить кого-нибудь, - так что на глазах Ады выступили слёзы в ответ на его улыбку, и я почувствовала, что тоже прослезилась.

    "Ну что за рыбья голова у меня на плечах," - воскликнул м-р Джарндисло, - "чтобы нужно было об этом напоминать! Вся эта история выдаёт ребёнка с начала и до конца. Никто, кроме ребёнка, не подумал бы выбрать вас двоих для такого дела. Никто, кроме ребёнка, не подумал бы, что у вас есть деньги. Если б там было тысяча фунтов, было бы то же самое!" - говорил м-р Джарндис, и всё лицо его пылало.

    Мы все это подтвердили по своим вечерним впечатлениям.

    "Конечно, конечно!" - говорил м-р Джарндис. "Однако, Рик, Эстер и вы также, Ада, потому что я не уверен, что и вашему маленькому кошельку не угрожает его неопытность - вы должны все дать мне обещание, что ничего подобного больше не повторится. Никаких ссуд! Ни одного пенса!"

    Мы все честно пообещали; Ричард, весело взглянув на меня, дотронулся до своего кармана, как бы напоминая мне, что нам не грозит опасность нарушить своё слово.

    "Что же касается Скимпола," - сказал м-р Джарндис, - "удобный кукольный домик с хорошим пансионом, и несколько оловянных человечков, чтобы влезать в долги и брать деньги, устроили бы мальчика по жизни. Сейчас, думаю, он спит сном младенца; пора и мне отправить свою трезвую голову на прозаическую подушку. Спокойной ночи, мои дорогие. Благосливи вас господь!"

    "Он снова заглянул, с улыбающимся лицом, ещё до того, как мы зажгли свои свечи, и сказал, - "О! Я ходил взглянуть на флюгер. И похоже, тревога насчёт ветра была напрасной. Смотрит на юг!" И ушёл, напевая про себя.          

    Мы с Адой наверху немного поговорили друг с другом, сойдясь в том, что его причуда насчёт ветра была выдумкой; и что он использовал это притворство, чтобы объяснить всякое разочарование, которое он не мог от себя скрыть, вместо того, чтобы обратиться к истинной причине, или порочить и унижать кого либо. Мы решили, что это вполне в духе его эксцентричной доброты; в отличие от тех капризных людей, которые превращают погоду и ветры (особенно тот несчастный ветер, который м-р Джарндис избрал совсем для другой цели) в подсадную утку для своего желчного и мрачного настроения.

        Поистине, к моей благодарности к м-ру Джарндису в один этот вечер прибавилось столько любви, что, я надеялась, через это смешанное чувство уже стала понимать его. Кажущиеся противоречия в характере м-ра Скимпола, или миссис Джеллиби, трудно ожидать, что я смогла бы примирить, имея так мало жизненного, практического опыта. Да я и не пыталась; потому что мои мысли, когда я осталась одна, были заняты Адой и Ричардом, и той тайной относительно них, которая, мне казалось, была доверена мне. Моя фантазия, слегка разгулявшаяся, вероятно, от ветра, всё же не соглашалась быть совершенно бескорыстной, хотя я, как могла, её к этому склоняла. Она направилась снова в дом моей крёстной, и прошла по всему прошлому пути, поднимая смутные мысли, которые когда-то здесь трепетали в тиши, о том, знал ли м-р Джарндис о моём происхождении - и даже о том, что он, возможно, мой отец - хотя эта праздная мечта теперь совершенно ушла.

    Теперь это всё ушло, я вспомнила, поднимаясь от огня. Размышлять о прошлом было не по мне, но - действовать с бодрым духом и признательным сердцем. Поэтому я себе сказала, - "Эстер, Эстер, Эстер! Долг, моя дорогая!" - и так встряхнула корзинкой с хозяйственными ключами, что они зазвенели, как маленькие колокольчики, приглашая меня, полную надежды, идти спать.

Сергей Семёнов, поэтический перевод, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1529 № 120693 от 18.06.2016

1 | 4 | 1604 | 29.11.2024. 21:39:46

Произведение оценили (+): ["Vir Varius"]

Произведение оценили (-): []