Человек тысячелетия. О бедном Шекспире замолвите слово

Господа, вернемся к нашим играм. Пока копятся мои переводы, зададимся следующими вопросами. Если допустить, что первые 17 сонетов написаны женщиной, какое отношение их автор имела к ростовщику из Стратфорда? И вообще – имел ли хоть какое-то отношение к шекспировскому наследию, в том числе и к сонетам, этот ростовщик? А если не имел, то какого черта понадобилась эта чудовищная мистификация? Предлагаю вашему вниманию небольшое вступление из моей книги «Человек тысячелетия».

ЧЕЛОВЕК ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

На рубеже веков Шекспир был объявлен человеком тысячелетия. Если бы это и впрямь возможно было строго обосновать, то вряд ли нашлась бы кандидатура более подходящая: нельзя не признать, что другого такого гения человечество не производило. Однако в самой формулировке «человек тысячелетия» есть зерно возможного противоречия: совершенно очевидно, что в этой формуле подразумевается Шекспир-драматург и Шекспир-поэт, гений духа, и что человек, который писал под именем Шекспира, неизбежно соответствует этой гениальности и своими человеческими качествами. При этом не подвергается сомнению (по крайней мере, теми, кто наградил Шекспира этим титулом), что Уильям Шекспир, автор трех с половиной десятков пьес и полутора сотен сонетов, чье имя с самого начала стояло на обложках изданий его книг и собраний сочинений, и Уильям Шакспер, мелкий ростовщик и пайщик театра «Глобус» (именно так писалась и произносилась его фамилия), которому приписывалось авторство произведений Шекспира, – одно лицо.
Между тем проблема шекспирова авторства существует столько времени, сколько существует шекспироведение, – с момента возникновения первого пристального интереса к его жизни и творчеству. Эта проблема возникла не на пустом месте. Как только человечество осознало высоту и масштабы литературного наследия Шекспира, возник и жадный интерес к его биографии – причем не только у тех, кто хотел понять эволюцию его духа и разглядеть за его творческим наследием характер и судьбу этого немыслимого человека, но и среди тех, кто увидел возможность спекуляции на любом открывающемся факте его биографии.
Интерес первых исследователей привел к обескураживающим результатам: облик человека, мягко говоря, никак не увязывался с автором произведений, а если говорить откровенней, исследователи обнаружили, что между ними – пропасть. Спекулятивный интерес вторых, подпитанный и открытиями первых, привел к тому, что, отвечая на потребность видеть за произведениями гения и высокое человеческое достоинство, они наплодили немало фальшивок, от многочисленных «портретов Шекспира» до «духовного трактата» его отца, который на самом деле был неграмотен и вместо подписи ставил крест.
Обескураженные исследователи вынуждены были несоответствие между Шекспиром-писателем и Шакспером-дельцом объяснять либо с помощью всевозможных натяжек, либо тем, что истинным автором был не этот мелкий ростовщик, а некто скрывшийся под псевдонимом «Шекспир». Претендентов на этот «пост» за всю историю шекспироведения набралось более полусотни; из них наиболее реальными – благодаря некоторым заново открытым фактам – до последнего времени считались пятеро: Елизавета I, Фрэнсис Бэкон, Кристофер Марло, граф Рэтленд и граф Оксфорд. Эти кандидатуры возникли еще в XIX – начале ХХ века; каждая из них имеет своих сторонников, но всех «нестратфордианцев» объединяет одна абсолютная уверенность: Уильям Шакспер из Стратфорда не мог быть Шекспиром. Только не он!
Чтобы показать, что проблема шекспирова авторства не надуманна, что между Шекспиром, то есть тем, кто писал под этим псевдонимом, и Уильямом Шакспером из Стратфорда действительно существует пропасть, попробуем свести воедино хотя бы некоторые, основные аргументы «нестратфордианцев» в виде вопросов, которые в разное время возникали у исследователей по мере обнаружения фактов из жизни Шакспера:

1. Как объяснить свободное владение несколькими языками и высочайшую образованность и эрудицию Шекспира, доказанных многочисленными исследованиями шекспироведов (его словарный запас – около 22000 слов – более чем вдвое превосходил словарь самых образованных людей его времени (в словаре Френсиса Бэкона было 8000 слов), а такие знания можно было получить только сызмальства, при чрезвычайно высоком уровне домашнего воспитания и последующего университетского образования), при том что:
1/ Родители Шакспера были неграмотны (отец, Джон Шакспер, вместо подписи ставил крест или специальный знак, обозначавший его профессию).
2/ Не осталось никаких следов пребывания Шакспера в каком бы то ни было учебном заведении; наоборот, до нас дошли свидетельства его современников, утверждавших, что Шакспер нигде не учился и был совершенно необразован.
3/ Дети Шакспера остались неграмотными. (Одного этого было бы достаточно, чтобы поостеречься объявлять его человеком тысячелетия!)
4/ Сохранившиеся (на документах) подписи Шакспера выглядят более чем странно; впечатление такое, что поставивший их человек еле умеет писать: буквы у него разбегаются, он делает пропуски, а пером пользуется так редко, что написание букв каждый раз разное, – притом, что должен же он был от руки написать свои почти сорок пьес?! Попытка объяснять эти несусветные автографы инсультом или какой-либо другой тяжелой болезнью опровергается тем, что именно на то время, когда были поставлены эти подписи, приходится максимально активная деятельность Шакспера в Стратфорде по приобретению земель, домов и откупа церковной десятины, а его предсмертная попойка с Беном Джонсоном, в результате которой он и умер, также ничего общего с тяжелым заболеванием не имеет.
5/ В доме у Шакспера не было ни одной книги (книги стоили дорого, а в расписанном до копейки завещании они не упоминаются).
2. Как объяснить, что этот гений и, судя по пьесам и стихам, человек благороднейших взглядов, не только занимался ростовщичеством, из-за двух фунтов тягая в суд своих должников (вплоть до тюрьмы и долговой ямы), но и припрятывал зерно для спекуляции в голодный год?
3. Чем объяснить полное отсутствие каких бы то ни было платежных документов, подтверждающих, что Шакспер получал какие бы то ни было гонорары от театров или издателей, как все другие современные ему драматурги?
4. Чем объяснить полное прекращение творчества Шекспира (больше не написано ни строки) с момента переезда Шакспера из Лондона в Стратфорд в 1612 году – вплоть до смерти в 1616 году?
5. Чем объяснить полное молчание в печати по поводу смерти Шакспера в 1616 году – притом, что Шекспир при жизни собрал все мыслимые похвальные эпитеты? – Такого не было ни с одним хоть сколько-нибудь крупным английским писателем ни до, ни после; на смерть современников Шекспира – например, Нэша, Джонсона, Донна – издавались сборники посвящений.
6. Как объяснить вопиющую, абсолютную духовную убогость завещания Шакспера, подобной которой не было в истории английской литературы? (Священник, обнаруживший этот документ, воскликнул: «Лучше бы я его не находил!»)
7. Куда делись все рукописи пьес? – Такого полного «исчезновения» современная Шекспиру английская литература не знала: не сохранилось ни одной строки Шекспира, достоверно написанной его рукой.
8. Чем объяснить факты, свидетельствующие о том, что все, связанное с личностью истинного автора (с авторами) шекспировских произведений сохранялось в строгой тайне, а любые попытки пролить свет на нее карались на государственном уровне? – Попытка Роберта Грина в его предсмертном фельетоне намекнуть на то, что Шакспер – подставное лицо, Джон-фактотум, привела к тому, что Генри Четл, издавший этот фельетон (подозревают, что он был и его автором) немедленно печатно принес свои извинения, не называя никаких фамилий и в такой форме, что было очевидно: с ним круто поговорили. Дрейтон за попытку донести до читателей информацию о том, кто скрывается за псевдонимом «Шекспир», попал в тюрьму; архив Бена Джонсона, принимавшего участие в подготовке Большого фолио, был сожжен вместе с его кабинетом; единственный экземпляр готовившегося к печати двухтомного труда об английской поэзии, где фигуру Шекспира обойти молчанием было бы невозможно, тоже сгорел при странных обстоятельствах.
9. Чем объяснить более чем странное оформление Первого Фолио (первое полное собрание шекспировских пьес), имеющее явно мистификационный характер:
1/ На портрете гравера Дройсхута Шекспир изображен в маске, в которой специалисты по компьютерной графике нашли сходство с чертами Елизаветы.
2/ Левая половина камзола вывернута наизнанку.
3/ Подпись Бена Джонсона под портретом имеет явно издевательский характер, притом, что его посвящение Шекспиру там же – настоящий гимн (переводы стихов – мои – В.К.):

Изображенье врезал в медь Гравер
Для истинно бессмертного Шекспира;
Художник здесь затеял с Жизнью спор,
Чтоб мир переиграть; но как для мира
Глубокий ум на медном воссоздать,
Так тонко врезав, как шутя поймал он
Его лицо? – Гравюра бы тогда
Все, что на меди, превзошла немало.
Но он не смог; читатель, мой совет:
Зри в книгу, не взирая на портрет.

4/ Слова «когда время размоет стратфордский монумент» в посвящении Л.Диггза в Первом фолио – явная насмешка: во-первых, значение «монумент» слова monument тогда было вторым, а первым было значение «образина», а, во-вторых, в некоторых экземплярах издания Первого фолио это слово было вообще напечатано по-другому – moniment, что означает (на шотландском диалекте) «посмешище» – и только. Невозможно объяснить эту «диверсию» против стратфордца иначе чем специально организованную.
10. Как объяснить манипуляции с портретом в Первом фолио и во втором издании сонетов Шекспира в 1640 году (в этом издании на лице – та же маска, но Шекспир изображен в зеркале, и его прежде вывернутый наизнанку рукав теперь закрыт плащом, а в правой руке – оливковая ветвь, символ поэта), странную фамилию издателя Джон Бенсон (через три года после смерти Бена Джонсона в 1637 году) и еще более странные знаки вопроса в первых строчках подписи под портретом:

И эта тень – Шекспир?! Лицо времен?!
Бог сцены?! Жизнь и тайна отраженья! –
Одеждой твоего воображенья
Гордился Дух – ты был его Закон;
Да, в крайность впасть не сможет Человек
В словах хвалы твоим произведеньям.
Тебе по праву даже на мгновенье
Не будет равных славою вовек.

11. Чем объяснить, что в первоначальном варианте памятника Шекспиру в Стратфорде он был изображен прижимающим к животу мешок с шерстью и лишь с середины XVIII века у него под руками появилось нечто вроде бумаги, а «унылый портной» превратился в «самодовольного колбасника» (формула, изобретенная одним из стратфордианцев)?

Лично мне, для того чтобы не только поставить под сомнение авторство Шакспера, но и быть уверенным в том, что он не имел никакого отношения к шекспировским произведениям, хватило бы любого из этих аргументов; однако тем, кто хочет идентифицировать автора шекспировских произведений как Уильяма Шакспера из Стратфорда, надо ответить не только на все перечисленные выше вопросы, но и на те, которые заставляют подозревать в авторстве – или соавторстве – перечисленных выше кандидатов, а современников Шекспира, имеющих хоть какое-то отношение к шекспировским текстам, – в глубоко продуманной и гениально осуществленной мистификации. Кто стоял за этой мистификацией, для чего она была задумана и как осуществлена – ответы на эти вопросы только недавно стали находить. Именно в последнее время состояние мирового шекспироведения кардинально изменилось: за короткий срок независимо друг от друга появилось несколько работ, которые в совокупности меняют общепринятую точку зрения и на авторство Шекспира, и на его творчество. Я имею в виду книгу И.М.Гилилова «Тайна Великого Феникса, или Игра об Уильяме Шекспире» (М., 1998), работу А.Н.Баркова ««Гамлет»: трагедия ошибок или трагическая судьба автора?» (в книге А.Н.Баркова и П.Б.Маслака «У.Шекспир и М.Булгаков: невостребованная гениальность»; Киев, 2000) и др. работы.

Надеюсь, для читателей очевидно, что в начале 17-го века была разыграна грандиозная мистификация; мистификаторы смеются над нами, глядя на то, как одураченное человечество в лице его представителей с дурацкими колпаками вместо академических головных уборов всерьез голосуют за то, что именно это ничтожество является «человеком тысячелетия». Вопрос: зачем им это понадобилось? Все-таки должны были быть весьма серьезные основания для того, чтобы отказаться от реальной прижизненной и невероятной посмертной славы – пусть даже автор под этим псевдонимом не один (и даже не двое, о чем свидетельствует невероятный, невообразимый словарь Шекспира).
Я вижу только одну достаточно убедительную причину: безопасность государства. А что было главным в вопросе безопасности государства в елизаветинские времена? – Вопросы престолонаследия. И вот если взглянуть на шекспировскую проблему с этой точки зрения, то мгновенно все становится на свои места, а все вопросы, не находившие ответов, легко получают их – и при этом не противореча ничему из известного нам об авторе шекспировского канона.
Прежде всего бросается в глаза, что пять из шести наиболее убедительных кандидатов на «пост» Шекспира имеют королевское происхождение. Фактов, свидетельствующих, что Кристофер Марло был тайным сыном королевы Елизаветы, достаточно много; «марловианцы» собрали внушительные доказательства того, что фальсификация его смерти была инициирована Тайным Советом и что он остался жив и впоследствии стал Железной Маской, живя то в Европе, то в поместье Пембруков под именем алхимика Сью Стэнфорда и публикуясь под именем Шекспира. Существует много косвенных доказательств и тому, что Френсис Бэкон был тоже сыном королевы Елизаветы – и в то же время есть много фактов, свидетельствующих, что он не только имел прямое отношение к произведениям Шекспира, но и был изобретателем шекспировского псевдонима Shake-speare, придумав его по созвучию с фамилией Шакспера, семью которого он знал по Стратфорду, где жили родственники приемных родителей Бэкона. А недавно Пол Стрэйт, сидя в Америке ее же и открыл: он обнаружил документы, из которых следовало, что граф Оксфорд был сыном королевы Елизаветы, знал об этом – и одновременно был и Шекспиром. Бедняга, он помчался делать об этом доклад в Лондон, думая ошарашить этим открытием английских академиков!
В гробу академики видали все эти «версии» – и у них есть серьезный аргумент: каждое направление в «антистратфордианстве» считает именно своего кандидата Шекспиром – и только его, чем загоняют себя и друг друга в тупик. До тех пор, пока они не поймут, что «Шекспир» – коллективный псевдоним, и не выступят вместе, им успеха не видать. Но, с моей точки зрения, им не видать успеха ни порознь, ни вместе – по крайней мере, в ближайшее время – и по другой причине. Дело в том, что версия Шекспира – стратфордского ростовщика поддерживается королевской властью, которая не может позволить себе признать, что у королевы-девственницы были дети, будь они хоть трижды гениальны. Они не могут это признать даже несмотря на то, что слава Шекспира так велика: это и сегодня грозит безопасности государства! Удивительная ситуация.
Года три назад мое интервью с Альфредом Николаевичем Барковым, нашедшим замечательные доказательства того, что Кристофер Марло не только был сыном королевы Елизаветы, но и «главной составляющей» шекспировского псевдонима, было опубликовано под заголовком «Шекспир – дело семейное». Недавнее открытие Пола Стрэйта удивительно легко «легло» в эту версию. Теперь у нас есть достоверный портрет Шекспира в молодости (21 год, день его рождения во время учебы в Кембриджском университете).

Какое все это имеет отношение к «Сонетам» Шекспира? А вот какое. Известно, что сонеты писали Елизавета I, вероятно, граф Оксфорд (первый сын королевы, от адмирала Томаса Сеймура), Филип Сидни (по одной версии сын Елизаветы и Филиппа II, по другой – Елизаветы и Роберта Дадли), Френсис Бэкон (сын Елизаветы и Дадли), Роберт Эссекс (тоже сын Елизаветы и Дадли; в камере перед казнью он выцарапал на стене: Robert Tudor); стихи писали и Кристофер Марло (сын Елизаветы и Дадли, хваставшийся, что имеет право чеканить монеты со своим изображением), и Елизавета Рэтленд (формально внучка королевы как дочь Филипа Сидни, но скорее всего ее дочь), про которую Бен Джонсон говорил, что она в искусстве поэзии не уступала своему отцу, Филиппу Сидни. Дворецкий Роберта Дадли говорил: «У моего лорда пять детей от королевы, и больше не будет». Вероятнее всего (в порядке рождении) это Сидни, Бэкон, Марло, Эссекс и Едизавета Рэтленд.
Даже с учетом того, что Филип Сидни писал не английские сонеты, а итальянские и потому вряд ли мог посмертно стать участником сборника «Сонеты», соавторов могло быть несколько. Наиболее вероятные участники этой книги (но не все) – Елизавета I, Френсис Бэкон, Кристофер Марло, Елизавета Рэтленд и предполагаемый внук королевы Уильям Пембрук. Становится понятным, почему так строго, на уровне государственной тайны, охранялся секрет шекспировского псевдонима.
Из-за того, что английская грамматика позволяет строить текст таким образом, что пол автора и адресата определить невозможно, мы не можем сказать, кто кому написал какой сонет. Я думаю, что ключ к «разблюдовке» сборника авторами оставлен в зашифрованном виде. С. Степанов считает, что он (ключ) в «Плаче Розалин», в первом издании сонетов напечатанном вслед за основным корпусом сонетов. Скорее всего, он прав, только он ошибся, предполагая, что «Сонеты» - диалог между графом Рэтленд и его женой (стихов граф не писал, к поэтам относился снисходительно, а его происхождение не вызывает никаких подозрений и разночтений).
И только теперь становится понятным, почему я перевел шекспировский сонетный цикл с соблюдением пола автора и адресата каждого сонета в полном соответствии с английским оригиналом: какое прочтение допускает английский сонет, такое прочтение допускает и мой перевод. Точно таким же образом выполнены и прозаические переводы всех 154 сонетов; в подстрочниках же я дал варианты возможных прочтений через варианты окончаний глаголов и прилагательных в скобках. Вот как все это выглядит на примерах первых двух сонетов:

1
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light'st flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world's fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content
And, tender churl, makest waste in niggarding.
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.

От прекраснейших созданий мы желаем продолжения в потомстве,
чтобы в результате роза (м. рода) красоты никогда не смог(ла) умереть,
но чтобы, когда со временем более зрелая роза скончается,
его нежный наследник неc бы память о нем.
Но ты, помолвленный(ая) с твоим же собственным ярким взглядом,
питаешь пламя своего света топливом своей же сущности,
устраивая голод там, где изобилье,
сам(а) себе враг, слишком жестокий(ая) к своей милой особе.
Ты, являющийся(аяся) свежим украшением мира
и единственным герольдом праздничной весны,
в собственном бутоне хоронишь свое содержание
и, нежный(ая) скряга, растрачиваешься в скупости.
Сжалься над миром, иначе тебе стать тем обжорой,
который с помощью могилы съест законно принадлежащее миру.

Прекраснейшим созданиям мы желаем продолжения в потомстве, чтобы роза красо¬ты никогда не умерла и чтобы, со временем, когда зрелой розе придет срок скончаться, в нежной красоте ее наследника сохранилась память о ней. Но ты, в самолюбованье, сосредоточась на своем выразительном взгляде, питаешь пламя своего горения топливом своего будущего, сея голод там, где изобилье, враг себе же, чересчур жестокий к своей красоте. Будучи свежим украшением мира и единственным глашатаем праздничной весны, ты хоронишь свою сущность в собственном бутоне и, скряга, в этой жадности лишь напрасно растрачиваешь себя. Сжалься над миром – иначе тебе суждено стать тем обжорой, который, объединившись с могилой, съест то, что по праву лишь миру и принадлежит.

Прекрасным мы желаем продолженья
В потомках, чтобы розе красоты,
Преодолев старенье и забвенье,
Не умереть и впредь цвести. Но ты
Не в самолюбованье ли умильном
Горишь, собой питаясь, в той судьбе
Лишь голод сея там, где изобилье,
Враг красоте – жестокий враг себе.
Весны предвестье – и весне препона,
Ты, скряга и транжира, жадный мот,
Хоронишь красоту еще в бутоне.
Мир пожалей, обжора: от щедрот,
С могилою на пару съешь ты, право,
Что миру лишь принадлежит по праву.

2
When forty winters shall beseige thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery, so gazed on now,
Will be a tatter'd weed, of small worth held:
Then being ask'd where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say, within thine own deep-sunken eyes,
Were an all-eating shame and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer 'This fair child of mine
Shall sum my count and make my old excuse,'
Proving his beauty by succession thine!
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.

02-2
Когда сорок зим осадят твой лоб
и пророют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
твой гордый наряд юности, с таким интересом разглядываемый сейчас,
превратится в ничего не стоящие лохмотья.
Тогда, если тебя спросят, куда делась вся твоя красота,
где все сокровища твоих лучших дней,
сказать, что они в твоих собственных глубоко запавших глазах,
было бы всепожирающим стыдом и бравированием расточительством.
Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
если бы ты мог(ла) ответить. «Этот мой прекрасный ребенок
подведет итог моему счету и оправдает мою старость», –
доказывая, что его красота – правопреемница твоей.
Это как если бы снова стать молодым(ой), когда ты стар(а).
и обнаружить, что твоя кровь теплая, когда ты чувствуешь ее холодной.

02-3
Когда сорок зим осадят твой облик и пророют глубокие борозды на поле твоей красоты, праздничный наряд твоей юности, который сегодня приковывает все взгляды, быстро превратится в ничего не стоящие лохмотья. Тогда, если тебя спросят, куда делась вся твоя былая красота, где сокровища твоих лучших дней, а ты в ответ скажешь, что они в твоих глубоко запавших глазах, это будет выглядеть как совершен¬ное бесстыдство и бравирование мотовством. Куда похвальнее было бы использовать твою красоту таким образом, чтобы тебе можно было ответить: «Этот мой прекрасный ребенок подведет итог моему расчету с жизнью и оправдает мою старость», – пока¬зав, что его красота – правопреемница твоей. Это равносильно тому, как если бы снова ощутить себя молодым, когда ты стар, и обнаружить, что твоя кровь ещё горяча, в то время как ты чувствуешь, что она уже холодна.

02-4
Когда, годами предан, облик твой
Сдаст в красоте, что нынче тешит взгляды,
И превратятся возраста зимой
В лохмотья гордой юности наряды, –
Спросить тебя: "Где ж красота твоя?
Где лучших дней сокровища?" – и, вспомнив
О мотовстве бездумном, стыд тая,
Глаза ты спрячешь, промолчавши. – Полно,
Не лучше, красоту зря не губя,
Ей жизнь продлить? – Тогда дитя родное
На старости порадует тебя
Твоею же ожившей красотою.
Кровиночка твоя согреет кров,
Когда тебя уже не греет кровь.

Владимир Козаровецкий