Поэма вопросительных знаков

Поэма вопросительных знаков

***
чем жив человек,
которому нечем жить?

что имеет человек,
который ничего не имеет?

зачем он нужен,
если он никому не нужен?

хорошие вопросы.

хорошие вопросы тем и хороши,
что можно обходится без ответов.

***

над ним
кусок высокого неба,
столь просветленного,
что трогается в преждевременный рост
хрупкая зелень перезимовавших роговиц;

под ним
полтора метра завистливых черноземов,
теряющих, будто ветреная женщина,
изводящая плоть диетой,
подкожный слой животворящего гумуса;

за ним
оборванная вереница
непомнящих родства поколений,
где каждый из новорожденных чист,
как не родившийся;

перед ним
нехоженое поле
скрытного, будто вирусоносительство,
хронического бессмертия.

***

о чем ты думаешь,
когда ни о чем не думаешь?

что с тобой происходит,
когда ничего не происходит?

к чему ты придешь,
оставаясь на месте?

***

напомни ему,
напомни ему все то, что он знал да забыл,
к чему, будто запах изо рта, не подпускает
дурная память.

вот тебе прямая речь.

все то хорошее, что было в нем – плохо,
потому что требует доработки,

все то низменное, что он так испуганно прикрывал – прекрасно,
потому что стремится к совершенству,

все то волевое, на что он так беспечно рассчитывал – бессильно,
потому что уступает воле силы;

все то искреннее, на что он все-таки сподобился – лживо,
потому что почти правдиво.

он не выносит свободы,
потому что свобода требует преданного одиночества,

он сторонится любви,
потому что любовь обременительна в быту,

он не имеет ничего личного,
потому что избегает всего лишнего,

он не доверяет Богу,
потому что Бог любит мертвых.

***

сколько надобно корма
для не взошедшей надежды,
чтобы она пустилась в рост?

сколько надобно мер
насыщающего отчаяния,
чтобы она заплодоносила?

сколько надобно пригоршней
твердых зерен надежды,
чтоб прокормиться?

***

ты – издали напоминающий человека,
ибо ничто человеческое тебе не чуждо,
храмина из бремени, отягощенная душой,
этой непосильной ношей, которая все время норовит вырваться наружу,
скопище пороков,
отстойник для нечистот,
хронический подсудимый,
доставшаяся по наследству вещь для внутреннего употребления;

по определению – разумен,
по недомыслию – бескорыстен,
по принуждению – добр,
по призванию – равнодушен;

плохой сын,
никудышный отец,
никчемный любовник;

слишком слабый, чтобы обходиться без Бога,
слишком самонадеянный, чтобы его признавать;

некто, который никто,
или ничто, представляющее из себя нечто,
сотворивший от нечего делать
тяжеловесное ничего;

на самом деле тебя нет,
особенно, если все дело и состоит только в том,
чтобы быть,

что уже чрезвычайно много;

встречный взгляд, не останавливаясь,
проникает сквозь тебя навылет,
почти не испытывая сопротивления материала,
как рука, слегка преломляясь, при погружении в воду,
ибо слишком разрежен воздух твоей субстанции;

«взывай же, если есть отвечающий тебе.»

***

если ты только соринка в глазах,
отчего же – рубец на сердце?

если время, как живое – боль,
тоже терпит до поры до времени,
то кто устанавливает меру его терпения?

если убрать из твоего навязчивого молчания
трагические нотки,
то что от тебя останется?

если ты есмь хранилище неизбывной жизни,
то отчего же она жаждет
избавится от тебя?

если непременно надобно умереть,
то, может быть, следует сделать
это прямо сейчас?

если, слюнявя пальцы, все время листать дни,
то где же те страницы,
на которых даны ответы?

***

вот там ты был, там,
в смысле здесь, то есть нигде, а именно – повсеместно,
там,

где поскрипывает под неторопливым шагом
круто сваренный на январском морозе яичный белок снега,

где выедает пристальные глаза наивною синевою
беспредельное небо кисти провинциального художника,

где по беззубым родным селениям
кружится над (неповинною?) головою
крупное, как аистиное гнездо, языческое солнце,
а чуть ниже производят опиум маковки церковных куполов,

где то ли безрассудно, то ли осторожно являет свой ущербный лик
замученная поэтами неизбежная луна, и, испугавшись,
что ее опять начнут безбожно склонять, прячется в нечто тучеобразное,

где скользящий по изголодавшемуся блюду месяц учит свежеиспеченную хозяйку как надобно лепить вареник,

где методично падающий снег производит побелку закопченных за лето
высоких потолков липовых крон, где, затаившие дух накануне цветения,
целебные липы благоухают свежестью, будто комнаты, убранные в честь прихода гостей,

где показывают пример неподдельного патриотизма неприметные воробьи, даже и в лютую стужу не покидающие родимые пространства,

где в снеговых предгорьях Пастернаковского февраля тают глубинные залежи длинных ночей и прибывают реки полноводного света,

где от поджимающегося на перекладине солнца прячется по позднемартовским оврагам, сбежавший с плиты бульон переварившегося снега,

где перепаханное поле в предвкушении оплодотворяющего посева лежит
доступное и нагое, не ведая ни толики сраму,

где вовсе и не портят, но даже подчеркивают строгую линию раскроенного чернозема салатовые заплатки апрельских всходов,

где набрякшие соком нераскрывшиеся деревья, как нарядные первоклассницы,
по щиколотки одеты в известковые носочки,

где забелевшие первыми веточки угловатого абрикоса, словно девочки-мусульманки с бесчисленными косичками, призывают к себе восторженный взгляд, а после, насытившись, цепляешь ногами утратившую запах рыбную чешую облетевших лепестков,

где соблюдающая строгую экономию хозяйка-весна придерживает наступление долгожданной теплоты, и в середине апреля брызжет мокрым снежком, жалким как выделения петушиной наследственной влаги,

где крупнорослое растение-каштан, будто членистоногое животное, ощупывает многочисленными отростками, падающую после встряски градусника, болезненную температуру,

где на назойливых каштановых ветках, наконец-то почуявших кожею подступающий май, виснут вниз головою летучие мыши нераскрытых листьев,

где все равно где и с кем жить лишь бы надзирало за тобой располневшее каштановое лицо,

где благодатный майский дождь с высшим агрономическим образованием
питает тот безразмерный день, который год кормит,

где как бы некстати настигает врасплох порывистый южный ветер, взрывоопасный как полная женская грудь, где эти волнообразные груди колышутся в такт мерному шагу, теряя и меру и такт,

где молодым неопытным любовникам никак не дает покоя округлившийся живот весны,

где, дорожа своей дон-жуановской репутацией, чистосердечно пугаются непосредственного употребления, одноразовые как стаканчики, предназначенные мужчины,

где этой очень красивой женщине для расчлененной пополам любви
не хватает сущего пустяка – крохотного изъяна,

где, уставший от трудов праведных, плотный весенний день раскрывается полностью, будто крупно порезанный чайный лист, отдавший и бодрость и запах,

где, словно натурщик, усидчиво позирует мастеру брат твой – горящий куст майской жимолости, как образчик высокой живописи,

где все это служит несомненным поводом для удачливого зачатия и меньше всего для маетного рождения,

где на сквозных ветрах теряют пышную шевелюру лысеющие головки мать-и-мачехи,

где над длинными, как поэма, свекольными строчками склоняются терпеливые собирательницы сладких образов, где доморощенные поэты – полководцы мысленных чувствований - ставят строчки в шеренги, а строфы в каре в надежде избежать неблагоприятного исхода прочтений,

где в пору глубинной засухи, когда только и вплетать зерновки в тугую косичку колоса, бывает так сухо, как во рту на похмелье, и брошенными на сковородку оладушками жарятся кучевые облака,

где из каллусной массы колб-облаков регенерируют длинные корешки сортовых дождей,

где, если всмотреться, то в мелком дождичке угадывается что-то от изыскано семенящей гейши в нездешнем кимоно по привычной каштановой аллейке,

где прерывистый суточный дождь время от времени смывает накопившиеся за ночь нечистоты и снова набирает до нужного уровня влагу,

где даже душа влажнеет, как отсыревшие сигареты: никак ни вдохнуть, ни выдохнуть,

где дождевые черви, как использованные стержни с красными чернилами,
обильно разбросаны для выделения наиболее удавшихся кусков поэмы ночного дождя,

где поэзия, которой нет места в этой пресной обыденной жизни, пребывает, как Бог твой – во всем,

где коленопреклоненный клевер складывает листочки в троеперстие и молится своему травянистому Богу,

где, чтобы уверовать, Бог твой обязан быть грозно-карающим иначе его стоит распять,

где был ты когда-то юн, одинок и несчастлив – и это вошло в привычку,

где то, что узнал ты об одиночестве, не подпускает тебя к людям ближе, чем
на расстояние подающей руки,

где пробуждает аппетит к лишенной аромата жизни закат цвета наваристого борща…

… какой коротенький мир – а насмотреться нельзя.

Анатолий Юхименко, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 1476 № 104256 от 22.03.2014

0 | 2 | 1597 | 17.11.2024. 15:39:47

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []