Маме

Кладбище на сонной Буковине
дремлет у излучины Днестра.
Серый крест на холмике из глины
и жара, нещадная жара.

Верещит сорока-тараторка,
муравьи шныряют по земле.
Жизнь кипит, покуда над пригорком
вязнет солнце в зыбком киселе.

Вдалеке, за синими холмами,
где клокочет чужеземный рай,
до сих пор дробится эхо: « Мама,
поживи ещё, не умирай! »

Чуть поближе – дом твой бессарабский
в самом центре мира, не в глуши.
Жизнь – малина, если бы не рабский
труд с утра до ночи за гроши.

В погребе - вино зимой и летом,
холодца на полках – на века.
Всё бы ничего, когда б на свете
не было плантаций табака.

В этом царстве – будущей чужбине,
где прогнётся сад от воронья,
ты была царицей и рабыней
посреди всеобщего вранья.

Что поделать - на любом болоте
куликов побольше, чем людей.
Вековая южная дремота
под сурдинку северных вождей.

Край молдавский подзабыл наверно,
как, устав мечтам смотреть вослед,
я уехал с томиком Жюль Верна
покорять Москву в шестнадцать лет.

Мой дебют был встречен без оваций...
Я сменил немало разных мест,
но началом всех моих миграций
стал тот самый первый переезд.

Не валлонка в сердце, не фламандка -
правит бал славянская жена.
...Мама, ты ведь тоже эмигрантка
из страны вина и тютюна.

Обманул бессовестный учитель -
все пути ведут совсем не в Рим.
Я приду к тебе, мой небожитель.
Мы с тобой ещё поговорим.