Из "Иберийских мотивов"

1. Перелёт


Из aeropuerto Барселоны
на воздух выйдя, в пальмовую синь,
почуял я, насколько благосклонна
ко мне глубинной осени теплынь.
Поскольку два часа назад Ганновер
всклокочен был и ветренно-дождлив,
и не сулил мне выигрышный номер
балтийский холод и небес надрыв...
Но два часа архангельских парений
над дьявольской скалистою страной,
клыков альпийских ледовитый гений,
алмазный мир - внизу, но не земной!
Как нереально из дюраля птица
плыла над смертоносной красотой!

Летучий крестик будет серебриться -
скрипичный ключ в строке 26-ой.
А, впрочем, нет - в 27-ой, конечно...
В тот день, двадцать седьмого ноября,
на землю конкистад и кожи нежной
ступил я, южный крен календаря
испанского охотно принимая
и чуя, что альпийский перелёт -
лишь первый знак, лишь метка призовая
к тому, что в эти дни произойдёт
со мной у кромки моря иберийской,
средь пёстрых куполов и жёлтых стен...
Призывными очами одалиски
в упор глядело время перемен.

Индиго взора синьориты Лопес
светилось, как над пропастью во ржи.
И некий, к "Романсеро" склонный, опус
уже витал в туманности души.
И отворялось всё полней дыханье
не в новую страну, а в новый мир,
что был готов принять мои признанья
и дать в ответ пароль "Гвадалквивир"...
Из aeropuerto Барселоны -
опять лететь. На взлёте всякий раз
я молчалив. Но за листвой лимона
античные Валенсии колонны
белели. И сказал я окрылённо:
"О Александр и Осип, - наше лоно!
Мы долетим. - Да видит третий глаз..."





2. Арабески


О, побережье царственных синьор –
Валенсия, Малага, Барселона!
И чуть на север, у Невады склона,
Гранады мавританский влажный взор –
вишнёво-фиолетовый костёр
гранатов, на руке коварно-смуглой,
и берберийский варварский рубин -
ток полноцветья, равного надежде!
На площади соборной полукруглой
За склянкой тинто я сижу один,
как век назад, на том же побережье –
в помятой путешествием одежде,
в утративших невинность башмаках…

И если некий скептик буркнет «Ах,
подумаешь!», мне нечего ответить –
не из смиренья, но по существу:
мне кажется, я для того живу,
чтоб средь вещей отчётливых приветить
то самое, чему одежды нет
под пару. Но вибрация примет,
но к разбеганию узора склонность
как бы скрепляют изнутри предмет
внимания, живят неутолённость
художника. На свой особый лад
и сатана вину флюидов рад,
но это разговор иной… Гранада!

Бессмертью арабесок сердце радо
настолько, что растёт гемоглобин
в анализе моей нездешней крови.
Когда бы не обилие седин,
я сдался бы влюблённости на слове
«Гранада». – Рокотание и рок,
в зелёном и малиновом пророк,
кузен Христу, племянник Иегове…
Как радостно, как жаль, что мой порог
засыпан снегом. Яблочный пирог
в мороз пеку я, «Будь!» пою на мове
и в чёрно-алом не умру алькове. –
Хотя и не спешу давать зарок…





3. Серхио де Седа -
Эстебану Эскрибано


Груз корабельный, паруса глагол,
треск переборок в корабельном трюме.
Но с борта ты, как с радуги, сошёл
на краснозём. И приплюсован к сумме.
Плюс - приревнован к треснувшей плите
де Седа, чьё наследство - торба дыма...
Но над гримасой лжи - всегда, везде, -
в юродивой, но высшей простоте
воздушный мост вздымает пилигрима.

Держу дорогу - и штурвала круг
колдобиной из рук ещё не выбит.
Держись и ты, амиго, тинто друг,
пока до дна, самим собой, не выпит...
Я помяну тебя, мой Эстебан!
И ты ведь за мою палому-душу,
дон Эскрибано, сивый пеликан,
при случае один-другой стакан
глотнёшь. И, без меня, сойдёшь на сушу.




4. Крёстный


Мы всё плывём, амиго АмерИго,
Атлантикою, волнами индиго,
по выгибу экватора скользя.
Скрипит штурвал, мерцает медный компас,
над мачтой багровеют Марс и Фобос.
Плывём, и путь наш - дерзкая стезя.

Не откажи в любезности, Веспуччи,
позволь из грозовой напиться тучи,
поскольку все бочонки корабля
пусты и источают затхлый воздух.
А сад-фантом Мадрида тонет в розах,
и вздыблен лев на флаге короля...

Что ж, Первому Пилоту всей Кастильи,
синьору флорентийцу, знать, по силе -
такие отчеканить письмена
о снах бразильских, табаках Тобаго,
что письма станут наважденьем мага,
и подлинных Колумбов имена

окажутся в забвенье. А Веспуччи
останется живым в среде живучей,
столь ловко отразясь в кривом стекле,
что сочинитель мифов, плут, холерик
пребудет крёстным двух больших Америк...
"Оле - поёт мадридский люд - оле!"




5. Приглашение в Толедо


Горячий кофе с жирной пенкой
на воздухе, средь майской стужи,
хорош. А та, левей, коленка,
ничья, округлая к тому же,
сама озябнув, греет, право,
случайное касанье взгляда...
Свежеет. Синих туч орава
над сквером, с бюстом у ограды,
напоминает вид Толедо
в изображении Эль Греко,
Толедо, где мой друг де Седа
вливает в кофе каплю млека...

Печалит отдалённость Сьерры,
но здесь, под боком,- в виде бюста
чугунного на кромке сквера, -
бодрит кудрявый бог искусства!
И он, певец честнейших правил,
пропев про бег Гвадалквивира,
совсем не даром мне оставил
две строчки о той части мира,
куда зовёт меня де Седа...
Даст Бог - зашью дыру в кармане,
оформлю визу и уеду
к ангорским козам, к донне Анне,
ко Псам Господним, в град Толедо!

Сергей Шелковый, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1205 № 91975 от 20.02.2012

0 | 1 | 1932 | 18.12.2024. 15:59:28

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []