После праздника


Ковши Медведиц, бабочки-летуньи,
которых тем же именем зовут.
И девственно прохладные петуньи,
и пряных табаков душистый блуд.
В полночный сад распахнуты все рамы.
Озон листвы - дыханье влажных пор.
О толкованье звёздной диаграммы -
шершавых корневищ переговор.

О, кроны ночи, вновь я - вместе с вами,
ветвистые сообщницы мои!
Схоласты-дни, играя письменами,
кропают точки над латынью "i".
Их шум корыстный иссушает рощи
индейских клёнов и воздушных пихт.
Но вы, мои живительные ночи, -
молчанья и сочувствия реликт.

Опять окно на Зодиак раскрыто,
пошатываясь, дым гостей исчез.
На кухне деревянное корыто
скребёт копытом домотканный бес...
И правда, ну их к бесу, дни рожденья, -
на днище гуще мидий наросло.
Колышутся во сне деревьев тени,
но спать мешает бабочек биенье
о чёрное, Малевича, стекло...




Храм белый


День смолкнет, песню исковеркав,
а в вночь - белеет в очи мне
Аннозачатьевская церковь
на багрянеющем холме.
И строгий лист передо мною,
несбыточной надежды лист,
такой же веет белизною,
гипнотизирующе чист.

Какая жертвенность отваги,
какой отчаянный замах -
оставить слово на бумаге
и колокольню на холмах!
Ни брашен, ни щепоти соли,
казалось бы, в раденье том,
но некий отзвук высшей воли
шатры возводит над холмом.

И церкви белое растенье
сквозь онемение дерев
невестины и вдовьи стены
вздымает к небу нараспев.
Не хлебом, так водой из крана
спасутся дни моих седин,
пока молитва неустанна,
пока извёстка храма Анны
сквозит сквозь киноварь осин...