Поднимутся ли веки на азан
и добегут ли ноги до магриба,
пока судьба не даст по тормозам,
я буду жить, раскаиваясь, ибо

мирская грехо-римская борьба
и не таких способна на лопатки…
В гламурный век разврата и бабла
лишь мертвые на что-нибудь не падки.

От бытия нисколько не устав,
идя свой путь (на фоне звезд – короткий),
аз есмь казах с айтысом на устах
и трудной мыслью в черепной коробке.

О, родина! Я думаю про ты,
про то, как ты болезна и капризна,
про рот акына, полный хрипоты,
глотая горклый воздух манкуртизма.

Знать, прервалась батыров череда
на предках, удивляющих делами.
Мне стыдно перед ними иногда,
за роковую пропасть между нами.

Они знавали соль больших побед:
бойцы Едиля, братья Темучжина,
кто каждый третий – пламенный поэт,
а каждый первый – воин и мужчина.

Тумены знаний сломлены о рвы
невежества. Витийствую, глаголя:
«Блеснет ли снова золото орды?».
На все Творца желание и воля.

Знакомый фильмов и приятель книг,
тех, что стремятся к главному увлечь нас,
я знаю, что и самый краткий миг
имеет среди родственников – вечность.

Тщась отстреляться здесь наверняка,
чтоб не стыдиться, в почве почивая,
в оседлом теле – в жажде движняка –
душа моя теснится кочевая.

Жизнь веселее чем грустнее смерть,
а вправо шаг ценнее сотни влево.
Мне часто снится чеховская степь
и три сестры –Любовь, Надежда, Вера.

Там зорок месяц, выпяченный в темь,
созвездий соблазнительны топазы,
и лошадь щиплет собственную тень
за ночь до отправления на казы.

Поднимутся ли веки, добегут
ли ноги и дотянутся ли руки;
пока снаружи космос берегут,
то и внутри нет места для разрухи.

Пускай опять жестоко ранен век,
веди меня туда, моя дорога,
где в рай скакал бесстрашный Райымбек
и Богенбай всем сердцем верил в Бога.