* * *


Я влюблён навсегда в мимолётных непойманных женщин.
Долгим летом мой сон дуновеньем их крыльев омыт.
И за это декабрь мне без доброго слова обещан -
и усталость, и стыд.

Я зову их по имени, даже из памяти выгнав.
Где ты, милая Гретхен орловских прогретых полян?
Кипарисовый мыс, лукоморья таврийского выгиб
русской речкою пьян.

Вот и мой косогор захмелел васильковою речью -
лето с летом рифмуя, опять прорастает зерно.
Жаль, что ты не сестра моему золотому увечью,
но звони всё равно!

От тебя ли взберусь на отвесные скальные камни,
к виноградным холмам убежишь ли ручьём от меня,
но до самой зимы твоей радужки синь отдана мне,
и звоню, не виня...

И в осеннем Крыму, и в разломах забытых фортеций
не забыть о тебе, ненадёжная нежная плоть!
Стынет лист за окном. У щеки бы твоей отогреться...
Прилетела синица - предзимней иглою колоть.





* * *


Когда обнищавшая осень
в пустой забирается сад,
мы, дикие птицы, не просим
у стужи и ветра пощад.
Когда мелкозубые иглы
терзают веранды стекло,
мы, малые дети, притихли
в дому, где темно и тепло...

О чём ты молчишь, белобрысый,
единоутробный мой брат?
О том, что прохладой аниса
закрытые окна сквозят?
О том, что игрунья-природа
уже не воротится вспять,
и грустно опять на полгода
в мохнатую спячку впадать?

Ау, приунывший мальчонка,
за птицею вслед встрепенись! -
Вдоль нити анисовой тонкой,
вдоль запаха - тянется жизнь.
В ней нету надежд о пощаде
для детской бездомной мечты,
но ярки ещё в палисаде,
под оловом неба, цветы...





* * *


Выносив джинсы от голубизны
до белобрысого, ватного, цвета,
скоро уйдёт загорелое лето
сквозь разогретую пряность сосны.-

Отгулеванив на хрустком песке
и на речном округлённом теченье,
лето в иное уйдёт измеренье -
яблоко в сумке, душа налегке...

А за рубашкою спрячет тетрадь,
где не окончены в рифму заметки,
где меж листами - полынная ветка.
Чтоб, через год воротясь, дописать...