Башмак Эмпедокла - 17

Вернулся Померещенский, возбужденный, размахивая руками, он поделился со мной новостями. Ему только что доложили о некоторых важных телефонных звонках. Телевидение не могло приехать, так как в это же время сбежал с острова Сахалин знаменитый каторжник по фамилии Комлев, он уже добежал до столицы, раздавая по дороге интервью и автографы, и теперь нельзя было не воспользоваться случаем и не взять у него интервью в прямом эфире, в частности, журналистов интересовало ставшее модным искусство палача, которым означенный каторжник когда-то хорошо владел. К тому же он обвинялся как людоед и как насильник, журналисты очень просили людоеда дать свои рецепты приготовления пищи, но людоед их огорчил, признавшись, что уже продал свои рецепты одной фирме, выпускающей специальные пищевые добавки. Он также гневно отверг клевету, будто он насиловал свою жертву, – никак нет, он не насильник, он ее только раздевал, потому что нельзя же съесть кого-то в одежде. Логично! Потом он по просьбе ведущего пел, танцевал и читал что-то названное стихами, ведущий отметил, что для публичного человека это весьма достойное пение и почти приличные стихи. Присутствующая при этом публика рукоплескала.
А после интервью съемочная группа не могла выехать к Померещенскому, так как Останкино оцепила группа ОМОНа с требованием выдачи интересного преступника, который тем временем на личном самолете уже вылетел в Монако. Из Монако он будет регулярно высылать свои видеоклипы, так как он решил стать популярным певцом, очень жаль, что на родине он будет появляться только в виде видеоклипа. Телевидение приносит телезрителям свои извинения за нашу несовершенную систему судопроизводства.
Японцы тоже принесли свои извинения за нашу нелетную погоду, хотя они действительно обиделись, но не из-за Курильских островов, а из-за скандальной беседы Померещенского с представителями электронной фирмы в Киото:
– Они меня доконали со своими роботами, будто их роботы гораздо лучше наших. Я им тогда на пальцах все объяснил, проще простого. Чтобы сделать машину, выполняющую физический труд человека, надо, чтобы такая машина была физически сильнее человека, даже борца сумо. А если создавать машину для умственного труда,
то, ясное дело, она должна быть умнее человека, даже человека с умом! И тут мой космополитизм не смог сдержать моего патриотизма. Я им рассказал, как широк наш русский, а тем более бывший советский человек, даже наши классики его хотели бы сузить, и как гордо звучит наш человек, и пошел, и пошел... Короче, очень трудно нам сделать робота, чтобы он стал умнее нашего человека! А вам, сказал я японцам, все гораздо проще. Японцы тогда меня очень поблагодарили, подарили самурайский меч на прощанье, – да вон он висит, над собранием сочинений Маркса – Энгельса. Оказывается, – поэт развел руками, – только сейчас через полгода переводчики перевели, что я сказал, и это все только что опубликовали в своих центральных газетах. Обиделись! А я их и не хотел обижать, я их люблю за восходящее солнце, за каменные сады, за вулкан Фудзияма, зачем они только при Цусиме наш флот потопили...
Но главный фокус с мадагаскарским художником! Вот мистика, мы же как раз над гороскопами сидим. Художник вдруг выяснил, что я – рак! А по мадагаскарской традиции ребенка, рожденного под знаком созвездия Рака, убивали! Месяц асурутани, то есть июль, неблагоприятен для рождения. То-то художник меня спросил, есть ли у меня рисовое поле, я сказал, откуда у нас рисовые поля, хотя рис у меня в доме есть, для плова рис всегда держу, если хочет, мы ему плов сготовим. Но он отказался. Оказывается, если июльский ребенок выживал, то ему следовало обязательно выделить рисовое поле, иначе смерть накличет. Нет у меня рисового поля! Художник так испугался, что сам и не объявился, за него посольство извинялось. Суеверие! Он еще моего рентгеновского снимка тогда испугался, вот этого, из Кремлевской больницы. А мы на чем остановились?
– На Скорпионе-Достоевском, – подсказал я, – и на его «Крокодиле».
Поэт строго посмотрел на меня и сказал: никто не может так хорошо написать о крокодиле, как скорпион. Лев Троцкий – тоже скорпион. Как вы в вашем письме упомянули, он сейчас очень популярен кое-где в Южном полушарии. Кстати, Мадагаскар в южном полушарии? Я не уверен, что у них Рак приходится на июль. Но посмотрим, что у нас дальше на мониторе: Стрелец. Упитан, бестактен, любит поучать, годится в спикеры. Политики – с одной стороны – Сталин, с другой – Черчилль. Работать с такими людьми приятно. Ну, Сталин в Стрельцы входит лишь относительно. А вот Брежнев, тот входит абсолютно. Перейдем к вам, коллега. Козерог. Консерватор, враг всякого новаторства и реформаторства. Да, несвоевременный вы человек, не дай Бог, – были бы вы критиком! Но – терпелив, хотя и хитер, себе на уме. Да, вы – Козерог, батенька, кто бы еще меня вытерпел почти целый день! Рак засмеялся и дружески похлопал меня по плечу, а так как я ничего не ответил, он снова, как однажды по телефону, вдруг перешел на ты:
– Давай-ка, брат, выпьем!
Он принес виски – Белая лошадь, хотя я не вспомнил, кто из поэтов воспевал виски, и он не стал вспоминать, мы выпили, и он продолжил:
– А кто из Козерогов политик? Геринг, этот символически до Сицилии дошел. Ныне скандально разоблаченный директор Федерального бюро расследований – Эдгар Гувер! В хорошую компанию ты попал, старик! А культурный революционер Мао Цзе дун!
Меня это как-то задело, да и выпивка после разгрузочного дня подействовала, и я поднял голос на крупную личность:
– Что касается политиков, так вы к ним ближе, не я. Что касается Федерального бюро расследований, то вы еще ждете прихода какого-то секретного агента, а я не ухожу только потому, что он никак не приходит! Уж вы-то, хотя и цензура вас не пускала, хотя и за границу, прежде чем выпустить, тоже, якобы, не сразу пускали, так что с этими службами вы лучше меня знакомы...
– Ладно, старик, не обижайся, – он еще разлил по бокалам виски и вдруг сделал свирепое лицо, словно при изобличении незримого мерзавца:
– Молодой человек! Что вы знаете о нашем многострадальном поколении! Мы боролись с чудовищной гидрой, которая нежно (он пропел это слово – нежно) душила нас, то ослабляя, то сжимая потные щупальца, и мы искренне пытались строить Вавилонскую башню утопического социализма, и мы срывались наяву с этой (он сделал виток рукой) развитой башни, многие при этом разбивались насмерть! Мы думали, что мы еще понимали друг друга, тогда как Господь уже давно смешал наши языки, и если даже друзья были глухи друг к другу, то что говорить о казенном доме нашей самой передовой словесности? Свобода слова?
Он встал и продолжил свой монолог стоя:
– То, что вы сейчас сказали, было ли сказано до вас, или это только вы догадались так сказать? Если это было до вас сказано, то было ли это записано? И было ли это потом напечатано? А потом одобрено обществом, вернее общественностью? Или до вас этого никто не догадался сказать, то есть вы берете на себя смелость говорить то, что еще никем не одобрено? Вы уверены, что это одобрят? Что это будет достойно напечатания? Тиражирования? Что это начнут повторять, ссылаясь на вас? А как вы относитесь к ссылке? Вас не испортит слава при жизни? Вас не пугает забвение прежде смерти? Вы считаете, что можете молвить слово поперек, когда все молвят вдоль? Это ваше пожизненное заключение? Или вы оставляете за собой право из-менять свое мнение? Что принесет вам ваше из-менение, ваша из-мена? Как ваше слово отзовется? Будет ли на него заведено дело? Вы полагаете, что слова поэта суть его дела? Нет, это наши дела. Это наше дело. Оно не боится никакого мастера!
Мастер снова сел и еще налил виски. Он несколько смягчился и уже доверительно, даже как-то заговорщески, склонившись над столиком, продолжал:
– Личность моего масштаба не может не быть не задействована в самых высоких эшелонах власти. А также личность моего масштаба не может избежать всевозможных слухов о себе, домыслов и кривотолков – личность хитро подмигнула, – а также эта личность способна сама усиливать подобные слухи...
– Да, ко многим слухам в свое время даже привыкли, то вы готовитесь к запуску в космос, но потом или уступаете место монгольскому летчику, с которым вы, кстати, на снимке в гостиной, то на орбите вместо вас оказывается ваш сборник стихов, ваши строки летят оттуда на грешную землю – в буквальном смысле слова, я помню:
зачем усталость и печаль нам,
мы все в полете орбитальном...
Автор этих строк просиял и похвалил меня:
– Хорошая память! Должен согласиться с молвой, мне больше везет с небом и землей, нежели с морем. Может быть, мой пращур Стенька Разин в этом виноват, когда они сожгли первый российский военный корабль «Орел», построенный боярином Ордин-Нащокиным для спуска по Волге в Каспийское море. С тех пор мне все моря мстят. Я ведь о море писал не меньше, чем о небе, но мне кажется, что на небе я более известен, чем на море. Видимо, военно-морская цензура строже всех остальных, да и морских государственных тайн я знаю больше, чем сухопутных. К сему как раз история, связанная с моей агентурной деятельностью, ха, ха, ха... Я написал поэму о подводных лодках – «Евангелие от спрута», где спрут свидетельствует о чудесах, которые происходят с лодками в автономном плавании. В комитете по охране государственной тайны мне сказали, что я таким образом раскрываю дислокацию наших подводных лодок, к тому же изображать одно чудовище с точки зрения другого чудовища это противоречит нашей этике. Тогда я заменил наши подлодки на американские субмарины, поэма тут же вышла в свет, и вскоре, как все, что выходит из-под моего пера, была переведена на американский диалект английского языка. Спустя два месяца я был приглашен в университет в Лос-Анджелесе читать спецкурс – секреты русской кухни. Там я встретил своих старых знакомых, профессора Алика Жолковского, он автор интересной теории усиления, согласно коей каждый художественный факт это ход конем, а Андрон Михалков-Кончаловский снимал фильм, не помню сейчас о чем, кажется о любовниках. И вот однажды после моей лекции об искусстве приготовления украинского борща ко мне подошли два немолодых супермена, сразу видно откуда. Я еще успел подумать, что Украина еще не отделилась от России, и я имел полное право читать такую лекцию. Супермены же вежливо проводили меня в свою машину, кстати, как потом оказалось, за рулем ее сидел бывший одесский еврей Володя, который мне с досадой поведал, как ему тяжело в этой проклятой стране:
– Приезжаю я в Москву, иду в Пекин, закупаю там, в ресторане всю икру, а мне еще говорят, Володя, не грабь, оставь немного людям, а я им отвечаю, люди не здесь, люди в Одессе. Имел я всю Москву в кармане! А здесь по телефону заказывают мой лендровер, вроде и говорят по-американски, я уже их понимаю, а подъезжаю, гляжу – негры! А уж детям здесь вообще житья нет, знакомых мальчики, так, постреляли из пистолета, задели кого-то, умер, так я вам скажу, мальчики здесь больше не живут, пришлось их в Канаду отправить. Да…
Мне супермены предъявляют обвинение в том, что я раскрыл в своей поэме дислокацию американских субмарин, поэтому по закону штата Калифорния мне грозит уже не профессорская кафедра, а электрический стул. Стул у меня и так был неважный, такая ирония судьбы, читать о русской кухне, а питаться в Макдональдсе! Но супермены поспешили меня утешить, как раз в это время рука Москвы схватила матерого разведчика, который вскрыл всю дислокацию правительственных и неправительственных подземных сооружений нашей столицы. Попался он случайно, крыс в лабиринтах метро испугался и сам выскочил из лабиринта прямо на рельсы... Теперь он находится в одном из вычисленных им подвалов, а грозит ему пожизненное заключение. Итак, принято решение обменять этого опытного агента на меня, наше правительство в лице своих спецслужб дало свое согласие. Выбора у меня не было, я только спросил, могу ли еще прочитать заключительную лекцию о блинах. Если нас тоже пригласите на блины, напросились супермены. Я дал свое согласие.
– Ну, и как вас обменяли?
– Мне вручили авиабилет Лос-Анджелес – Нью-Йорк – Брюссель – Москва, супермены
сопровождали меня до Брюсселя, потом меня должны были встретить в Шереметьево. От идеи побега я отказался сразу же, у меня был видеоплеер и другой тяжелый багаж, я воспользовался тем, что супермены не имели багажа, и я за счет этого мог провезти тройной груз, такая возможность подворачивается не часто, вы уж мне поверьте. Кроме того, рассчитывая на особую встречу в Шереметьево, я мог не опасаться нашего таможенного досмотра и захватил с собой немало запрещенной тогда литературы.
– И эти книги сейчас здесь в вашей библиотеке?
– Частично здесь, а часть я отправил по просьбе Баруздина, он тогда вел журнал «Дружба народов», в баруздинскую библиотеку Нурека, тогда в Нуреке ожидалось, что все больше таджикского народу будет читать по-русски.
– А что за книги?
– Много, все не упомню. Сейчас их уже на каждом развале увидеть можно, а тогда – подпольная литература... «Австралийские аборигены о русском сексе», «Лев Толстой как зеркало для бритья», «Номенклатура», «Как нам обуздать Россию», «Третье ухо оккультизма»... Еще Библию прихватил из гостиницы Беверли Хиллз.
– Агента, или, если его можно так назвать, вашего контрагента удалось увидеть?
– Это не было предусмотрено. При таких обменах, если они неэквивалентные, случались трагедии: агент, понимающий, что его контрагент более значителен, то есть более опасен для его державы, способен в последний момент уничтожить своего контрагента, даже если он жертвует при этом собственной жизнью. Поэтому наша сторона настояла на том, что мы друг друга не увидим, но будем пролетать на одном уровне в определенной точке между Брюсселем и Лондоном, супермены показывали мне в иллюминатор этот Ил-62, заверив, что из него в меня никак попасть невозможно, но я даже не повернул головы, я был занят написанием эссе «Хаос и его прогресс».
В этот момент раздался звонок.
– Уж не агент ли? – воскликнул я, а мой контрагент вскочил, схватился за кобуру и выхватил из нее пистолет, замер и обратился ко мне:
– На всякий случай, пойдем со мной!

Вячеслав Куприянов, 2010

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 80075 от 21.05.2010

0 | 0 | 1862 | 17.11.2024. 15:41:58

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []