Пионерка.

Дана Иилкова, адрес которой бог весть как попал Макарихе в руки, писала из далекой Чехословакии письма на изломанном, приблизительно русском языке. Вот черно-белая фотокарточка: девятилетняя Дана в темной школьной юбочке-плиссе и белой блузке, ее сестра Ганна, на год постарше, похожая на сестру, как леденец на леденец, только чуть повыше ростом, и их младший брат Петя. Макариха ждала писем с удивлением и восторгом и заставляла свою бабушку раскошеливаться на смешные подарочки для Даны – мелкие игрушки и открытки с видом Москвы, чтобы послать в ответ не только письмо, но и посылочку для чехословацкой подружки. Однажды Светка Молодова – закадыка Макарихи – ничуть не увлекшаяся сначала идеей интернационального свойства и не интересовавшаяся Макарихиными эпистоляриями, вызвалась тоже с кем-нибудь попереписываться. Лучше с мальчиком. Макариха, вдохновленная идеей, чтоб не только для Светки, а для всех, написала письмо Дане, чтобы та прислала побольше адресов своих одноклассников для переписки с советскими ребятами. Дана откликнулась довольно быстро, и пухлый конверт с адресами прибыл, наконец, в почтовый ящик Макарихи.

Вечером Макариха, нарезав листы школьной тетради на четыре ровных части, с усердием и вниманием к каждой букве, переписала адреса – на каждую четвертинку по адресу. А то как же ребята будут переписывать – передерутся, или список порвут еще чего доброго. Двадцать семь бумажек, сложенных в аккуратную подровненную стопку, Макариха принесла в класс и стала выкликать имена, считывая с бумажек уже знакомые латинские буквы. Больше было девочек, пара мальчишеских имен, затесавшихся случайно, были сразу же подобраны – бойким Сашкой Палагутой и озорным отличником Пашей Килеевым. Остальные мальчики совершенно потеряли интерес к происходящему и понеслись по своим мальчуковым делам кто куда. Только тоненький длинноносый Арарат Габриэлян остался среди девочек и, при имени Барбара, потянул дрогнувшую узкую руку к Макарихе за бумажкой с адресом, краснея и потея стеклышками своих круглых очочков. Арарату дали бумажку в руки, и он отошел в сторонку, радуясь, что не обхохотали и не обратили особого внимания.

Одну бумажку Макариха все же заныкала еще вчера, потому что мальчика по имени Адам невозможно было отдать кому попало. Так Светка получила листочек с адресом Адама из рук Макарихи в свернутом тайном-претайном виде еще до раздачи имен. Для вида Светка взяла еще адрес девочки с невнятным именем Наталия по фамилии Иванова, поскольку ничего в этом обыкновенном имени не было чешского и уникального, и никто не хотел брать девочку (вроде как Наташу Иванову) для переписки. Уроки кончились, и две подруги направились прочь из школы.
- Ко мне? – спросила Макариха, лихо вздернув портфель подмышку.
- Ну, давай. Мама на репетиции до вечера.
Молодовская и Макарихина мамы дружили и частенько проводили вместе с дочерьми время, встречаясь на воскресных прогулках в парке и на совместных праздниках. Обе были одиночками, без мужей – сразу или потом. Светкина мать – статная пышногрудая брюнетка – носила фамилию Кисельман и не поменяла ее на мужнину по причине волокиты с документами и изменениями в программках спектаклей, это означало, что актриса Александра Кисельман, занятая на вторых ролях в труппе Краснодарского Драмтеатра, тоже имеет свою публику и почитателей.

Девчонки пришли в пустую макарихиную квартиру до прихода бабушки Нины Михайловны и тут же ринулись на кухню. На плите стояла сковородка с тесно набитыми в ней котлетками. Макариха сунулась было разогреть, но Светка сказала, что, мол, это долго – возиться, и прямо немытой рукой ухватила котлетку за сочный бочок. Разгуливая по квартире, Светка смямлила котлетку и, обтерев жирные пальцы о кухонное полотенце, вернулась на кухню за второй. Откусив вторую котлетку, Светка отвлеклась идеей пробраться в комнату Нины Михайловны, куда вход детям без взрослых был строго запрещен, и, несмотря на слабый протест Макарихи, дрызнула недоеденную котлетку прямо на вышитое бабушкой саше и направилась к запретной комнате.


- Иринка, ты с кем? – послышался из прихожей голос.
Макариха округлила глаза на Светку, схватила ее за сальную руку и поволокла в коридор, где Нина Михайловна уже снимала обувь, присев на табуретку.
- Бабуля! Это мы со Светой!
- А, здравствуй, Светочка! Какой у тебя бант сегодня красивый!
- Это мама с гастролей привезла, - сказала Светка, выдергивая свою руку из Макарихиной.
Нина Михайловна пошла в комнату, на пороге приостановилась, задержав взгляд на журнальном столике, где на белоснежном вышитом карманчике для расчесок, называемом саше, красовалась недокусанная Светкина котлетка.
- Это чья котлета? – строго проговорила бабушка. Ее, аккуратистку и институтку, дочь эмигранта первой волны, вывезшего двух сыновей и немалое состояние еще в 18-м, но так больше и не увидевшего свою жену и дочь, оставшихся в России, коробило все плебейское и нечистое.
- Ой, моя, - как ни в чем не бывало, Светка подхватила жирный кусочек и отправила его в рот. На кипенном саше остался крошковатый бесформенный след. Макарихе стало стыдно за Светку. Впрочем, неприлично непоседливая Светка, непосредственная и развязная, почти всегда вызывала у Макарихи чувство стыда.


Вечером Макарихе досталось. Нина Михайловна ровным голосом выговорила свое недовольство, назвав внучку обидной Ириной, и запретила приводить подружек в отсутствие взрослых в дом.
- Пойми, Ирина, никому нельзя рассказывать, что ты знаешь. Это большая тайна и секрет. У меня на кровати лежала посылка от деда Вениамина из Америки. Я еще не успела ее разобрать. Что было бы, если бы Света вошла и стала спрашивать?
Нина Михайловна свято хранила тайну, которую досужие языки давно вынесли на всеобщее обсуждение, и завистливые глаза провожали статную женщину в новом (опять новое!) платье через весь двор, шепча и судача в ее прямую и независимую спину.


Приближался Новый Год. Тетя Шура должна была играть в театре как раз вечером тридцать первого декабря, куда задолго до спектакля и прибыла со Светкой и Иринкой, наказав им сидеть тихо в гримерке, пока она не разрешит им выйти. Макарихина мама – Елена – готовила праздничный стол в коммуналке, в комнате тети Шуры, куда после спектакля должна была прийти и тетя Шура с девочками. Светка не могла сидеть на месте больше двух минут. Она утянула Макариху за кулисы, чуть только мать встала за ширму, чтобы переодеться.
- Свет, тетя Шура не велела выходить, – Иринка остановилась в полумраке кулис, упираясь каблуками в щербатый паркет.
- Она голая не побежит же за нами, пойдем! К ней Лимонова сейчас придет корсет затягивать, это на целый час. Да, не бойся ты, Ирка, я тут всех знаю.

Макариха поддалась и пошла за Светкой, влекомая любопытством и тайной окружающей обстановки. Девчонки двинулись вдоль коридора, в нафталиновом сумраке, еле различая очертания друг друга.
- Давай сюда, – шепнула Светка и потащила Макариху в пыльную тьму, где едва виднелась полоска света из-под плотно закрытой двери.
- На зэмлэээээ весь рррррррррррод люцкоооооооооооой! – неожиданно и мощно грянуло из-за двери раскатистым громоподобным баритоном. Макариха вздрогнула и вцепилась в Светку взмокшими руками. Светка хихикнула и зашептала:
- Это дядя Коля Васнецов переодевается, он классный дядька и ужасно смешной. Пойдем, он меня любит, конфет нам даст.


Светка приоткрыла дверь и протиснула сначала свою голову, потом плечо, затем, ухватив Макариху за рукав, влезла в гримерку вместе с ослепшей от темноты Макарихой. Запах крепкого мужского пота шибко вдарил в нос, и громоподобный баритон в облике кругленького коротышки на кривеньких, волосатых, тоненьких ножках, обутых в пошарпанные сандалии а-ля-грис, выплыл из-за ширмы, широко разверзнув объятья навстречу девочкам. На толстенькие плечи была накинута коротенькая туника цвета луковой шелухи.
- ААААААААААА! Кто пришел! Ну, целуй скорее, красавица моя! – загремел он, вскидывая хохочущую Светку прямо на свой обширный живот, подхватив ее подмышки.
-Большая стала какая! – Грохотал дядя Коля, смачно расцеловывая Светку в обе щеки, – давненько не виделись! Ну, дай-ка поглядеть на тебя, пионерка!
- Еще нет, дядя Коля, в апреле только, на день рождения Ленина принимают.
- А, ну да, ну да! Смотри мне, не посрами родной театр!
- Ладно, дядь Коль! А это моя подружка Ира, – Светка живо обернулась и кинулась к Макарихе, совершенно остолбеневшей от такого умопомрачительного мужского внимания, оказанного Светке, и от неловкости обстановки.

- Какая красавица! А коса-то у нее! А глазищи-то у нее! Ну, иди-ка сюда, Ира-дыра! – загулил дядя Коля маслянистым баритоном, оглядывая Макариху с ног до головы, смешно прижав пухленькие ладошки к груди, – Ай, да Ира!
Макариха смутилась, покраснела, нервные пальцы задергали край юбки, и…
- Здравствуйте, – прошевелила Макариха чуть слышными непослушными губами.
Дядя Коля уже держал Макарихину мордаху в жирненьких ручках и, притянув, звонко припечатал поцелуй на жаркой ее щечке.
- Света! – послышался из-за двери встревоженный голос тети Шуры, и вся тетя Шура вдруг возникла в дверях, закрыв собой проем, в умопомрачительном кружевном сверкающем платье, с низким разверзтым декольте недошнурованного корсета. Ее колышущаяся грудь требовала свободы и в разные стороны распирала тесные оковы корсета пышными бесконечными округлостями.
- Шурочка, ты прелестна как никогда! – возопил дядя Коля, простирая к тете Шуре коротенькие волосатые ручонки.

Потом был спектакль, в котором тетя Шура играла вторую модницу. Прохаживаясь вдоль сцены, тетя Шура мелко обмахивала себя нечеловеческого размера веером, изображая одну из красоток, приглашенных на бал. Это была изумительная сцена! Макариха, затаив дыхание, во все глаза вглядывалась в тетю Шуру. Как она шла! Как обмахивалась восхитительными веерными перьями! Как что-то говорила! «Что она сказала?» – «Не мешай! Слушай! Она сказала: я рада видеть вас. Потом она скажет: спасибо, дорогая. А потом еще раз пройдет и скажет: Неужели?» – переводила Светка в Макарихино ухо. Чудный, восхитительный спектакль! Восторг и гордость! Смотрите, это наша мама! «Моя мама!» – «Моя тетя Шура!» – «Тише, девочки, как вы себя ведете?!»
Потом Светка бегала вокруг круглого праздничного стола от тети Шуры, которая пыталась ее изловить и упихать в постель. Светка прямо в ночнушке, босая, с развевающейся гривой золотых кудрей по самую попу, раскрасневшаяся, моталась по тесной комнатенке, изредка опираясь на стол голыми руками, приседая и показывая матери язык – лэ-лэ-лэ! – на глазах у притихшей Макарихи, которой такая сцена не могла присниться даже в самом жутком кошмаре.


Классная 3-го Б – Надежда Емельяновна – строго оглядела притихший класс и объявила:
- Сегодня ваша пионервожатая Маша проведет собрание по звездочкам и расскажет вам, как должен вести себя настоящий будущий юный ленинец.
Маша Костылева, ученица 7-го А класса, вышла к доске со стопкой ярких брошюрок в руках, ее пионерский галстук алел под белоснежным воротничком, кончики галстука были аккуратно заправлены под кипельный фартучек, ловко стягивающий машину девичью грудь. Вся фигурка Маши – от блестящих туфель, до гладкого пробора глянцевых черных волос – являла собой пример чудо-пионерки, юной ленинки, отличницы и умницы. 3-й Б замер и притих так, как будто видел эту самую Машу в первый раз в жизни, сообразно с предстоящим ответственным и важным моментом – вступлением в пионеры.
Маша раздала брошюрки с торжественным обещанием и приказала выучить наизусть весь означенный в книжечке текст, чтобы – «разбужу тебя, а ты мне прочитаешь без запинки!»

- Теперь мы обсудим одну девочку, – сказала Надежда Емельяновна, – и я хочу, чтобы вы сами приняли решение, достойна ли она быть пионеркой, или ей нужно еще немного поработать над собой. Пионер должен быть правдив, он не должен бояться высказать свое мнение, пионер должен помогать друзьям и говорить им правду, если друг неправ, – Надежда Емельяновна расправила складку на рукаве и обвела строгим взглядом класс, – итак, эту девочку зовут Света Молодова. Встань, Света. У тебя много троек, есть даже и двойки, хотя ты очень способная.
3-й Б во все глаза уставился на Светку, на свою любимицу-подружайку глядели мальчишки, включая самого замухрыжистого Арарата, которого Светка никому не давала в обиду и дралась в кровь за его зашмурганный портфель, заткнутый в заплеванную урну.
- Света – хорошая девочка, – сказал Сашка Палагута под всеобщее одобрение мальчишеской части класса, – надо ее принять, а потом она исправится, вот увидите, Надежда Емельяновна.
- Примем Свету, Надежда Емельяновна, – затянула Косинова Наташа, и все девочки закричали: «Да-да-да!»


Макариха знала, что Светку принимать в пионеры никак нельзя. Нет, не так. Можно, конечно, но не сейчас. Надо ей, Светке, подтянуться, исправить двойки, перестать баловаться и проказить. Научиться слушаться старших, и вообще… Нет, никак нельзя Светке быть пионеркой. Макариха молчала. Этот страшный вывод пришел как-то сам собой в ее голову. «Это же правда, – думала Макариха, – как же я сейчас скажу, чтобы Светку принимали? Значит, я совру? Значит, я сама недостойна быть пионеркой!» Макариха представила вдруг Светку в пионерском галстуке с высунутым языком – лэ-лэ-лэ!
- А что скажет Ира? Ты же дружишь со Светой, вот и скажи, что ты думаешь, – Надежда Емельяновна взглянула на Макариху поверх очков, приподняв бровь, – достойна ли твоя подруга носить пионерский галстук?
- Нет.
Светка растерянно улыбалась, оглядываясь по сторонам.

Тетя Шура грузно поднималась по лестнице музыкальной школы. Она прошла мимо доски почета, на которой в самом центре красовалась фотография Макарихи, лучшей скрипачки и круглой отличницы по хору и оркестру. Тетя Шура глянула на фото, чуть задержав взгляд и качнув головой. Из скрипичного класса вышла Макариха с потертым скрипичным футляром в руке, на груди ее красовался красный галстук.
- Здравствуйте, – сказала Макариха.
- Как же тебе не стыдно? Света так плакала! Вы же дружили! Эх, ты! – тетя Шура колыхнув грудью прошла мимо Макарихи, вскинув подбородок.
Макариха стояла у стены со своим потрепанным футляром, со своим дурацким пионерским галстуком, со своим первым в жизни бестолковым вопросом: «Что я сделала не так?».

Прошло много лет. Макариха жила уже в Москве, вышла замуж и ждала ребенка. Как-то вечером раздался звонок прямо в квартиру. Макариха открыла. Перед ней стояла Светка, стройная, загорелая, с золотистой копной волос, разметавшихся по плечам. Небольшая дорожная сумка стояла у ее ног. Светка приехала в Москву ждать визы от мужа и собиралась лететь к нему в Америку. Посиделок не было, Светка сразу юркнула в постель. Она приходила только ночевать. Говорили мало: «Как мама?» – «Нормально» – «А твоя?» – «В порядке». В последний день Макариха все же спросила кое-что, как мужа зовут или что-то в этом роде. Светка ответила: «Адам». Они переглянулись и расхохотались. «Светка, а помнишь то собрание перед вступлением в пионеры?» – спросила Макариха. Светка вскинула глаза, на секунду задумалась, ответила: «Что-то не припомню, Ириша, столько лет прошло. Ну, мне пора, пока, дорогая, береги себя».
Светка шла до метро и вспоминала то самое собрание.
Она оглянулась на дом Макарихи, удовлетворенно подумала: «Двадцать баксов экономии – тоже дело». Перехватив сумку, Светка двинулась прочь, и смешное – «лэ-лэ-лэ – все беременные пионеры - в сад! А я лечу в Америку» – пронеслось в ее голове.