Для мастер-класса В. Гутковского

Вечер Геннадия Куртика в клубе «Образ и мысль»
27.04.09



Страстная суббота

Пока в неведенье Мария умирала,
Ждала и верила и с горечью внимала,
Он был невидим, временем гоним
И только светом нищенским любим.
Вокруг стояли праздные народы,
В природе шли безвременные роды,
Треск слышался, вздымался прах веков,
Из бездны шелест жадный голосов:
Мы ждем Тебя, мы здесь, мы не погибли,
А только к тьме язвительной привыкли,
Войди скорей, дай руку, вот моя,
И полнота навеки бытия.

Философская основа содержания поддержана метафоричностью, которая свойственна мифу как явлению и произведению:

Он был невидим, временем гоним
И только светом нищенским любим.

Добавим также, что ощущается иконичность сознания поэта за счёт принятия органичности природы. Такое противоречие преодолевает рамки чистой религиозности, ставя стихотворение и автора в ряд тех, которые Марина Цветаева называла высокими.




Средневековая молитва

С жалобой, горькой жалобой обращаюсь к тебе, Господи!
Сердце мое кровоточит, душа стенает и рвется вон из тела.
От непонимания не нахожу себе места,
Задаю вопросы и не нахожу ответа, обращаюсь, а в ответ – молчание.
Говорят, что согрешили мы, много согрешили пред тобою.
Изгнание, рассеяние и позор – наш удел по грехам великим.
Устами произношу слова, они не насыщают сердце.
Сердце выплевывает слова, и кричит, и плачет.
Кто же служил тебе, как не мы перед лицом язычников?
Кто исповедовал тебя даже в печи огненной?
Кто на врагов ходил без оружия, с одним твоим именем?
Чьи славословия до сих пор слышны посреди скал Синайских?
Разве не ты был нашей надеждой и упованием?
Разве не твое иго мы несли перед лицом всех народов?
Разве не ты клялся собою, что не оставишь нас вовеки?
Разве не твоя радость пронизала наши сердца?
Что же ты молчишь, Боже, благого лица своего не кажешь?
Унижены мы, донельзя унижены.
Все народы величаются перед нами, показывают на нас пальцем,
Выи свои горделивые поднимают высоко.
Говорят: "Оставил их Господь, свою благость передал другому".
Теперь можно с ними сделать, что заблагорассудится.
Любую вину на них навесить, за один рубль взять вдесятеро.
Убийство для них, что глоток водицы, клевета, что дуновение ветра.
Идолам своим они приносят жертвы, надмеваются над субботой чистой.
Храм твой разрушен, Господи, Иерусалим сравнен с землею.
Тора твоя – их добыча, праведность наша для них не праведна.
Воскресни, Господи, услышь молитву мою.
Разорви тенета молчания, выступи вперед с силою.
Скажи: "Дошла до меня молитва твоя, выслушай суд мой".
Разве о закромах полных взываем мы? – И былинки довольно с нас.
Разве власть и сила интересуют нас? – Довольно с нас твоей силы.
Разве слава людская соблазняет нас? – Посреди пустыни наша слава.
Ты один – наше сокровенное желание, только ты и ничего больше.
От любви к тебе истаивает сердце, кости плавятся и кровь подступает к горлу.
Кто бы сказал, какою жертвою ублажить тебя?
Ходить пред тобою и быть твоим народом – наше желание.
Каждый шаг днем и ночью сверять с твоей заповедью.
В нищете, в убожестве, в рассеянии великом взываю к тебе, Господи.
Услышь меня и обратись ко мне.
Воскресни, Господи, услышь молитву мою.

2001

Религиозность у поэта всегда индивидуальна. Вероятно, она такой и должна быть, потому что без единственности она рискует стать реальной молитвой. Видимо, поэтому автор назвал её средневековой…

В нищете, в убожестве, в рассеянии великом взываю к тебе, Господи.
Услышь меня и обратись ко мне.
ВоскреснИ, Господи, услышь молитву мою.

В рассеянии великом, естественном, как жизнь обращается к господу молитву творящий внутри. Не просит только услышать, просит обратиться к нему, т.е. воскреснУть. Здесь воплощена двойственность человеческого сознания, которое слышание с жизнью физической ассоциирует, а обращение Бога - с духовной.



Мы через вещь — вещественность минуем

***

Мы через вещь — вещественность минуем,
А без нее — сиротствуем, тоскуем,
Внезапно ощутив соседство пустоты.
Милее нам древесные листы
И девичьей красы томительные взоры,
Весенний плеск, ночные разговоры,
Холодный дождь под стук колес дорожный,
И мы глядим на небо осторожно.

Автор так говорит об этом стихотворении:
«Здесь очень существенно слово «мы». Оно встречается во многих моих стихах, но в каждом случае это другое «мы». И это стихотворение, скорее всего, не имеет отношения ни к Вам, ни ко мне, но я в точности знаю, что описанная в ней духовная ситуация реальна.»
Это специфика религиозности Геннадия Куртика. Это и не религиозность вовсе, а стремление к сакральности, некая раздвоенность, которую ощущаешь почти в каждом стихотворении. То неожиданно примеряешь на себя, и соответственно отметаешь абстрактность, что мешает восприятию образа. Хотя и здесь есть некая иконичность как логическое построение «от противного». Но в этом стихотворении – поэзия на первом плане. Недаром автор цитирует:
«Где-то я его вычитал правило: если есть два варианта строки - один точнее по смыслу, а другой звучит лучше, - выбирай звук.» Кажется, у Гаспарова…








Ты знаешь все про нас, Себя от нас скрываешь

***

Ты знаешь все про нас, Себя от нас скрываешь,
Во цвете огненном вселенная немая,
Огромный многоярусный каркас,
Всем хороша, но все же не про нас.

Нам снится берег в лягушачьей тине,
Бежит паук по влажной паутине,
И каждый лист дыханием согрет
Детсадовских невозвратимых лет.

Оттуда можно черпать полной мерой
Здоровый дух окон заиндевелых
И запах хвойный в звездной мишуре,
И скрип салазок с горки во дворе.

Домашний милый мир в портретных арабесках,
Он виснет на стене с беспечностью прелестной,
В нем жизнью полнится случайный завиток,
И рыбкой мелкою — вселенной дивный прок.
2002

Разговор с Богом. Искренность и удивление. Слова, которые свидетельствуют о поиске:

Во цвете огненном вселенная немая,
Огромный многоярусный каркас,
Всем хороша, но все же не про нас.

И снова метание между истинностью бытия и истинностью духовности.


Домашний милый мир не висит, а виснет на стене, как виснет сам ребёнок на родителях. Видимо, поэтому и кажется, что жизнью полнится случайный завиток - и, нет…, скорее , НО рыбкой мелкою — вселенной дивный прок.







Апокалиптическое

Бывает также: гнев растет, как лава,
Из глубины колышущейся бездны —
Сначала плески дыма и огня
И тяжкое земли предупрежденье
О том, что сила неба на исходе
И не сдержать уже его движенье
Испугом детской вскинутой руки.
Огонь спасительный, огонь неотвратимый,
Как страшен он и, вместе, — дар бесценный,
В него ступить, а дальше будь что будет,
Всей глубиной истерзанной души.
Себя лишиться, хлам ненужный бросить,
Стать мелкой птицею, несущейся по ветру,
Дождаться труб, их грохота, их силы
И ангельского всполоха. Увидеть,
Как отворят волшебные сосуды
И из жерла печи многовековой
Вдруг выйдет плод неизъяснимо чистый.



Каждый понимает апокалипсис по-своему. Но есть и необразное его значение. Трубы, грохот, ангельский всполох… Это рождение новизны, истины.

И из жерла печи многовековой
Вдруг выйдет плод неизъяснимо чистый.

Неизъяснимость чистоты и истины – вот загадка, и эта мука автором переживается вполне реально:


Себя лишиться, хлам ненужный бросить,
Стать мелкой птицею, несущейся по ветру.

Сопереживание, так называемая эмпатия перехватывает горло каждого, кто осознал себя и ощутил свою сущность за гранью бытия. Хоть и неизъяснимый, но чистый выйдет плод.

(Даже если слов таковых не знает!),
И доверчива перед горящей свечою…

Доверие. Проблема поистине апокаплиптичная…



Но кровь от крови отличить несложно 7

Но кровь от крови отличить несложно:
Всех ядовитей, всех цельней, всех строже
Невинная и девственная кровь.
Особая субстанция, святая.
Держись, мой друг, подальше от нее.
А то тебя, как щепку, вихрь охватит
И в неглиже вдруг вынесет на свет,
Где радости чудное песнопенье
Весь мрак души мгновенно озарит.
И что тогда?


Неоконченность мысли всегда религиозна сущностно. Но поиск атрибутов греха – это то, что проходит через всю жизнь. Где его корни?
И можно ли озарить мрак души? Если да, то вместе с поэтом, спрашиваю: что тогда? Свет и радость – это ведь не одно и то же…


Исцеление

Когда расколот мир на половинки,
И каждая беспомощно стенает
(Секирой инородною греха),
И цельность, словно птица, улетает:
Уже околица осталась позади
И свет окна, последний, нелюдимый,
А дальше тьма в роскошном одеянье
Свои бескрайние раскинула чертоги —
Кто склеит их и праздник нам вернет,
Если не ты, невинное страданье,
В крови запечатленное навеки,
Как золотой невидимый песок?

Сверхинверсия, которую автор употребил действительно акцентирует внимание. Хотя филологу трудно с этим словопорядком согласиться. Но с Гоголем тоже трудно было согласиться. По смыслу. И здесь тоже по смыслу. Апофеоз стихотворения – страдание как нечто исцеляющее от тьмы в роскошном одеянии. Человеку дано страдание изначально, оно запечатлено в крови его, оно его неплотское спасение. Как золотой невидимый песок.

Десятая казнь

Когда начертали на косяке знак,
Кровь стала знаком и не исчезла,
Она место свое заняла,
Которое надлежит ей от начала,
Чтобы погибель мимо прошла
И не взглянула на наших деток,
На наших крошек, на их сонный шелест.
И все притаились, прислушались,
Как за дверью, за косяками идет она,
Подслеповатая от сотворения мира,
И слышно было только: звяк, звяк, звяк,
Кап, кап, кап, топ, топ, топ.
Мы притаились, нас никто не услышал,
Смерть прошла мимо, чудо свершилось.
Мы уже думали, что все позади,
Как вдруг оглянулось время, которое впереди,
И поглядело на нас своим страшным оком,
Бездонным своим непроглядным колодцем,
И мы узнали друг друга.

Этим стихотворением я хочу закончить своё слово о поэте Геннадии Куртике.

И мы узнали друг друга.

Виктория Шпак, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 1025 № 76041 от 28.12.2009

0 | 3 | 1947 | 21.11.2024. 17:14:34

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []