Автопортрет

Нет, я не Бродский – я другой...

Я – стихолюб, эстет и хиппи.
Я – зверофил, аскет, пьянчужка.
Девчонкам – друг, парням – подружка.
Шалаш мой, скит мой, иглу, типи

открыт для всех, кто с добрым сердцем
войти захочет днём ли, ночью,
чтоб разглядеть меня воочью,
не в мониторе. Солью с перцем

посыпана моя макушка.
Глаза медовы (мёд – с горчинкой).
Улыбка с доброй чертовщинкой.
А в сердце – пагода, церквушка,

а то и просто день осенний,
холодный, яркий, скучный, праздный,
но сплин мой, словно грипп, заразный
чреват безудержным весельем.

Душа – ликуя, озоруя, –
болит, как рана ножевая.
Меня ругайте: ведь жива я!
Меня любите: ведь умру я...

На улицах Санкт-Петербурга
поэзия тучно цвела.
Хорошая девочка Элла
на Бродском проспекте жила.

Когда-то, самовыражаясь,
ваяла стихи не спеша
хорошая девочка Элла.
Но чем же она хороша?

Спросите седого мальчишку,
что с именем этим живет.
Он с именем этим ложится,
он с именем этим встает.

Не может друзей не растрогать
мальца постаревшего мат.
Так Гейне бранился, должно быть.
Так Пушкин сдавал сопромат.

Но Элла уже не с парнями, —
с девчонками дружбу ведет,
вступила в ряды зверофилов,
хиппует и горькую пьет.

Квартиру на иглу сменила,
фазенду сменила на чум.
А тот, кто ей выстроил типи,
теперь ей не сват и не кум.

Он бродит один по вигваму,
холодный, голодный, больной,
ея зараженный хандрою,
куриной, а то и свиной.

Порою он припоминает
ея золотые слова:
«Любите меня, ведь живу я!
Хвалите, — ведь я не мертва!».

На дно упадет он морское,
на пик Коммунизма взойдет.
Во имя любимой Эллады
элладушек ей напечет.

Недаром на каменных стелах
он пишет опять и опять:
«Хорошая девочка Элла,
стихи перестань сочинять!».

18 августа 2009