«Я помню чудное мгновенье...»

Особо А.С.П., а так же А.Б., Б.П., Ю.Л., О.М., В.М., С.Е. и тем, кого забыл упомянуть, персонально Александру Фридману, и отдельно школьной программе по литературе в СССР
посвящается


I
Во глубине поволжских будней среди каштанов и осок я жил стараясь выйти в люди, но выход этот был далек. Года сменялись постепенно – снега-дожди, дожди-снега, и я бы вышел непременно к цивилизованным брегам. Но две беды отчизны нашей (а это вовсе не пустяк) бдят как ответственные стражи таких же страждущих гуляк. А если в люди путь заказан, так и придется жить в глуши, пытаясь выпрыгнуть из грязи и пасть обратно от души. И потому, в забвенье впавший, я выбрал путь себе иной, нет не тоннелем под Ла-Маншем и не альпийскою тропой. Я не ищу чужих японий и не хочу сидеть в ферзях, я наконец конкретно понял куда ведет моя стезя. Все удивительное рядом, и хоть стихи мои фигня, как говорится, лучше ямбом, чем это самое меня. В одну телегу впрячь неможно мой слог и грамотную речь, хоть и краду, но осторожно, чтоб сохранить и уберечь. Я графоман, версификатор и плагиатор ко всему - цветы, любовь, деревня, праздность, лень - не способствуют уму. Торчу как кол на сеновале, как рак свищу и жду дождя, мой дядя самых честных правил, но, жаль, не правлю честных я. Его пример другим наука – сценарий к сериалу «Спрут». Хотя, конечно, дядя сука, и я драчистый изумруд. Но в этом мире все не ново, все замусолено до дыр, и я, несущий миру слово, уж не попорчу борозды. Когда б на то не божья воля - зевая, за перо взялся, и междометьями глаголя, я б в лучшем случае спился. Но невозможное возможно, о том вещал сам Саша Блок. Кто жил и мыслил, тот не может не написать хоть пару строк. И ты, читатель, будь добрее, мне раны сахаром соля, и вспомни чудное мгновенье - перед тобой явился я, своей главою непокорной превосходя других столпы, кристалл, поэтом обновленный, и гений чистой красоты. И ни к чему мне суахили и тыща пядей в голове, ведь я прекрасен без извилин и без изгибов лучше всех!

II
Ночь, улица, фонарь, аптека... больница, койка, врач, укол и овощ в теле человека в дырявых тапках и трико, удобренный феназепамом, слегка небрит, слегка смущён. Он произносит постоянно: «Я вас любил: любовь ещё...». И отчего-то мне тревожно на этот натюрморт смотря. Что невозможное возможно без Саши Блока знаю я. И пара слов на суахили меня не учит ни чему, так и наличие извилин не соответствует уму. И знает дядя, что не даром я вас любил, любовь ещё горит объятая пожаром и братья встретят нас с мячом и так зажгут на мундиале под грохот тысяч вувузел!.. Ну хоть бы раз сыграть в финале... Увы, футбол не наш удел... Быть знаменитым некрасиво, сторонник я иных метод. Как ни молись – в конце могила, а дальше Агния Барто. Но я сказать смогу едва ли: «Нет, в жизни мне не повезло», о, сколько женщин мне давали от всей души по лбу веслом! Но все пройдет и все срастется, родятся все и все умрут. От человека остается лишь человека скорбный труд. И за стремление трудиться нельзя поэта укорять, ведь он мог в детстве простудиться и с колокольни мог упасть. А поэтическая жилка во глубине сибирских руд тонка, хрупка, местами жидка и жилку эту часто рвут.
И от того в больничной койке очередной лежит пиит, он оказался жертвой стройки своих же собственных планид. Лежит поэт, невольник чести, слегка листвою шевеля, когда-нибудь на этом месте возлягу овощем и я. И ты, читатель, встанешь рядом и что-нибудь произнесешь, про то, что я был в жизни гадом, и всех достал, ядрёна вошь, что болен был алкоголизмом и жил совсем не по уму и будешь сам мне ставить клизму, и каждый день читать «Му-му».

III
В лесах рождественские елки уже сгорели от жары, но чу, я слышу в отголоске - идут в боры бобры добры. Так жизнь приходит и уходит не оставляя ничего. Кто не теряет – не находит.... недаром дядя занемог. Его пример другим наука и повторяюсь я не зря - от неизвестного недуга не помогает даже яд. Но от судьбы уйти неможно, как от российского суда и «невозможное возможно» не приплетается сюда. Прощай, немытая Россия, и, дядя бедный мой, прощай! Забудь про схватки боевые и про полоний, и про чай, про то, что люди в ваше время плодили не богатырей, забудь про чудное мгновенье, про пастернак, про сельдерей, забудь грозу в начале мая и про весенний гром забудь, об этом ль думать нам прощаясь? Прощай, мой дядя, в добрый путь!
Так думал молодой повеса, и что скрывать, так думал я, смотря на черный дым над лесом, где ёлки золотом горят. Ну отчего мы все не птицы, и не птенцы, и не певцы? Рожденный ползать – знай границы и в ареале строй дворцы! Я ж собирался выйти в люди, а не куда-нибудь к людям, ведь даже в обществе верблюдьем найдется место лошадям. Но видно я не вышел рылом иль чьё-то замутил питьё. Повешусь... Няня, где там мыло? Нет, погоди, неси ружьё. Сейчас... сейчас... стрельну картечью... устрою всем Бородино... Но вдруг на поле грозной сечи явилось все-таки оно, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты, друг парадоксов и сомнений!.. Ну а потом явилась ты. И пусть никто не догадался, что эта песня о любви, ты знаешь то, что я сражался и потому я весь в крови. И повторяю с упоеньем тебе, которую люблю: «Я помню чудное мгновенье...» и в такт листвою шевелю.

Алпатов Алексей, 2009

Сертификат Поэзия.ру: серия 1063 № 71435 от 30.07.2009

0 | 1 | 1770 | 23.11.2024. 18:58:47

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []