Не лепо ли ны бяшетъ, братие,
начяти старыми словесы
трудныхъ повестий...

Слово о полку Игореве



Нет, поэты друг друга не могут любить.
Их любовь – не любовь, их любовь – вдохновение:
всплеск, удушье, подъём, безнадёжность... Отлит
словно в бронзе их дух. И безмерно терпение.

А теперь приглядись к предыдущей строфе,
что за чушь... Просто фальшь ради ложной патетики.
Вот лежит чей-то муж на истёртой софе:
ни себе, ни жене в устоявшейся этике.

И она либо фигу в кармане таит,
либо глазом косит на соседского Толика,
потому что её задолбал его быт
и что корчит он вечно какого-то стоика.

Вы с Мироновым видели фильм про тельца?
Где Папанов и он стулья режут без меры.
Там ведь тоже поэт вирши плёл без конца,
но за денежку хоть и, видать, для карьеры.

А сейчас... Ах, уехал в столицу на фест.
Молодой и надежды уже подающий.
Эпатировал баб, в управленье пролез, –
вместо денег одни только райские кущи.

А она его только тогда и поймёт,
когда в местной газете портрет обнаружит.
Да и то ощутит на минуту полёт,
а на деле он с этим ей вовсе не нужен.

Я пока не ушла от студенческих толп,
говорила, как пела, писала, играя.
А сейчас замолчала, как мраморный столб.
И торчу вся значительная такая.

Но, как препод, люблю фестивалей обман.
Есть в них смелая резкость, багирина хватка.
Если днём выступление, словно экран,
то в отеле в ночи проступает повадка.

От гитары вся муть поднимается вверх,
сходу ей завести без вина или водки,
и никак, никуда всем не деться теперь,
как, пардон, с затонувшей недавно подлодки.

А наутро звонки, оправданья и визг,
кто по чём естество расценил не для прессы...
Фестивальный обман, фестивальный каприз.
И любили друг друга поэты-повесы.

А сейчас возвратись и прочти мой зачин.
Так, наверно, Боян приводил в исполненье
приговор свой словесный. Давно он почил.
Только в слове витает, витает сомненье...