Всем существом, его последней дрожью,
самозабвенно пела утром птица,
и были так понятны и похожи
восторг и боль неведомой певицы.

Невольно слышу в трепете пичуги
стремленье прочь из замкнутого круга,
желанье жить и ноты ностальгии ...
И дела нет, услышат ли другие.

Хоть боль её - плохое утешенье,
восторг не вызывает отклик встречный,
мы равно с ней ранимы и конечны :
под кожей - я, она - под опереньем.

Но мы в одном, пожалуй, не похожи :
мне надо быть услышанною всё же.